Ильдихо же, дерзкая на язык, отвечала, что
мужчины только и горазды, что статями перед девицами трясти, а как до
дела, тут и выясняется: одно им от баб нужно - чтобы сытно их кормили.
В тот же вечер, уже на ночь глядя, дедушка сильно побил Ильдихо, а с
утра на курганы ушел.

ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЬФА
С той поры, как мой отец Тарасмунд виделся с дядей Ульфом в бурге у
Теодобада и дядя Ульф отказался с Тарасмундом домой возвращаться, у нас об
Ульфе и не говорили. Отец, видать, крепко на Ульфа обиделся, что с ним
редко случается. А дедушка Рагнарис, по-моему, об Ульфе не так уж и жалел.
Ему главное, чтобы дядя Агигульф рядом был.
Как-то я слышал, как отец упрекал дедушку Рагнариса, что тот к своим
внукам по-разному относится. Атаульфа (то есть, меня) любит больше
остальных, а Мунда-калеку и вовсе не любит. Дедушка Рагнарис отвечал отцу
моему Тарасмунду, что к старости сердце у человека меньше становится и
потому меньше любви вмещает. Потому и хватает дедушкиного сердца на меня и
брата моего Гизульфа, а прочим любви не достается ныне.
Я об этом вспоминал, когда об Ульфе задумывался. Ульфа никто не
любит. О нем, может быть, только Од-пастух и Мунд-калека жалеют, да еще
друг его Аргасп, только у нас в доме их о том никто не спрашивает.
Минуло несколько времени с тех пор, как дядя Агигульф с Валамиром от
гепидов возвратились. Разговоры о чужаках попритихли. Близилось время
жатвы; о том все речи и велись, и думы все об урожае были. Только Аргасп с
Теодагастом, сменяясь, продолжали нести дозор в роще дубовой. Как и было
оговорено, хродомеров раб за участками их приглядывал. Хродомер однако же
ворчать уже стал, что незачем раба занимать на чужих участках, когда на
своем работы непроворот. А бездельники эти, Теодагаст с Аргаспом после
дозора работать могут.
Еще один раб прежде у брода был караулить поставлен. С ним так
решили: до жатвы пускай сидит, а дальше, как страда начнется, мальцов туда
посадят. У мальцов ноги быстрые, а случись беда - отбиваться не придется,
тут главное - бежать пошустрее, чтобы стрела не догнала.
Я радовался, слушая это, потому что так выходило, что мне у брода и
караулить. Гизульф - он старше меня и сильнее, в этом году ему всяко на
поле наравне со взрослыми работать. Да и род ему продолжать, так что куда
ни поверни, а учиться, как с землей поступать, Гизульфу надо, а не мне. Я
- младший, мне в походы ходить. Мне нужно воинское искусство постигать.
Дядя Агигульф как приехал, сразу смекнул, в чем дело, и стал
говорить, что у брода опытного воина поставить нужно. И в роще тоже боец
потребен. Очень дяде Агигульфу не хотелось на поле работать. Валамиру-то
хорошо, у Валамира рабы есть, а дядя Агигульф сам как раб, когда дедушка
Рагнарис за него возьмется. Это дядя Агигульф так говорит.
Однако вышло все иначе. Хродомер так рассудил: Аргаспа с Теодагастом
можно домой отпустить и раба, им отданного для помощи, себе назад забрать,
а в рощу Валамира отправить. Брод же и в самом деле мальчишкам поручить.
Атаульфу, к примеру.
Да и пастухи за бродом на дальнем выпасе приглядывать будут. А
Агигульфу у брода торчать незачем, если работы невпроворот.
Валамиру в роще одному сидеть было неохота. Скучно, да и страшно,
видать. Воины вообще по одиночке ходить не любят, больше парами. Дядя
Агигульф говорит, что это неспроста заведено. Дедушка Рагнарис сказал, что
так и быть, пусть до страды дядя Агигульф в роще со своим дружком сидит,
но потом уж домой пусть вернется. А Валамиру в помощь Ода отправить, стадо
же на Мунда-калеку оставить.
Валамир надулся и стал говорить, что за рабами все одно пригляд
нужен. Кто за рабами его приглядит? Дедушка Рагнарис рявкнул, что он
самолично приглядит, а заодно и за Валамиром приглядит, больно бойкий
стал.
На том и порешили.
Валамир с Агигульфом в рощу уехали да там и сгинули. В селе их почти
не видели. Замечали только валамирову замарашку, что со жбаном пива
нет-нет в рощу нахаживала, только так и понимали, что герои наши в засаде
еще живы.
Все тихо было и спокойно. Один раз только Мунд с Одом говорили, что
на дальнем холме вниз по течению всадника видели. Постоял на гребне и
исчез.
А может, померещился им всадник.
