У многих морэдайн еще в Нуменоре родня осталась. «Если бы все морэдайн были поголовно подонками и отщепенцами, было бы куда проще… Но даже если за родителями и была вина, то в чем вина детей? А ведь они уже живут не так долго, как их родители, и, похоже, годы грядущих поколений морэдайн будут становиться все короче и короче. Так и мы все, люди, не виноваты в падении наших предков, а по счетам все равно платим».
Он вздохнул и снова взялся за донесения.
«Анна-ару пока не склонен идти на переговоры с Нуменором. В народе бытует твердое убеждение, что государь Керниен был отравлен нуменорцами…»
«Чушь какая, — вздохнул Элентур. — Мы еще не пали так низко, чтобы убивать чужих королей… Но даже опустись мы настолько, Керниена нам никакого смысла устранять не было. Хороший был государь». — Элентур покачал головой. Керниен был готов идти на переговоры. Если бы он не умер так загадочно и нелепо, не было бы враждебной Ханатты под боком, и об Уммаре можно было бы договориться к обоюдной выгоде. А сейчас голодные до бранных подвигов обалдуи подбивают государя на войну. Если это случится, миру не бывать. Будет долгая, затяжная, гнилая война на много поколений.
Надо выяснить, каков сам принц и верно ли все, что о нем говорят.
Не растет ли в Ханатте второй не-человек?
И не следует ли убить его, прежде чем он окончательно перестанет быть человеком? Ведь тогда он не сможет даже умереть.
Элентур стиснул зубы. Непохоже, чтобы принц был дурным человеком. Жаль будет, если с ним это случится.
Зачем он… ЭТОМУ? Принц не отличался никакими особыми талантами, не может претендовать на власть, он — ничто. Зачем он ЭТОМУ?
Что-то затевается в Ханатте. Что именно?
… — Траву жрут сухую, — глядя на мрачную горсточку тощих и черных от солнца и голода оборванцев, скачал Ангрим. Дулгухау молча кивнул. Черные, похожие на насекомых люди проводили их ярко-белыми взглядами и снова заняла тушей такой же черной и тощей коровы, сдохшей от бескормицы. По бокам ее уже деловито ползали зеленые жирные мухи, соперничая с людьми за добычу.
— Одним мухам пированье, — прошептал Садор. Самый младший в отряде, он еще не успел привыкнуть к смерти. Особенно к грязной и вонючей.
Следы голодной смуты попадались уже давно. Разбитые повозки и разграбленные дома, выметенные подчистую селения, сожранные на корню посевы. Скота нигде не было видно, разве что дохлятина или голые, обглоданные дочиста кости. Не говоря уж о собаках и кошках — даже о кошках, которых в Ханатте чтили. Мелкие города угрюмо смотрели на пришельцев из-за запертых ворот сотнями перепуганных глаз, вдоль дорог торчали виселицы и колья, с которых кусками обваливались гниющие трупы. Кое-где трупы явно носили следы разделки — кто-то опустился и до трупоедства. Дулгухау оглянулся на серо-бледного с прозеленью Садора. Юноша держался из последних сил.
Дулгухау поджал губы. Жара. Пыль забивает ноздри, половина отряда закрыла лица платками, как степняки. Одни глаза видны из-под шлемов, укрытых грязными наметами. Снять бы — да тут такая злоба вокруг, что и не знаешь, что лучше — сдохнуть от жары или от беспечности.
— Скоро дойдем до места. Там большая река, хоть что-то от нее да должно остаться, — обратился Дулгухау к Ангриму — на самом деле только для того, чтобы воины слышали и хоть немного воспрянули духом.
Большая река сейчас представляла собой слабенькую мутноватую струйку воды, бежавшую по дну довольно глубокого ущелья. Стены его были покрыты ржавыми разводами, внизу на камнях валялась раздувшаяся ослиная туша, возле которой уже роились тощие, как скелеты, полуголые местные жители. Дулгухау досадливо глянул вниз, сожалея, что не может прекратить это неестественное, отвратительное копошение. Это было недостойно людей. Очень хотелось отдать приказ перебить всех.
Местность была неровной. Где-то вдалеке, в жарком мареве прятались горы, почти не видные на выбеленном, как мертвая кость, небе. Наверное, когда солнце начнет клониться к закату, от гор потянется тень. Накроет ли она город, даст ли прохладу? Вряд ли. Далеко.
Селения были пусты, земля на полях, такая драгоценная здесь плодородная земля, превратилась в солоноватую серую пыль. Смерть, тихая, скучная и обыденная, лениво бродила в этих краях и тихо шептала голосом мертвого ветра.
До столицы здешней провинции оставалось полдня пути. Почти никто не разговаривал. Две сотни воинов молча продвигались к своей цели под взглядами угрюмых, исхудавших местных жителей. Им завидовали. У морэдайн была еда и корм для лошадей. У морэдайн была сила, чтобы взять все, что им понадобится, при этом не отдав своего. Их за это ненавидели. И еще они были чужие. В этих краях народ говорил на своем наречии, и даже те морэдайн, которые свободно говорили на языке королевского домена, почти не понимали местных.
— Не думал, что дело так плохо, — промычал Ангрим. — Чую кровь, — добавил он.
Дулгухау молча скривился под закрывавшим лицо платком. Ему так и не удалось забыть, как вчера он сунул из жалости сухарь какому-то мальчонке, у которого даже сил просить еду уже не хватало. Тут же откуда-то протянулось еще с десяток тощих ручонок, и Дулгухау позорно сбежал, а дети, словно злые зверята, сцепились друг с другом…
Наверное, в лучшие времена город был многолюдным и веселым. Даже сейчас кое-где виднелись зеленые деревья — видно, кое-кому воды хватало. Как и большинство южных городов в предгорьях, был он белым и сбегал ступеньками плоских крыш к резавшей его пополам реке. Морэдайн появились со стороны предместий, пересекли мост и въехали в стены нижнего города. По местным меркам город и правда был большой, но с приморскими и королевскими городами было не сравнить. Дыра дырой. А сейчас, когда застывший воздух был переполнен ощущением близкой беды, он казался выбеленной костью. Голым черепом. Столица провинции…
На вершине холма за старыми стенами затаился верхний город. Над ним царил храм, где всегда было полно паломников. Дулгухау ожидал, что сейчас их просто не будет, но ошибся. По мосту шли люди. Процессия казалась веселой — а потому безумной. Около сотни тощих, оборванных мужчин и женщин, приплясывая, шли, колотя в барабанчики и гремя тыквенными погремушками. Пронзительно гудели деревянные дудки. Странный быстрый ритм, заунывная мелодия, истошные голоса завораживали. Люди были очень смуглыми, с плоскими лицами и широкими носами жителей южных провинций, и на лицах этих не было ни гнева, ни радости, какая-то тупая отрешенность.
— Куда они идут? — повернулся Дулгухау к местному начальнику гарнизона сотнику Манхуре.
— Да куда ж еще, как не к храму… — грустно осклабился носатый толстый харадец. — Там паломников кормить должны, так полагается. Только эта саранча как налетит, так все сожрет, да еще и мало покажется. Хорошо, если буйствовать не начнут. — Он хмуро покачал головой. — