Анна-ару встретил сына стоя. Керниен упал было ниц, как в таком случае следовало поступить согласно этикету, но владыка быстро шагнул к нему и обнял.
— Сядь, сын.
Керниен хотел опуститься на пол, на зеленый ковер.
— Нет. Сюда.
Керниен отшатнулся. Вот оно. Донесли. Он помотал головой.
— Государь, я не…
— Я знаю. Твой отец не слеп. К тому же мне постарались рассказать все.
Керниен опустил голову.
— Я хочу поговорить с тобой. Они ждут, что я прикажу схватить тебя или что ты попытаешься на меня напасть. Тебе не намекали, что мне уже пора оставить Солнечный Престол?
— Да, отец…
— Ну, вот. Ладно, не хочешь на мой трон, сядь на ковер. Вот и хорошо. А я буду ходить. — Король скинул тяжелый шелковый гиббе. — Керниен, я вижу, чего ты хочешь. И я верю, что ты сможешь. Я слишком стар, труслив, я привык к спокойной жизни. Я не могу бороться. И не хочу. Я хочу покоя и свободы. Я хочу удалиться в тихое поместье, где мог бы писать стихи, наслаждаться обществом поэтов и музыкантов и прекрасных женщин… Сын мой, ты прав в своих стремлениях. Потому я намерен уступить тебе власть. Я так хочу.
Принц поднял ошеломленный взгляд.
— Я… мне?
— Ты хочешь сказать, что еще маленький и не умеешь драться?
Государь сел в кресло. Керниен медленно шагнул к отцу, упал на колени и зарылся лицом в складки шелкового отцова одеяния. Плечи его вздрагивали.
— Отец… ты велик. Я люблю тебя, отец… Прости меня, — быстро и тихо всхлипывал он.
— Ты принял дары Посланника? — вдруг спросил государь.
— Нет, — мгновенно подобрался Керниен.
— Почему?
Принц помолчал.
— Не знаю. Как тебе тяжела власть, так и они мне тяжелы. Наверное, так. — Он помолчал, затем поднял взгляд на отца. — Он обещал великую Силу. Такую, с которой я мог бы одним мановением руки обращать в бегство войска, сокрушать стены и врата городов. Это так заманчиво — взять эту Силу, — Керниен стиснул кулак, словно сжимал в руке эту самую силу, — и обратить ее ко благу, стать великим, всемогущим, справедливым владыкой, под рукой которого каждый будет процветать…
— И почему же ты отказался?
— Ты меня осуждаешь, отец?
— Я спрашиваю, — в голосе анна-ару послышались властные нотки. Керниен чуть съежился.
— Я испугался себя, — сказал он после долгого молчания. — Я не знаю, что есть на самом деле благо. Это — удел Солнца. Меня учили с детства, что дурно убивать, желать чужого, неволить других. Но как же можно быть властителем и не совершать этого? Человек обречен нарушать эти заповеди. А если он не будет ничего делать, чтобы, не дай Солнце, не нарушить чего, то опять же не лучше. Равнодушно взирать на несправедливость — тоже грех, тем более для правителя. Может, потому власть и разделилась на военную и священную. — Керниен с робостью посмотрел на отца — не оскорбил ли? — Но какая бы ни была власть, все плохо выходит. Нет человека, который был бы совершенно чист от зла. И никому нельзя дать божественную силу. Ведь даже если тогда человек сможет вершить великие добрые дела, то и злые его дела тоже станут великими. Меня так учили. — Он снова посмотрел на отца, словно ожидая подтверждения. Но анна-ару молчал. — Я — воин. Я не смогу всегда поступать справедливо. Неужто не ошибусь ни разу? Неужто сочту себя равным Солнцу Всетворящему? Не сотворю ли неправедного в гордыне своей? А несправедливый государь нарушает Правду земли и губит ее. Я боюсь погубить Ханатту. — Он помолчал. — И еще… Я ведь, как и ты, как все предки до нас, приносил клятву самому Солнцу, как же я могу теперь принести Ему иную клятву — через Его Посланника, если первая еще не свершена? Она ведь на всю жизнь дается. И если я от нее отступлю — нарушу Правду земли.
Государь покачал головой.
— Но ты все же принял его помощь, и не знаю, ко благу ли это. Хорошо ли, что за нас сейчас будут сражаться боги? Помнишь легенды о битвах богов? Тогда гибли целые земли и воды восставали, смывая все живое. Сейчас времена иные, и не хотелось бы мне, чтобы на землях смертных воевали боги. Мы погибнем под их ногами. Опасно призывать их мощь. Мне тревожно. Будь осторожен, сын.
Когда принц вышел из зала малых приемов, стража уже стояла наготове, но государь появился вместе с сыном и шел, опираясь на его плечо. А монахи Королевского храма окружили их плотным кольцом, вытянув вперед руки с открытыми ладонями, в которых вдруг заплясали алые язычки пламени…
Начальник стражи колебался недолго и упал на колено прижав к сердцу кулак.
— Слава государю! Слава хэтану-ару!
Стражники, помедлив, подхватили клич.
Из харадских «Хроник Тринадцатилетней войны»
«…В шестой месяц двести первого Года Змея, в правление государя Анхир-анны-ару Благословенное Солнце в Керанане было явлено знамение. Государь, устав от бремени правления, пожелал передать власть достойнейшему. Князья и хэтаннайн-айя, верховные жрецы шести главных храмов, настаивали на том, чтобы государь, следуя древнему закону, передал власть не сыну, но одному из „первых родичей“ — из государевой родни второго и третьего колена, как по мужской, так и по женской линии. А были среди них хэтан-айя Техменару из храма Всадника Батта, что в княжестве Симма, и двоюродный брат государя князь Эрханна, и брат его матери старый князь Дулун-анна с сыновьями и дочерью-воительницей Тисмани, и многие другие.
А люди говорили — слетелось воронье терзать тело Ханатты.
И тогда вышел хэтан-айя Королевского храма, или Храма Солнечной Девы-Праматери, и заговорил, и голос его был слышен каждому так, словно говорил он только ему, и проникал он в сердце, возвышая дух благочестивых и устрашая сердца злонравных. И сказал он о явлении Посланника Солнца в храме Солнечной Девы-Праматери и о Мече. Так говорил он:
— Меч этот ниспослан тому, кто станет истинным государем и чья власть и слово будут благословенны перед Солнцем!
И тогда встал государь Анхир-анна-ару, и простер руку, и взял меч, и тот вспыхнул в руках его подобно лучу солнца. И сказал государь:
— Ныне слагаю я власть свою, — и в знак сего распустил волосы и срезал их мечом, и меч в его руке погас. — Пусть же возьмет этот меч тот, кто считает себя достойным принять вместе с ним власть в Ханатте! — И положил он меч на Солнечный Престол и отошел в сторону, встав рядом с отцом Маараном, и жрецы Девы-Праматери окружили его, а в руках их плясал огонь.
И сразу трое бросились к мечу. Хэтан-айя Техменару взял меч, но не вспыхнул он в его руке, а сам жрец завопил от боли и выронил его, и рука его была сожжена, как если бы схватил он раскаленный металл. Тогда старший сын князя Дулун-анна обернул руку плащом и взял меч, но тут же закричал и уронил его. А когда сняли плащ с его руки, то был он прожжен.
И люди стали насмехаться, и кричать злые слова, и славить государя. И тогда хэтан-ару Керниен взял меч, и тот не опалил его руку, а вспыхнул золотым лучом, и закричали все:
— Вот анна-ару истинный! Да будет властвовать!
И никто из «первой родни» не посмел сказать ни слова против, но разъехались тут же по своим уделам, затаив в душе злобу. А госпожа Асма-анни из храма Гневного Солнца склонилась перед государями старым и молодым первой и воскликнула:
— Ныне Солнце явило Ханатте милость свою!
А хэтан-ару сказал:
— Не посмею я назвать себя Священным Правителем, ибо жив мой отец, но меч приму. Ныне да будут дела священные уделом отца моего, ибо благ он и мудр, а моими станут дела власти и войны. Анна-ару, «святой владыка» будет отец мой, а мне прозвание — керна-ару, «владыка-копьеносец», доколе жив отец мой. Отныне же будет верховный правитель и владыкой Меча, и владыкой священного Зеркала, и верховным военачальником, и верховным жрецом, и так будет навеки, и никто сего более не изменит».
Из донесения начальнику разведки двенадцатого легиона «Ангрен»
«По сведениям, полученным вчера ночью, Харад на грани междоусобной войны. Государь проявил неожиданную решимость и передал власть воинскую и государственную старшему сыну, человеку отважному и жестокому. Князья Дьяранна и Дулун-анна через легата Линтора намерены просить помощи у Нуменора»…
…Они остановились, когда только-только начали загораться первые звезды. Усталости он не ощущал. Каждый вечер он как убитый засыпал где придется — на камнях, на траве, в путевой хижине. Мыслей в голове не было никак Только тоскливая злость и нетерпение.
Нынешней ночью сон не шел.
Горы уже остались позади, теперь перед ними расстилались холмистые предгорья, поросшие чахлым колючим лесом. В сумерках миновали первую харадскую заставу. Стража выглядела относительно прилично, хотя у нуменорца иных чувств, кроме брезгливой жалости, эти перепуганные вояки не вызывали. Они действительно с плохо скрываемым страхом смотрели на всадников, явившихся из опасной страны. Оттуда редко кто появлялся. Приказ Эрхелена еще никто не отменял.
А тут явились целых двое, один здоровенный и лицом — вылитый морской варвар. А второй заговорил — и стража в полном составе вдруг почему-то поняла, что вот этих они пропустить просто обязаны. И пропустили. Почему — потом никак в толк взять не могли, так что решили промолчать. Правда, никто и не спрашивал, а потом времена настали другие…
А Эльдариону-Хэлкару-Аргору хотелось, чтобы у коня выросли крылья. Ожидание раздражало неимоверно. Он летел навстречу великим деяниям. Он отправлялся строить Нуменор. Свой Нуменор.
Дорога была паскуднейшая. Ничего, тут еще проведут новую, нуменорскую. Достойную его Нуменора.
Небо постепенно светлело. Два всадника остановились. Где-то впереди и слева вставало солнце, наливая туман золотым и алым — цветами королей. Слева от дороги виднелась тропа, поднимавшаяся по каменистому холму наверх, в заросли кривоватых деревьев с блестящими темными листьями. В сильно заросшем распадке журчал ручей, уходя под дорогу, в каменную трубу.
По едва заметной дорожке оба поднялись к небольшой площадке. Тут явно ходили, и часто. Оставили коней. Майя тихо коснулся рукой небольшой монолитной глыбы, и она бесшумно отошла в сторону, открыв узкий каменный ход в стене холма.
— Идем.
Аргор шагнул вперед, еще ничего не видя. Постепенно глаза его привыкли к темноте. Коридор освещали пробивавшиеся сквозь щели между камнями лучики света, в которых плясала пыль. Пылища была везде. Хотелось чихать. Терпение нуменорца иссякало, и в груди опять начинала подниматься холодная черная волна злости на все окружающее. Но тут майя толкнул дверь, и они попали внутрь.
Это был очень старый храм, построенный еще по приказу того самого вождя, что когда-то не то вонзил копье в этот холм близ гор, не то совокупился здесь с кобылой солнечной масти. Храм был невелик. Человека здесь не подавляло могущество божества; скорее тут нисходило в сердце спокойное благородное раздумье, ощущение беседы с доброжелательным собеседником. И собеседником был бог.
Здесь почти все было сделано из дерева; каменным был только простой куб алтаря, на котором стояла потемневшая от времени чеканная бронзовая чаша, в которой веками не угасал священный огонь. Невысокий зал, похожий скорее на жилой покой, был весь украшен резьбой, словно жуки-древоточцы источили дерево за века. Травы и цветы, звери, лики божеств и личины духов, вечно меняющиеся в пляске огня.
Дерево пропиталось дурманящим запахом благовоний и ароматного дыма, источавшегося из бронзовых курильниц. В плоских чашах светильников, что держали в лапах причудливые деревянные изваяния, горело драгоценное душистое масло. Странно, что это смешение запахов не создавало тяжелого душного дурмана. Дым из чаш легко тянулся вверх, уходя через узкое отверстие в крыше. Никаких драгоценностей, кроме золотого диска над алтарем с изображением всевидящего Ока Божества. И цветы. И душистые травы — в дар священному огню. Деревянная мозаика пола, отполированного тысячами шагов за века.
Восходный луч рассек покой ровно пополам, осветив лик Солнца. В открытую дверь влетел прохладный утренний ветер предгорий и взметнул волосы людей, что стояли по другую сторону луча, напротив майя и нуменорца. Их было трое. Привыкшим выхватывать главное глазом нуменорец сразу отметил главного. Это был молодой харадец, довольно высокий по их меркам — то есть почти на голову ниже Аргора. В стеганом кафтане с невысоким стоячим воротом, из выцветшего голубого шелка, некогда затканного почти не распознаваемыми теперь узорами. Простая черная рубаха и темно-синие широкие шаровары, заправленные в мягкие полусапоги. Ножны простые, удобные — наверняка этот человек знает толк в оружии. А вот пояс — всем поясам пояс. Чем богаче пояс, тем знатнее его хозяин, а этот пояс был сплошь покрыт золотыми бляшками тонкой работы с рубинами, пряжка и хвостовик сверкали крупными алмазами и рубинами. Молодой харадец мрачно, даже как-то досадливо смотрел на него. Взгляд его темных глаз был тяжел и непроницаем. Черные очень длинные волосы были на висках заплетены в две тонкие косицы, надо лбом виднелась неожиданно яркая на черном золотая прядь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Сядь, сын.
Керниен хотел опуститься на пол, на зеленый ковер.
— Нет. Сюда.
Керниен отшатнулся. Вот оно. Донесли. Он помотал головой.
— Государь, я не…
— Я знаю. Твой отец не слеп. К тому же мне постарались рассказать все.
Керниен опустил голову.
— Я хочу поговорить с тобой. Они ждут, что я прикажу схватить тебя или что ты попытаешься на меня напасть. Тебе не намекали, что мне уже пора оставить Солнечный Престол?
— Да, отец…
— Ну, вот. Ладно, не хочешь на мой трон, сядь на ковер. Вот и хорошо. А я буду ходить. — Король скинул тяжелый шелковый гиббе. — Керниен, я вижу, чего ты хочешь. И я верю, что ты сможешь. Я слишком стар, труслив, я привык к спокойной жизни. Я не могу бороться. И не хочу. Я хочу покоя и свободы. Я хочу удалиться в тихое поместье, где мог бы писать стихи, наслаждаться обществом поэтов и музыкантов и прекрасных женщин… Сын мой, ты прав в своих стремлениях. Потому я намерен уступить тебе власть. Я так хочу.
Принц поднял ошеломленный взгляд.
— Я… мне?
— Ты хочешь сказать, что еще маленький и не умеешь драться?
Государь сел в кресло. Керниен медленно шагнул к отцу, упал на колени и зарылся лицом в складки шелкового отцова одеяния. Плечи его вздрагивали.
— Отец… ты велик. Я люблю тебя, отец… Прости меня, — быстро и тихо всхлипывал он.
— Ты принял дары Посланника? — вдруг спросил государь.
— Нет, — мгновенно подобрался Керниен.
— Почему?
Принц помолчал.
— Не знаю. Как тебе тяжела власть, так и они мне тяжелы. Наверное, так. — Он помолчал, затем поднял взгляд на отца. — Он обещал великую Силу. Такую, с которой я мог бы одним мановением руки обращать в бегство войска, сокрушать стены и врата городов. Это так заманчиво — взять эту Силу, — Керниен стиснул кулак, словно сжимал в руке эту самую силу, — и обратить ее ко благу, стать великим, всемогущим, справедливым владыкой, под рукой которого каждый будет процветать…
— И почему же ты отказался?
— Ты меня осуждаешь, отец?
— Я спрашиваю, — в голосе анна-ару послышались властные нотки. Керниен чуть съежился.
— Я испугался себя, — сказал он после долгого молчания. — Я не знаю, что есть на самом деле благо. Это — удел Солнца. Меня учили с детства, что дурно убивать, желать чужого, неволить других. Но как же можно быть властителем и не совершать этого? Человек обречен нарушать эти заповеди. А если он не будет ничего делать, чтобы, не дай Солнце, не нарушить чего, то опять же не лучше. Равнодушно взирать на несправедливость — тоже грех, тем более для правителя. Может, потому власть и разделилась на военную и священную. — Керниен с робостью посмотрел на отца — не оскорбил ли? — Но какая бы ни была власть, все плохо выходит. Нет человека, который был бы совершенно чист от зла. И никому нельзя дать божественную силу. Ведь даже если тогда человек сможет вершить великие добрые дела, то и злые его дела тоже станут великими. Меня так учили. — Он снова посмотрел на отца, словно ожидая подтверждения. Но анна-ару молчал. — Я — воин. Я не смогу всегда поступать справедливо. Неужто не ошибусь ни разу? Неужто сочту себя равным Солнцу Всетворящему? Не сотворю ли неправедного в гордыне своей? А несправедливый государь нарушает Правду земли и губит ее. Я боюсь погубить Ханатту. — Он помолчал. — И еще… Я ведь, как и ты, как все предки до нас, приносил клятву самому Солнцу, как же я могу теперь принести Ему иную клятву — через Его Посланника, если первая еще не свершена? Она ведь на всю жизнь дается. И если я от нее отступлю — нарушу Правду земли.
Государь покачал головой.
— Но ты все же принял его помощь, и не знаю, ко благу ли это. Хорошо ли, что за нас сейчас будут сражаться боги? Помнишь легенды о битвах богов? Тогда гибли целые земли и воды восставали, смывая все живое. Сейчас времена иные, и не хотелось бы мне, чтобы на землях смертных воевали боги. Мы погибнем под их ногами. Опасно призывать их мощь. Мне тревожно. Будь осторожен, сын.
Когда принц вышел из зала малых приемов, стража уже стояла наготове, но государь появился вместе с сыном и шел, опираясь на его плечо. А монахи Королевского храма окружили их плотным кольцом, вытянув вперед руки с открытыми ладонями, в которых вдруг заплясали алые язычки пламени…
Начальник стражи колебался недолго и упал на колено прижав к сердцу кулак.
— Слава государю! Слава хэтану-ару!
Стражники, помедлив, подхватили клич.
Из харадских «Хроник Тринадцатилетней войны»
«…В шестой месяц двести первого Года Змея, в правление государя Анхир-анны-ару Благословенное Солнце в Керанане было явлено знамение. Государь, устав от бремени правления, пожелал передать власть достойнейшему. Князья и хэтаннайн-айя, верховные жрецы шести главных храмов, настаивали на том, чтобы государь, следуя древнему закону, передал власть не сыну, но одному из „первых родичей“ — из государевой родни второго и третьего колена, как по мужской, так и по женской линии. А были среди них хэтан-айя Техменару из храма Всадника Батта, что в княжестве Симма, и двоюродный брат государя князь Эрханна, и брат его матери старый князь Дулун-анна с сыновьями и дочерью-воительницей Тисмани, и многие другие.
А люди говорили — слетелось воронье терзать тело Ханатты.
И тогда вышел хэтан-айя Королевского храма, или Храма Солнечной Девы-Праматери, и заговорил, и голос его был слышен каждому так, словно говорил он только ему, и проникал он в сердце, возвышая дух благочестивых и устрашая сердца злонравных. И сказал он о явлении Посланника Солнца в храме Солнечной Девы-Праматери и о Мече. Так говорил он:
— Меч этот ниспослан тому, кто станет истинным государем и чья власть и слово будут благословенны перед Солнцем!
И тогда встал государь Анхир-анна-ару, и простер руку, и взял меч, и тот вспыхнул в руках его подобно лучу солнца. И сказал государь:
— Ныне слагаю я власть свою, — и в знак сего распустил волосы и срезал их мечом, и меч в его руке погас. — Пусть же возьмет этот меч тот, кто считает себя достойным принять вместе с ним власть в Ханатте! — И положил он меч на Солнечный Престол и отошел в сторону, встав рядом с отцом Маараном, и жрецы Девы-Праматери окружили его, а в руках их плясал огонь.
И сразу трое бросились к мечу. Хэтан-айя Техменару взял меч, но не вспыхнул он в его руке, а сам жрец завопил от боли и выронил его, и рука его была сожжена, как если бы схватил он раскаленный металл. Тогда старший сын князя Дулун-анна обернул руку плащом и взял меч, но тут же закричал и уронил его. А когда сняли плащ с его руки, то был он прожжен.
И люди стали насмехаться, и кричать злые слова, и славить государя. И тогда хэтан-ару Керниен взял меч, и тот не опалил его руку, а вспыхнул золотым лучом, и закричали все:
— Вот анна-ару истинный! Да будет властвовать!
И никто из «первой родни» не посмел сказать ни слова против, но разъехались тут же по своим уделам, затаив в душе злобу. А госпожа Асма-анни из храма Гневного Солнца склонилась перед государями старым и молодым первой и воскликнула:
— Ныне Солнце явило Ханатте милость свою!
А хэтан-ару сказал:
— Не посмею я назвать себя Священным Правителем, ибо жив мой отец, но меч приму. Ныне да будут дела священные уделом отца моего, ибо благ он и мудр, а моими станут дела власти и войны. Анна-ару, «святой владыка» будет отец мой, а мне прозвание — керна-ару, «владыка-копьеносец», доколе жив отец мой. Отныне же будет верховный правитель и владыкой Меча, и владыкой священного Зеркала, и верховным военачальником, и верховным жрецом, и так будет навеки, и никто сего более не изменит».
Из донесения начальнику разведки двенадцатого легиона «Ангрен»
«По сведениям, полученным вчера ночью, Харад на грани междоусобной войны. Государь проявил неожиданную решимость и передал власть воинскую и государственную старшему сыну, человеку отважному и жестокому. Князья Дьяранна и Дулун-анна через легата Линтора намерены просить помощи у Нуменора»…
…Они остановились, когда только-только начали загораться первые звезды. Усталости он не ощущал. Каждый вечер он как убитый засыпал где придется — на камнях, на траве, в путевой хижине. Мыслей в голове не было никак Только тоскливая злость и нетерпение.
Нынешней ночью сон не шел.
Горы уже остались позади, теперь перед ними расстилались холмистые предгорья, поросшие чахлым колючим лесом. В сумерках миновали первую харадскую заставу. Стража выглядела относительно прилично, хотя у нуменорца иных чувств, кроме брезгливой жалости, эти перепуганные вояки не вызывали. Они действительно с плохо скрываемым страхом смотрели на всадников, явившихся из опасной страны. Оттуда редко кто появлялся. Приказ Эрхелена еще никто не отменял.
А тут явились целых двое, один здоровенный и лицом — вылитый морской варвар. А второй заговорил — и стража в полном составе вдруг почему-то поняла, что вот этих они пропустить просто обязаны. И пропустили. Почему — потом никак в толк взять не могли, так что решили промолчать. Правда, никто и не спрашивал, а потом времена настали другие…
А Эльдариону-Хэлкару-Аргору хотелось, чтобы у коня выросли крылья. Ожидание раздражало неимоверно. Он летел навстречу великим деяниям. Он отправлялся строить Нуменор. Свой Нуменор.
Дорога была паскуднейшая. Ничего, тут еще проведут новую, нуменорскую. Достойную его Нуменора.
Небо постепенно светлело. Два всадника остановились. Где-то впереди и слева вставало солнце, наливая туман золотым и алым — цветами королей. Слева от дороги виднелась тропа, поднимавшаяся по каменистому холму наверх, в заросли кривоватых деревьев с блестящими темными листьями. В сильно заросшем распадке журчал ручей, уходя под дорогу, в каменную трубу.
По едва заметной дорожке оба поднялись к небольшой площадке. Тут явно ходили, и часто. Оставили коней. Майя тихо коснулся рукой небольшой монолитной глыбы, и она бесшумно отошла в сторону, открыв узкий каменный ход в стене холма.
— Идем.
Аргор шагнул вперед, еще ничего не видя. Постепенно глаза его привыкли к темноте. Коридор освещали пробивавшиеся сквозь щели между камнями лучики света, в которых плясала пыль. Пылища была везде. Хотелось чихать. Терпение нуменорца иссякало, и в груди опять начинала подниматься холодная черная волна злости на все окружающее. Но тут майя толкнул дверь, и они попали внутрь.
Это был очень старый храм, построенный еще по приказу того самого вождя, что когда-то не то вонзил копье в этот холм близ гор, не то совокупился здесь с кобылой солнечной масти. Храм был невелик. Человека здесь не подавляло могущество божества; скорее тут нисходило в сердце спокойное благородное раздумье, ощущение беседы с доброжелательным собеседником. И собеседником был бог.
Здесь почти все было сделано из дерева; каменным был только простой куб алтаря, на котором стояла потемневшая от времени чеканная бронзовая чаша, в которой веками не угасал священный огонь. Невысокий зал, похожий скорее на жилой покой, был весь украшен резьбой, словно жуки-древоточцы источили дерево за века. Травы и цветы, звери, лики божеств и личины духов, вечно меняющиеся в пляске огня.
Дерево пропиталось дурманящим запахом благовоний и ароматного дыма, источавшегося из бронзовых курильниц. В плоских чашах светильников, что держали в лапах причудливые деревянные изваяния, горело драгоценное душистое масло. Странно, что это смешение запахов не создавало тяжелого душного дурмана. Дым из чаш легко тянулся вверх, уходя через узкое отверстие в крыше. Никаких драгоценностей, кроме золотого диска над алтарем с изображением всевидящего Ока Божества. И цветы. И душистые травы — в дар священному огню. Деревянная мозаика пола, отполированного тысячами шагов за века.
Восходный луч рассек покой ровно пополам, осветив лик Солнца. В открытую дверь влетел прохладный утренний ветер предгорий и взметнул волосы людей, что стояли по другую сторону луча, напротив майя и нуменорца. Их было трое. Привыкшим выхватывать главное глазом нуменорец сразу отметил главного. Это был молодой харадец, довольно высокий по их меркам — то есть почти на голову ниже Аргора. В стеганом кафтане с невысоким стоячим воротом, из выцветшего голубого шелка, некогда затканного почти не распознаваемыми теперь узорами. Простая черная рубаха и темно-синие широкие шаровары, заправленные в мягкие полусапоги. Ножны простые, удобные — наверняка этот человек знает толк в оружии. А вот пояс — всем поясам пояс. Чем богаче пояс, тем знатнее его хозяин, а этот пояс был сплошь покрыт золотыми бляшками тонкой работы с рубинами, пряжка и хвостовик сверкали крупными алмазами и рубинами. Молодой харадец мрачно, даже как-то досадливо смотрел на него. Взгляд его темных глаз был тяжел и непроницаем. Черные очень длинные волосы были на висках заплетены в две тонкие косицы, надо лбом виднелась неожиданно яркая на черном золотая прядь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102