никогда, мол, толку не
было ни от Хродомера, ни от Рагнариса; так чего ждать от села, где их
старейшинами посадили? Если уж Хродомер с Рагнарисом там за лучших и
мудрейших почитаются, то что говорить об остальных? Рагнарис в кости
проиграл младшую сестру, в последний только момент узнали и уговорили
теленка взять вместо девчонки. (Ибо любил ее отец Рагнариса, хоть и была
она от рабыни.) Хродомер же только и горазд был, что отцовских служанок
портить, ублюдков им делать. И каких сынов они воспитать могли, коли их
самих отцы из дома за недостойное поведение выгнали?
Валия же добавил: таких вот и воспитали, один, славный воин, в осоке
людей безвинных истребляет и грабит; другой же, славнейший, за долги в
рабстве мыкается...
Тут дедушка Рагнарис на Одвульфа и набросился. Я подивился: сколько
силы в дедушке! Так стремительно кинулся, что и не успели заметить, как
Одвульф уже посинел и глаза у него выкатываются из орбит.
Хродомер и брат мой Гизульф с трудом дедушку от Одвульфа оторвали, не
то убил бы. Одвульф на полу скорчился, за горло обеими руками держится,
хрипит и слезы роняет. Больно ему. Дедушка Рагнарис заревел на весь дом,
чтобы Ильдихо пришла и молока принесла с собой - гостя напоить. Ильдихо
кринку принесла, по сторонам поглядела. "Где гостюшка-то?" - спросила.
Дедушка на Одвульфа показал (Одвульф у его ног корячился): вот. Ильдихо
молоко на пол возле лица одвульфова поставила и ушла, в мужскую ссору не
вмешалась.
Одвульф молоко выпил, долго плевался, кашлял, хрипел, горло тер.
После сел и рассказ свой продолжил. Сказал, что недаром имя его означает
"Бешеный Волк". Не успокоился он на том, что старейшины те, Валия с
Бракилой, высмеяли его и к вести не прислушались. Стал по всему селу
правды искать.
Ни одного двора не пропустил. Везде историю свою рассказывал. Дети за
ним по всему селу бегали, бабы кормили. В этом селе к блаженным привыкли,
потому что у них Гупта есть, а теперь, когда Гупта к гепидам ушел,
скучали. В том селе даже дума шла, будто Гупта Одвульфа нарочно прислал,
чтобы не очень по нему, Гупте, скучали.
Но и так не сыскать ему было правды. Слушать-то его слушали, меч
рассматривали, но рассказу не верили, больше потешались.
Тогда Одвульф с годьей тамошним сблизился. Объяснил, что не Гупта его
послал (очень годья тот Гупту не жаловал). Красноречием своим и боголюбием
годью пленил и натравил, в конце концов, годью на старейшин. И годья
требовать стал у Бракилы с Валией, чтобы те тинг созвали и посланца села,
где изгои живут, выслушали. Ибо боязлив годья в том селе. Не то что наш
годья Винитар. (Одвульф, как умел, стращал годью, чужаков расписывая).
Добился Одвульф своего. Началась в том селе распря между годьей и
старейшинами, которые в Бога Единого не веровали. И может быть, собрали бы
в том селе тинг, как Одвульф требовал, если бы не Сигизвульт. Считал
Сигизвульт, что родич позорит его. И старейшины, Валия с Бракилой, его
подзуживали: позорит, мол, родич тебя, позорит. Сигизвульт не своими
руками с ним расправился, он псов своих бешеных, зятьев, с цепи спустил.
Шел Одвульф с одного двора, где проповедовал (он, кроме рассказа о
чужаке, еще Слово Божье проповедовать взялся), и на дороге зятья
сигизвультовы подстерегли его, накостыляли и из села изгнали. Гнали, как
гончие зайца. Всего оборвали. Но "Одвульф" недаром "Бешеный Волк"
означает; он без боя из села не ушел. И уходя пригрозил, что отомстят за
него родичи.