Да и не до всадника этого было, потому что жатва начиналась.
Гизульфа дедушка действительно решил к делу приставить. В первый
день, как на поле выходили, сам отправился брата моего Гизульфа
пробуждать. Нашел Гизульфа на сеновале, где тот обнявшись с валамировой
рабыней, с замарашкой, спал. Девчонку ту Мардой звали, потому что на
хорька лицом была похожа. А другие ее Фанило называли, то есть
"Грязнулька". Она на любое имя откликалась, даже на "эй, ты". Ласковая.
Дедушка как увидел, что Гизульф с этой Мардой спит, осерчал. Палкой
Гизульфа огрел, совсем как дядю Агигульфа. Гизульф подскочил и захныкал -
не хотел на поле идти. Дедушка его с сеновала согнал и пинок присовокупил
вдогонку. После Марду за волосы взял, велел в рощу бежать и бездельника
этого, сына его Агигульфа, от дружка да от жбана пивного оторвать и домой
позвать. Отец, мол, кличет.
Или в Вальхалле Агигульф себя представляет и не ведает там, в райском
блаженстве, что страда началась?
Добавил, чтоб без Агигульфа в селе не появлялась. Пригрозил: мы, мол,
с Хродомером люди старой закалки, дурных баб конями разметывать привыкли.
Эта Марда только ресницами белыми моргала и улыбалась дедушке
Рагнарису. Она привыкла, чтобы на нее кричали. Гизульф говорит, что Марда
очень ласковая.
Дедушка ее от души пониже спины хлопнул, только звон прокатился. И
убежала Марда-замарашка в рощу - нашего Агигульфа домой звать.
Хмыкнул дед и пошел на Гизульфа да на Тарасмунда орать. Скоро, мол, с
сопляком Валамиром судиться придется из-за гизульфова потомства. Еще
выкупать, упаси боги, замарашку с ублюдком ее придется - не в рабстве же
нашему правнуку маяться. Гизульфу крикнул, чтоб шел на потомство свое
работал. А на Тарасмунда напустился, точно пес бешеный: куда, мол,
глядишь! Распустил сыновей со своим Богом Единым! Прежде, при отеческом
богопочитании, и обычай отеческий чтили, семя свое налево-направо не
разбрасывали... Рачительны были, чужих рабынь не брюхатили.
Тарасмунд тихим голосом спросил, с чего, мол, батюшка взял, что Марда
брюхата? Дедушка Рагнарис возразил, что по таким, как эта Марда, никогда
не видать, что брюхата, пока младенец не запищит.
Я поближе подошел, чтобы послушать. Неужто Гизульф отцом скоро
станет? Я тогда буду дядей, как наш дядя Агигульф, и сынка гизульфова
всему обучу, чему нас дядя Агигульф обучить успел. И возмечтал об этом.
Но тут дедушка Рагнарис развернулся и очень ловко меня палкой достал.
Гаркнул, чтобы я под ногами не болтался, а на реку шел и у брода сторожил,
раба же, который там сторожить был поставлен, домой, к Хродомеру, гнал -
работать.
У брода я поначалу никого не увидел. Покричал немного. Тут в кустах
зашевелилось, застонало. Поначалу я испугался, подумал, что враги
напали-таки и ранили раба. Но он просто спал там и просыпаться не хотел.
Выбрался, борода и волосы клочьями торчат, лицо сонное, глаза недовольные.
Не понравилось ему, что разбудил его.
Я ему то передал, что мне сказать было велено:
- Эй, ты! Давай, к хозяину ступай! Теперь я тут сторожить буду.
И поплелся раб, только взором меня наградил сердитым.
А я на его место в кустах устроился и стал о гизульфовом сынке
мечтать. Удобно там, в кустах, лежать было. Тот раб себе там гнездо свил,
соломки натащил. Лежать мягко.
Мечтал я о том, как мы пугать этого сынка будем. Все ему покажем - и
кузницу, и озеро с деревней брошенной, и царя-лягушку, и штаны раба-меза.
Многому дядя Агигульф нас научил.
Потом смотрю - Марда идет. Как мимо проходила, я ее за юбку ухватил и
рядом сесть понудил. Марда в куст полезла охотно, а после почему-то так на
меня поглядела, будто обманул ее кто. Будто не меня там увидеть ожидала.
Я и говорю ей:
- Марда! Как есть мы с тобой теперь родичи, хочу тебе имя предложить
для сынка твоего.
Марда удивилась, глаза раскрыла. Я ей имя сказал, что вымечталось
мне:
- Вультрогота!
Марда от хохота на меня повалилась. Вся затряслась. Я из-под Марды
выбрался - и что в ней Гизульф нашел? Тяжелая, как мешок с камнями, и
костлявая, одни локти да коленки. Рассердился, что так дерзко с родичем
своим хихикает.
