Совсем плох был Ахма. Уже и лицо у него изменилось, не
сегодня-завтра помрет.
В доме можжевельником курили и полынью, дверь почти все время
отваленная стояла. Это напоминало время князя Чумы.
Когда я к Ахме подошел, то мне показалось, что помер уже Ахма. Потом
поглядел и увидел, что дышит он. Нога у Ахмы распухла, как полено, и была
вся черная. Мать говорила, что нога у Ахмы уже умерла и что Ахма умирает
по кусочкам. Я не верил, что нога может умереть прежде Ахмы. Поглядел,
чтобы никто не видел, что я делаю, и ножиком в ногу Ахме потыкал. А Ахме
хоть бы что, даже не заметил.
Ахма сперва от раны мучился и стонал беспрестанно, после вдруг
успокоился. Он, наверное, тогда успокоился, когда нога умерла. А теперь
опять нет-нет взвоет. Корчится и за живот хватается. У Ахмы теперь живот
умирает.
Я спросил Ахму, не слышал ли он, как дед с богами разговаривает. Что,
мол, сказали боги-то? Но Ахма меня не слышал. Я решил не тратить времени и
ушел.
Ульф говорил матери, я слышал, что если бы ногу Ахме вовремя отсекли,
то мог бы выжить Ахма. Только зачем в селе дурачок, да еще одногогий, да
на одноглазой дурочке женатый?
А Фрумо уже на сносях. Но Агигульф-сосед ее дома держит. В селе
говорят, что после того, как они с Ахмой гостей выкликали, повредилась она
в уме окончательно.

Ни свет ни заря проснулся я от страшного шума и гама - дед в бург
собирался. Ильдихо он еще с вечера загонял, а с утра за прочих домочадцев
взялся. Вздумала было Ильдихо дерзить деду, видя, что тому некогда ее за
волосы оттаскать, но тут Ульф один только взгляд на нее бросил - и
окаменела дерзкая наложница, как будто язык проглотила. Боялась Ульфа так,
что кости у нее размягчались. А Ульф ни разу даже голоса на нее не поднял.
Дед походя Сванхильду за ухо дернул, раз под руку подвернулась. Все
беспокоился, все Тарасмунду поучения оставлял - как без него дела вести.
Говорил отцу нашему Тарасмунду, чтобы спуску никому не давал, за всеми
приглядывал. Главное - дядю Агигульфа с собой забирает, так что без страха
едет, что удальцы по глупости да из озорства дом спалят. С прочими же
Тарасмунд как-нибудь и сам справится.
Мальцы чтоб без дела не сидели (это он про нас с братом Гизульфом,
понятное дело, говорил). Чтобы к тому времени, как он, дед, вернется,
свинарник вычистили. И еще учил Тарасмунда, ежели завидит кого-нибудь в
селе без дела шляющимся, пусть найдет тому дело. В том и есть корень
благочиния. Тем предки сильны были. Научится Тарасмунд всем дела находить
- глядишь, старейшиной станет.
Ильдихо велел трав набрать (каких - сама знает) и Хродомеру отнести,
чтобы поясницу полечил. А то хродомеровы бабы не в пример нашим тупые, в
травах не понимают.
А мать наша Гизела (как обычно она поступает, когда дед расходится) в
хлев ушла. Сказала - козу доить. И Галесвинта с ней уходит помогать.
Вдвоем они эту козу порой до ночи доят, как всю в подойник не выкачали -
до сих пор не понимаю.
А Сванхильда к козе не ходит. И оттого ей от деда всякий раз
перепадает. Сванхильду любопытство губит. Лучше пусть уши распухнут, но
зато все услышит и увидит. Дедушке не нравится, что у Сванхильды взгляд
дерзкий.
Дедушка не раз говорил, что за такие взгляды в старину конями
разметывали. Но им с Хродомером все недосуг Сванхильду разметать. Да и
вообще измельчали люди.
Отец наш Тарасмунд не любит, когда дедушка такое о Сванхильде
говорит.
Мне кажется, дедушка нарочно так говорит, чтобы отца позлить.
Я думаю, что дедушка хочет в нас древнюю благочинную свирепость и
лютость воспитать, чтобы мы были как настоящие древние готы.
Дедушка Рагнарис и дядя Агигульф двумя конями поехали.
Дедушка с собой много вещей взял. Он взял свой рогатый шлем, свой меч
и щит, Арбром обгрызенный. Щит отдал дяде Агигульфу, чтобы тот нес. Дядя
Агигульф свой щит брать не хотел. Не любил со щитом ездить. Но Ульф
настоял, чтобы он взял щит. Дядя Агигульф злился, потому что ему пришлось
с двумя щитами ехать. А еще он злился, потому что Арегунда, эта вандалка,
вышла повожать и видела, как он с двумя щитами на коня взгромоздился. Дядя
Агигульф был как башня с двумя воротами.
Дедушка дядю Агигульфа заел с утра, все к его виду придирался.
Говорил, что дядя Агигульф своим видом его, дедушку Рагнариса, опозорить
хочет. И потом перед разными Гибамундами выхваляться и на гуслях с ними
тренькать.
А Ульф - в издевку, что ли? - еще и копье дяде Агигульфу подал. Велел
взять копье. Когда дядя Агигульф с коня к Ульфу наклонился, Ульф тихо
сказал ему (я слышал), чтобы заставил дедушку Рагнариса самому свой щит
взять. Чужаки как из-под земли выскакивают, негоже деду без щита
оставаться. Может не успеть.
Когда дедушка Рагнарис с дядей Агигульфом за ворота выехали, мы все
их провожать вышли. Ульф рядом с Арегундой стоял. И видно было, что он с
этой Арегундой ближе, чем со своими родичами, потому что оба они что-то
знали, что нам еще не было открыто.
Я в первый раз видел, как дед на коне ездит. Дед на коне замечательно
ловко сидел, как молодой. Даже лучше, чем дядя Агигульф.
Я пошел за ними, чтобы подольше посмотреть, как дедушка едет на коне.
Я подумал, что горжусь своим дедушкой.
Впереди дедушка ехал, а за ним дядя Агигульф с копьем и двумя щитами.
Они перешли брод. Я видел, как дядя Агигульф, когда к реке спускался,
копьем в кусты нацелил - видать, раба хродомерова заметил, там спящего, и
кольнул. Раб выскочил, встрепанный. Дядя Агигульф на него и не посмотрел.
Я удивился. В прежние времена, такую шутку отмочив, дядя Агигульф долго бы
еще раба мучил насмешками и хохотом, выть от злости бы его заставил себе
на потеху.
Потом они с дедушкой брод перешли, на противоположный берег поднялись
и за курганами скрылись.

К исходу второго дня мы с Гизульфом к броду пошли. Арегунда-вандалка
как раз туда пошла сторожить. Гизульфу все поговорить с ней не терпелось.
Хотел побольше о Велемуде узнать и о том, как умер Велемуд, пригвожденный
к дубу.
Я не хотел идти, потому что боялся эту Арегунду, но Гизульф меня с
собой потащил.
Как к броду подошли, Гизульф, вперед забежав, того ленивого раба
хродомерова в кустах нашел и пинками выгнал. Арегунда на то ничего не
сказала.
Сперва молча сидели. Долго сидели, все заговорить не решались. Солнце
уже низко над горизонтом стояло. Большое было и красное. Одна темная тучка
его пересекала, будто шрам.
Наконец Гизульф к вандалке со своими вопросами подступиться решил.
Рот уже раскрыл.
Тут Арегунда вскочила, за копье свое схватившись. Ибо из-за курганов
незнакомый всадник показался. Огромен был тот всадник, даже от брода было
видать. Остановился и назад смотреть стал.
Следом за всадником и лошадь с телегой показалась, а за телегой еще
одна лошадь шла, порожняя. Вандалка нам сказала, чтобы мы в село бежали,
людей полошили. Но мы с Гизульфом сразу узнали лошадь дяди Агигульфа. И
самого дядю Агигульфа узнали, он на телеге сидел.
Сперва подумали, что они с дедом телегу в бурге выиграли, и отослал
дед телегу домой, чтобы обратно не проиграть ее ненароком в кости. Но вот
ближе подъехали, и увидели мы, что на телеге дедушка Рагнарис лежит,
бороду вверх уставя и дядю Агигульфа яростно ругая на чем свет стоит.
Рассмотрели мы дядю Агигульфа и едва узнали его. Как ворон сидел,
нахохлившись. В первый раз видно было, что с Ульфом они родные братья, ибо
никогда прежде не был дядя Агигульф на дядю Ульфа похож.
Тут и тот большой всадник подъехал. Приметного на нем была кольчуга.
Прежде мы про кольчуги только от Ульфа и дяди Агигульфа слышали, а в селе
ни у кого кольчуги не было. Кольчуга была как длинная рубаха, только из
металла, а под мышкой зияла большая дырка. И шлем у того всадника был не
такой, как у наших воинов, - круглый, а шея кольчужным воротником
прикрыта.
Щит он возил круглый, меньше, чем у наших воинов, а умбон как шип.
Всадник тот дороден был, сложением великан, вроде тех, про которых
дядя Агигульф нам с Гизульфом рассказывал. Чуть не до глаз рыжим волосом
зарос, бородища по кольчуге метет едва не до пупа.
Завидев Гизульфа, тот великан проревел скорбно:
- Не узнаешь ли меня, Гизульф?
Но тут дядя Агигульф на телеге поравнялся с ним и сказал устало тому
великану:
- Давай, Лиутпранд, языком с детьми не мели, не до того. - А нам
сказал, чтобы шли скорей домой.
Тут дед на телеге ожил и тоже бранить нас стал, что дармоедствуем. И
дяде Агигульфу досталось: совсем ума с Лиутпрандом лишились, вставать ему
не дают, надругаться над отцом вздумали...
Тогда только поняли мы, что рыжебородый великан тот - дядя Лиутпранд.
Удивился я, как раньше его не признал. Ведь это тот самый дядя Лиутпранд,
что срубил в бою голову нашему дяде Храмнезинду и через это родичем нашим
стал. Лиутпранд, когда голову дяде Храмнезинду срубил, потом еще жизнь
дяде Агигульфу спас и побратались они. Лиутпранд привозил ту голову в
кожаном мешке нашему дедушке Рагнарису и платил вергельд за убийство
Храмнезинда и согласился Храмнезинда в нашем роду заменить, после чего и
стал нашему дедушке Рагнарису как бы сыном, а нам - дядей, по нашему
обычаю. И хотя дядя Лиутпранд не такой близкий дядя, как Агигульф, но мы
его все равно любили. И когда он пропал, наша сестра Галесвинта плакала.
Дядя Лиутпранд прогудел:
- Беда, Гизульф, беда.
И следом за телегой поехал к селу. А мы за ними побежали.
Когда мы во двор вошли, отец наш Тарасмунд и дядя Ульф подле телеги
стояли. Дедушка Рагнарис, не переставая, ругательствами их осыпал, а дядя
Агигульф в это время говорил торопливо, деда перебивая (чего раньше
никогда не делал). Дядя Агигульф сказал, что как тинг начался и дедушка
Рагнарис говорить стал, вдруг за грудь схватился и на землю осел. Губы у
деда посинели, глаза бессмысленные сделались. Дядя Агигульф сказал, что он
испугался. Он и до сих пор боится.
Оттащили деда в тень, рубаху на нем порвали, чтобы не душила,
знахарку кликнули. Знахарка сказала, что в дедушке Рагнарисе худая кровь
завелась и что эта дурная кровь с доброй кровью борется. Дядя Агигульф
спросил, не выпустить ли из жил дурную кровь? Но знахарка сказала, что это
никак нельзя сделать, потому что дурная кровь с доброй кровью
перемешалась. Вся надежда на то, что добрая кровь победит.
И отвар дедушке дала.
Дедушка Рагнарис отвару выпил, ожил и сказал, что домой ему нужно.
Что Теодобад и без него знает, что делать. Что он к Теодобаду Алариха
пришлет, отца его. Знает он, как Алариха-курганного к Теодобаду прислать.
И хоть немощен был дед, а перечить ему никто не посмел.
Дядя Агигульф сказал, что, хвала богам, как только в бург въехали с
дедом, так сразу Лиутпранда повстречали, его, дяди Агигульфа, побратима.
Лиутпранд сам только-только в бурге появился.
Ну да не до Лиутпранда сейчас всем было.
Телегу же эту в бурге взяли. У военного нашего вождя Теодобада. Дал и
даже скрипеть не стал. И шкуру оленью дал постелить. Правда, старая шкура,
частью облезла.
Деда на дворе устраивать стали - не в дом же его нести, где Ахма
смердит. Прямо на телеге, ибо дядя Агигульф за знахаркой повторил, что
трогать деда опасно.
Дедушка Рагнарис зарычал бессильно, что трогать его и вправду опасно,
что доберется он до всех нас, и до первого - до этого Лиутпранда, палку об
него пообломает.
Деда не слушая, навес над телегой делать стали. Ильдихо распухшими
глазами и покрасневшим носом мышью шмыгала. А Лиутпранд не знал, куда себя
девать. В дом вошел, носом потянул и сразу вышел. Никто не рад ему был. Не
до Лиутпранда, коли дедушка болен.
Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. И когда чума
была, дедушку она не тронула. Я думал, что дедушка вроде своих богов -
всегда был и всегда будет.
А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел - и
понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд, видать, к нам
ехал, в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой
дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
(Атаульф подходит к Лиутпранду. Тот охотно будет говорить с кем
угодно. Лиутпранд по натуре человек праздничный. Первым делом Л. спросил
"как тебя зовут?". Я обиделся, что он Гизульфа помнит, а меня нет.
Лиутпранд - праздничный вариант верга.)
Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого
филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошел. Лиутпранд поднял голову.
Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33