Рагнарис про меч кривой спросил. Агигульф скоро вернется, нужно меч
ему возвратить. Агигульф непременно про меч спросит, не забывает такие
вещи Агигульф.
Брат мой Гизульф напрягся: он тоже на этот меч зарился.
Одвульф же сказал, что меч утратил в бою. Зятья сигизовультовы, звери
в облике человеческом, с сердцами, обросшими шерстью, меч у него отобрали,
пользуясь его беспомощным положением. Ибо не к кому было воззвать в селе
том, злом и враждебном.
Тут дедушка Рагнарис рявкнул, чтобы Одвульф вон убирался и хотя бы
седмицу ему, дедушке Рагнарису, на глаза не показывался. А что до кривого
меча, то пусть он, Одвульф, сам Агигульфу все это рассказывает.
Заплакал тогда Одвульф и ушел, голову свесив. К годье пошел.
После того, как Одвульф воротился, три дня минуло - никто не ехал.
Дедушка Рагнарис очень ждал дядю Агигульфа, но от того никаких вестей не
было. Дедушка Рагнарис ничего не говорил, только кричал на всех больше
прежнего, сына своего Агигульфа заглазно руганью осыпал и меня побил ни за
что.
К полудню четвертого дня Гизарна приехал. Грязью был забрызган и конь
под ним чужой, в мыле весь. Не приехал даже - как алан, ворвался. Мимо
дома своего проскакал, как мимо чужого, и прямо к Хродомеру на подворье.
Ему вслед закричали, чтоб не ехал туда, что баба, мол, там только что
разродилась - он как не слышал. Только куры из-под копыт разлетались.
Уже на подворье Хродомера коня под уздцы схватили. Гизарна как слепой
смотрит. Хродомер вышел. Как малому, объяснил Гизарне, что в дом ему
нельзя, ибо только что внук у него родился. Нельзя чужим в дом входить,
покуда седмица не пройдет.
Гизарна сказал, что беда случилась. Хродомер на то отвечал спокойно,
что и без того видит, что беда случилась. Велел Гизарне молока поднести, а
пока отдыхает Гизарна, послать за Рагнарисом и другими.
Дедушка Рагнарис как услышал, что Гизарна весь грязный примчался и
худые вести привез, так и закричал с торжеством: так, мол, и знал, что
беда по округе ходит! И отцу нашему Тарасмунду сказал: со мной пойдешь.
Тарасмунд же отвечал, что ему безразлично, что жрецы языческие
говорят. Ежели идолище деревянное что и наболтало жрецам своим, то ему,
Тарасмунду, до этого дела нет, ибо он Богу Единому поклоняется.
На это дедушка Рагнарис сказал, что когда жена его Мидьо Тарасмунда в
чреве своем носила, ее дурачок деревенский сильно напугал, из-под куста
голую задницу выставив и зарычав непотребным голосом. Видать то
происшествие не прошло без последствий. Как послушает рассуждений сына
своего старшего, так нет-нет, да вспомнит ту историю.
Отец наш Тарасмунд, обычно всегда спокойный, в тот день с утра не в
духе был. Как услышал те слова дедушки Рагнариса, так внезапно озлился.
- Коли я тебе так нехорош, - сказал он голосом опасным и тихим, -
коли я последыш того испуга матери моей, так что же так ее, несчастную,
обаяло, когда она Агигульфа, любимчика твоего, носила? Птицы, что ли,
небесные, что не сеют не жнут, а всякий день сыты бывают?
На то дедушка Рагнарис отрезал:
- Хотя бы и так!
И вышел из дома, палкой стуча. Со двора собачий визг донесся - пса
нашего дедушка, видать, попутно огрел.
Отец наш только плечами пожал, но ничего не сказал.
Прошло время, и тут мальчишка от Хродомера прибежал, отца нашего
зовет. Кличут, мол, тебя старейшины, Тарасмунд.
Отец наш говорит:
- Не пойду. Не о чем мне с идолищами толковать.
Убежал малец хродомеров. Отец наш насупился, мы к нему даже
подступаться опасались. Редко он таким бывает.
Одвульф к нам пришел. Сказал Одвульф:
- У Хродомера на подворье сейчас крик большой стоит, ибо вести
Гизарна привез нехорошие. Тебя прийти просят. Не об идолищах толкуют, а о
вражеском нападении.
Тарасмунд еще больше брови хмурит.
- О каком еще нападении? Архангел Михаил, что ли, капище сокрушил?
На то Одвульф сказал:
- Михаил ли, рать ли небесная, враги ли наши, только от капища уголья
одни остались.
Тарасмунд спросил Одвульфа, пристало ли столь ретивому христианину о
капище языческом радеть. Сам же насторожился. У нас в селе Одвульфу не
вдруг поверят. Много сочиняет Бешеный Волк, в святые рвется.
Одвульф же то передал, что у Хродомера говорили. Мол, ты, Тарасмунд,
местность вокруг капища хорошо знаешь - тебя же в воины там посвящали. И
голова у тебя ясная, так что совет твой был бы очень кстати.
Тарасмунд спросил, кто так говорит. Одвульф сказал: так отец твой,
Рагнарис, говорит и Хродомер с ним согласен.
Тарасмунд больше ни слова не сказал, а встал и за Одвульфом пошел. Мы
с братом Гизульфом за отцом увязались. Поняли: что-то серьезное случилось.
Отец же нас гнать от себя не стал. Так вчетвером на хродомерово подворье и
пришли.
Гизарна же вот что рассказал. Как приехал в капище, так и обмер.
Поначалу даже глазам верить не хотел. По лесу паленым тянуло. От пожарища
горький запах долго держится. Наш дядя Агигульф, который не один дом в
своей жизни спалил, говорит: то беда так пахнет.
Дом, где жрец жил, сожженный был. Идолы, кроме Вотана (самого
большого), на дом повалены и обуглены. Вокруг Вотана головешки валяются -
поджечь его пытались и с одного бока почернел Вотан, но устоял. Часть
добычи воинской, что Вотану от наших воинов привозилась, вся украдена.
Тело жреца Гизарна чуть поодаль нашел. Все кабанами и лисами объедено
было.
Запах гари еще сильный стоял. И головешки, когда разрыл их Гизарна,
теплые были. Дней за пять до приезда Гизарны сгорело капище, не раньше.
Следы многих лошадей же с севера шли и на север уходили.
Хродомер с Рагнарисом молчали, слушали. Тарасмунд же вопросы Гизарне
задавал: где тело жреца нашел, цела ли изба мужская, не было ли с юга
следов, шел ли Гизарна по тем следам - не поворачивали ли те следы потом
на юг, в нашу сторону, и много ли лошадей прошло, и крупные ли то были
лошади? Гизарна отвечал, что тело жреца в трех полетах стрелы от капища
лежало, в кустах, - видать, укрыться жрец хотел. Гизарна бы мимо прошел,
не увидел, кабы трупным духом не пахнуло. Жрец убит был мечом или копьем,
не понять, потому что объели его сильно. Что до следов, то первым делом
стал следы рассматривать Гизарна, ибо был в капище с конем и козлами; конь
беситься начал, козлы орали. Не хотелось Гизарне пропасть, вестей по себе
не оставив. Потому пошел по следам. Козлов же в капище оставил разоренном,
привязав их возле Вотана - под его охраной. Долго по следам шел, но они
так и уходили на север.
После вернулся, козлов забрал и в дальнее, большое, капище
отправился.
Разное он, Гизарна, видел, но такого никогда не видел. Великое
злодеяние - на капище посягнуть. Кто бы мог такое совершить?
На это Хродомер сказал:
- Понятно, кто. Тот, кто Вотану не поклоняется.
Тут все на Тарасмунда с Одвульфом посмотрели. Одвульф было ощерился и
в бой хотел кинуться очертя голову, но Тарасмунд его отстранил и, ничуть
не смутясь, сказал:
- Чужие то были. Вера Христова убивать не учит.
Я слышал это и подивился мудрости отца нашего, который одним словом
распрю остановил.
Гизарна же сказал, что то действительно были чужие, потому что, если
по шагу судить, кони их мельче наших. Долго рядили собравшиеся, кто бы это
мог быть. Перебрали все известные племена, но так ничего и не решили.
Аланы бы такого не сделали, да и кони у них крупные. Анты Вотана не
трогают, они его со своим богом путают. Нет, совсем чужой кто-то сделал
такое.
Так ничего и не понял Гизарна. Решил в большом капище спросить.
Большое капище так потому называется, что оно общее у нас с гепидами.
Жрецов там много. Среди них один, Нута по имени, мудростью славится. Нута
очень стар. Его редко беспокоить решаются, ибо боятся лишний раз трогать,
чтобы он не умер. Если раздор между гепидами, либо между гепидами и
готами, либо между нашими готами и готами другими, и разрешить этот раздор
нужно, и кровопролитие в том не помогает - тогда только Нуту беспокоить
решаются. Как Нута скажет, так все и есть. Против Нуты ни вожди, ни
старейшины не идут, ибо устами Нуты сами боги говорят. Кого проклянет
Нута, тому нет спасения. Так, Афару дальнего проклял Нута, ибо за соль
много требовал Афара-гепид. Через то и погиб Афара бесславно.
Всей душой стремился Гизарна поспеть в большое капище поскорее, но
козел не конь, быстро не поскачет. Сердцем же изводился Гизарна: кто
сотворить такое мог? Кто Вотана не боится?
Только на второй день большого капища достиг. Говорить много не стал.
С нашего капища остывший уголь привез и в том капище без слов показал.
Жрецы над углем тем задумались. Потом спросили: что это?
Гизарна сказал:
- Нуте покажите. Нута поймет.
Поглядели жрецы на Гизарну и поняли, что прав он. Решились
побеспокоить Нуту. Нуте уголь в руку вложили (почти ослеп от старости
Нута); тот едва пальцами угля коснулся, как вскричал:
- Великое святотатство совершено!
И дух испустил.
В селе нашем потом так говорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
было ни от Хродомера, ни от Рагнариса; так чего ждать от села, где их
старейшинами посадили? Если уж Хродомер с Рагнарисом там за лучших и
мудрейших почитаются, то что говорить об остальных? Рагнарис в кости
проиграл младшую сестру, в последний только момент узнали и уговорили
теленка взять вместо девчонки. (Ибо любил ее отец Рагнариса, хоть и была
она от рабыни.) Хродомер же только и горазд был, что отцовских служанок
портить, ублюдков им делать. И каких сынов они воспитать могли, коли их
самих отцы из дома за недостойное поведение выгнали?
Валия же добавил: таких вот и воспитали, один, славный воин, в осоке
людей безвинных истребляет и грабит; другой же, славнейший, за долги в
рабстве мыкается...
Тут дедушка Рагнарис на Одвульфа и набросился. Я подивился: сколько
силы в дедушке! Так стремительно кинулся, что и не успели заметить, как
Одвульф уже посинел и глаза у него выкатываются из орбит.
Хродомер и брат мой Гизульф с трудом дедушку от Одвульфа оторвали, не
то убил бы. Одвульф на полу скорчился, за горло обеими руками держится,
хрипит и слезы роняет. Больно ему. Дедушка Рагнарис заревел на весь дом,
чтобы Ильдихо пришла и молока принесла с собой - гостя напоить. Ильдихо
кринку принесла, по сторонам поглядела. "Где гостюшка-то?" - спросила.
Дедушка на Одвульфа показал (Одвульф у его ног корячился): вот. Ильдихо
молоко на пол возле лица одвульфова поставила и ушла, в мужскую ссору не
вмешалась.
Одвульф молоко выпил, долго плевался, кашлял, хрипел, горло тер.
После сел и рассказ свой продолжил. Сказал, что недаром имя его означает
"Бешеный Волк". Не успокоился он на том, что старейшины те, Валия с
Бракилой, высмеяли его и к вести не прислушались. Стал по всему селу
правды искать.
Ни одного двора не пропустил. Везде историю свою рассказывал. Дети за
ним по всему селу бегали, бабы кормили. В этом селе к блаженным привыкли,
потому что у них Гупта есть, а теперь, когда Гупта к гепидам ушел,
скучали. В том селе даже дума шла, будто Гупта Одвульфа нарочно прислал,
чтобы не очень по нему, Гупте, скучали.
Но и так не сыскать ему было правды. Слушать-то его слушали, меч
рассматривали, но рассказу не верили, больше потешались.
Тогда Одвульф с годьей тамошним сблизился. Объяснил, что не Гупта его
послал (очень годья тот Гупту не жаловал). Красноречием своим и боголюбием
годью пленил и натравил, в конце концов, годью на старейшин. И годья
требовать стал у Бракилы с Валией, чтобы те тинг созвали и посланца села,
где изгои живут, выслушали. Ибо боязлив годья в том селе. Не то что наш
годья Винитар. (Одвульф, как умел, стращал годью, чужаков расписывая).
Добился Одвульф своего. Началась в том селе распря между годьей и
старейшинами, которые в Бога Единого не веровали. И может быть, собрали бы
в том селе тинг, как Одвульф требовал, если бы не Сигизвульт. Считал
Сигизвульт, что родич позорит его. И старейшины, Валия с Бракилой, его
подзуживали: позорит, мол, родич тебя, позорит. Сигизвульт не своими
руками с ним расправился, он псов своих бешеных, зятьев, с цепи спустил.
Шел Одвульф с одного двора, где проповедовал (он, кроме рассказа о
чужаке, еще Слово Божье проповедовать взялся), и на дороге зятья
сигизвультовы подстерегли его, накостыляли и из села изгнали. Гнали, как
гончие зайца. Всего оборвали. Но "Одвульф" недаром "Бешеный Волк"
означает; он без боя из села не ушел. И уходя пригрозил, что отомстят за
него родичи.
Рагнарис про меч кривой спросил. Агигульф скоро вернется, нужно меч
ему возвратить. Агигульф непременно про меч спросит, не забывает такие
вещи Агигульф.
Брат мой Гизульф напрягся: он тоже на этот меч зарился.
Одвульф же сказал, что меч утратил в бою. Зятья сигизовультовы, звери
в облике человеческом, с сердцами, обросшими шерстью, меч у него отобрали,
пользуясь его беспомощным положением. Ибо не к кому было воззвать в селе
том, злом и враждебном.
Тут дедушка Рагнарис рявкнул, чтобы Одвульф вон убирался и хотя бы
седмицу ему, дедушке Рагнарису, на глаза не показывался. А что до кривого
меча, то пусть он, Одвульф, сам Агигульфу все это рассказывает.
Заплакал тогда Одвульф и ушел, голову свесив. К годье пошел.
После того, как Одвульф воротился, три дня минуло - никто не ехал.
Дедушка Рагнарис очень ждал дядю Агигульфа, но от того никаких вестей не
было. Дедушка Рагнарис ничего не говорил, только кричал на всех больше
прежнего, сына своего Агигульфа заглазно руганью осыпал и меня побил ни за
что.
К полудню четвертого дня Гизарна приехал. Грязью был забрызган и конь
под ним чужой, в мыле весь. Не приехал даже - как алан, ворвался. Мимо
дома своего проскакал, как мимо чужого, и прямо к Хродомеру на подворье.
Ему вслед закричали, чтоб не ехал туда, что баба, мол, там только что
разродилась - он как не слышал. Только куры из-под копыт разлетались.
Уже на подворье Хродомера коня под уздцы схватили. Гизарна как слепой
смотрит. Хродомер вышел. Как малому, объяснил Гизарне, что в дом ему
нельзя, ибо только что внук у него родился. Нельзя чужим в дом входить,
покуда седмица не пройдет.
Гизарна сказал, что беда случилась. Хродомер на то отвечал спокойно,
что и без того видит, что беда случилась. Велел Гизарне молока поднести, а
пока отдыхает Гизарна, послать за Рагнарисом и другими.
Дедушка Рагнарис как услышал, что Гизарна весь грязный примчался и
худые вести привез, так и закричал с торжеством: так, мол, и знал, что
беда по округе ходит! И отцу нашему Тарасмунду сказал: со мной пойдешь.
Тарасмунд же отвечал, что ему безразлично, что жрецы языческие
говорят. Ежели идолище деревянное что и наболтало жрецам своим, то ему,
Тарасмунду, до этого дела нет, ибо он Богу Единому поклоняется.
На это дедушка Рагнарис сказал, что когда жена его Мидьо Тарасмунда в
чреве своем носила, ее дурачок деревенский сильно напугал, из-под куста
голую задницу выставив и зарычав непотребным голосом. Видать то
происшествие не прошло без последствий. Как послушает рассуждений сына
своего старшего, так нет-нет, да вспомнит ту историю.
Отец наш Тарасмунд, обычно всегда спокойный, в тот день с утра не в
духе был. Как услышал те слова дедушки Рагнариса, так внезапно озлился.
- Коли я тебе так нехорош, - сказал он голосом опасным и тихим, -
коли я последыш того испуга матери моей, так что же так ее, несчастную,
обаяло, когда она Агигульфа, любимчика твоего, носила? Птицы, что ли,
небесные, что не сеют не жнут, а всякий день сыты бывают?
На то дедушка Рагнарис отрезал:
- Хотя бы и так!
И вышел из дома, палкой стуча. Со двора собачий визг донесся - пса
нашего дедушка, видать, попутно огрел.
Отец наш только плечами пожал, но ничего не сказал.
Прошло время, и тут мальчишка от Хродомера прибежал, отца нашего
зовет. Кличут, мол, тебя старейшины, Тарасмунд.
Отец наш говорит:
- Не пойду. Не о чем мне с идолищами толковать.
Убежал малец хродомеров. Отец наш насупился, мы к нему даже
подступаться опасались. Редко он таким бывает.
Одвульф к нам пришел. Сказал Одвульф:
- У Хродомера на подворье сейчас крик большой стоит, ибо вести
Гизарна привез нехорошие. Тебя прийти просят. Не об идолищах толкуют, а о
вражеском нападении.
Тарасмунд еще больше брови хмурит.
- О каком еще нападении? Архангел Михаил, что ли, капище сокрушил?
На то Одвульф сказал:
- Михаил ли, рать ли небесная, враги ли наши, только от капища уголья
одни остались.
Тарасмунд спросил Одвульфа, пристало ли столь ретивому христианину о
капище языческом радеть. Сам же насторожился. У нас в селе Одвульфу не
вдруг поверят. Много сочиняет Бешеный Волк, в святые рвется.
Одвульф же то передал, что у Хродомера говорили. Мол, ты, Тарасмунд,
местность вокруг капища хорошо знаешь - тебя же в воины там посвящали. И
голова у тебя ясная, так что совет твой был бы очень кстати.
Тарасмунд спросил, кто так говорит. Одвульф сказал: так отец твой,
Рагнарис, говорит и Хродомер с ним согласен.
Тарасмунд больше ни слова не сказал, а встал и за Одвульфом пошел. Мы
с братом Гизульфом за отцом увязались. Поняли: что-то серьезное случилось.
Отец же нас гнать от себя не стал. Так вчетвером на хродомерово подворье и
пришли.
Гизарна же вот что рассказал. Как приехал в капище, так и обмер.
Поначалу даже глазам верить не хотел. По лесу паленым тянуло. От пожарища
горький запах долго держится. Наш дядя Агигульф, который не один дом в
своей жизни спалил, говорит: то беда так пахнет.
Дом, где жрец жил, сожженный был. Идолы, кроме Вотана (самого
большого), на дом повалены и обуглены. Вокруг Вотана головешки валяются -
поджечь его пытались и с одного бока почернел Вотан, но устоял. Часть
добычи воинской, что Вотану от наших воинов привозилась, вся украдена.
Тело жреца Гизарна чуть поодаль нашел. Все кабанами и лисами объедено
было.
Запах гари еще сильный стоял. И головешки, когда разрыл их Гизарна,
теплые были. Дней за пять до приезда Гизарны сгорело капище, не раньше.
Следы многих лошадей же с севера шли и на север уходили.
Хродомер с Рагнарисом молчали, слушали. Тарасмунд же вопросы Гизарне
задавал: где тело жреца нашел, цела ли изба мужская, не было ли с юга
следов, шел ли Гизарна по тем следам - не поворачивали ли те следы потом
на юг, в нашу сторону, и много ли лошадей прошло, и крупные ли то были
лошади? Гизарна отвечал, что тело жреца в трех полетах стрелы от капища
лежало, в кустах, - видать, укрыться жрец хотел. Гизарна бы мимо прошел,
не увидел, кабы трупным духом не пахнуло. Жрец убит был мечом или копьем,
не понять, потому что объели его сильно. Что до следов, то первым делом
стал следы рассматривать Гизарна, ибо был в капище с конем и козлами; конь
беситься начал, козлы орали. Не хотелось Гизарне пропасть, вестей по себе
не оставив. Потому пошел по следам. Козлов же в капище оставил разоренном,
привязав их возле Вотана - под его охраной. Долго по следам шел, но они
так и уходили на север.
После вернулся, козлов забрал и в дальнее, большое, капище
отправился.
Разное он, Гизарна, видел, но такого никогда не видел. Великое
злодеяние - на капище посягнуть. Кто бы мог такое совершить?
На это Хродомер сказал:
- Понятно, кто. Тот, кто Вотану не поклоняется.
Тут все на Тарасмунда с Одвульфом посмотрели. Одвульф было ощерился и
в бой хотел кинуться очертя голову, но Тарасмунд его отстранил и, ничуть
не смутясь, сказал:
- Чужие то были. Вера Христова убивать не учит.
Я слышал это и подивился мудрости отца нашего, который одним словом
распрю остановил.
Гизарна же сказал, что то действительно были чужие, потому что, если
по шагу судить, кони их мельче наших. Долго рядили собравшиеся, кто бы это
мог быть. Перебрали все известные племена, но так ничего и не решили.
Аланы бы такого не сделали, да и кони у них крупные. Анты Вотана не
трогают, они его со своим богом путают. Нет, совсем чужой кто-то сделал
такое.
Так ничего и не понял Гизарна. Решил в большом капище спросить.
Большое капище так потому называется, что оно общее у нас с гепидами.
Жрецов там много. Среди них один, Нута по имени, мудростью славится. Нута
очень стар. Его редко беспокоить решаются, ибо боятся лишний раз трогать,
чтобы он не умер. Если раздор между гепидами, либо между гепидами и
готами, либо между нашими готами и готами другими, и разрешить этот раздор
нужно, и кровопролитие в том не помогает - тогда только Нуту беспокоить
решаются. Как Нута скажет, так все и есть. Против Нуты ни вожди, ни
старейшины не идут, ибо устами Нуты сами боги говорят. Кого проклянет
Нута, тому нет спасения. Так, Афару дальнего проклял Нута, ибо за соль
много требовал Афара-гепид. Через то и погиб Афара бесславно.
Всей душой стремился Гизарна поспеть в большое капище поскорее, но
козел не конь, быстро не поскачет. Сердцем же изводился Гизарна: кто
сотворить такое мог? Кто Вотана не боится?
Только на второй день большого капища достиг. Говорить много не стал.
С нашего капища остывший уголь привез и в том капище без слов показал.
Жрецы над углем тем задумались. Потом спросили: что это?
Гизарна сказал:
- Нуте покажите. Нута поймет.
Поглядели жрецы на Гизарну и поняли, что прав он. Решились
побеспокоить Нуту. Нуте уголь в руку вложили (почти ослеп от старости
Нута); тот едва пальцами угля коснулся, как вскричал:
- Великое святотатство совершено!
И дух испустил.
В селе нашем потом так говорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33