- Не смей, - говорю, - Марда, хихикать!
Она из кустов выбралась и так, со смехом, убежала. Дура.
Я ей вслед крикнул:
- Фанило!
Сидел я, сидел. Врагов не было. Скучно мне стало. Жалеть уже начал,
что на брод меня послали. На поле хоть трудно, да интересно. Можно
послушать, как дедушка Рагнарис дяде Агигульфу советы дает. А здесь одни
пичуги верещат да на голову нагадить норовят, вот и все развлечение.
И сморило меня. Зарылся я в гнездо, еще рабом до меня свитое, и
заснул сладко.
Спал я долго. Проснулся, когда солнце сместилось и в лицо стало бить
сквозь листву. Сел я в кустах, от сонной мути отряхнулся. Вспомнил, почему
здесь лежу, а не дома. На брод поглядел.
И обомлел.
К броду с того берега трое всадников спускалось. И не наши это были,
потому что наши все в селе. Двое с копьями, наконечники издалека блестели.
И понял я: чужаки!
Бежать надо, предупреждать. Вскочил в кустах - ноги как ватные.
Отлежал ноги, пока спал.
Поковылял сперва, потом побежал к селу. Сразу на поля побежал, потому
что там все были. Бегу и кричу: "Чужаки, чужаки!"
Мне навстречу Хродомер вышел и остановил. Спросил, что за чужаки,
кого я видел. Я сказал:
- Трое на конях. Двое с копьями. Прямо к броду шли.
Тут Хродомер на своих кричать стал, дедушка Рагнарис - на своих.
Человек десять вооруженных навстречу тем чужакам пошли. Я жалел, что дяди
Агигульфа нет, что он все еще в роще сидит. Уж дядя Агигульф один бы со
всеми троими справился!
Бросились бежать, чтобы в село чужаков не допустить. На околице вышли
им навстречу, встали стеной.
Чужаков не трое, а четверо оказалось - двое на одном коне ехали. Тот,
четвертый, мальчиком был, зим семь или восемь ему, по росту судя.
Тот, что с мальцом сидел, на землю соскочил и вперед вышел, чтобы с
нашими говорить.
И тут мы увидели, что это Ульф.
Сильно изменился Ульф. Всегда поджар был, а стал тощий, будто
облезлый. Лицо серое, волосы серые, не то седые, не то пыльные. Когда с
лошади слезал, за бок держался и морщился. Глядел мрачнее обыкновенного. И
всегда Ульф невеселым был, а тут будто с того света возвратился.
Мальца с коня снял и Рагнарису передал. Это Стилихон был, несносный
сын моей сестры Хильдегунды. Я его сразу признал и невзлюбил за то Ульфа,
что Стилихона притащил. Нам и Ахмы-дурачка, что в доме, смердя, помирал,
доставало.
Рагнарис Стилихона принял и сразу на ноги его поставил, на руках
держать не стал. Сильно подрос Стилихон, тяжелым стал. И глядит
зверенышем, а прежде с любопытством глядел и без всякого страха.
Ульф сказал, что беда большая случилась. И поговорить о том нужно ему
со всем селом, чтобы все знали.
Дедушка Рагнарис сказал, что где Ульф - там и беда, так что
удивляться нечему.
Тот только зыркнул злобно, но смолчал.
Тут дедушка Рагнарис на тех головой мотнул, кто на конях сидел и
копья держал. Спросил: мол, эти тоже с тобой?
Ульф сказал дерзко:
- Со мной!
Дедушка Рагнарис проворчал:
- Небось, такие же бедоносцы, как ты.
На то Ульф сказал, что насчет бедоносцев не знает, но один из них
кузнец.
Тем временем спутники ульфовы спешились и ближе подошли, коней в
поводу ведя.
Который из двоих кузнец, я сразу понял. Лицо у него темное, с копотью
въевшейся, и руки такие, что вовек не отмоешь. Оттого и волосы
снежно-белыми казались, и густые, сросшиеся брови. Нос у того кузнеца с
широкими ноздрями, будто не то принюхивается, не то гневается. Грудь
бочкой, ноги кривые. На прокопченном лице диковатые глаза посверкивают. Я
сразу эти глаза запомнил, потому что они покрасневшие были, как будто
кровь близко подступает.
Впрочем, кузнеца из двоих угадать - семи пядей во лбу не нужно было
быть, потому что второй из спутников ульфовых девкой оказался. Я таких
прежде и не видывал. Дюжая девица ростом с воина, одетая как воин и
вооруженная как воин. Сама белобрыса, глаза серые, холодные, рот будто
мечом прочеркнули - тонкий и прямой. На кой она такая Ульфу понадобилась?
Хродомер с Рагнарисом как спутников ульфовых разглядели, так и
затряслись от злости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33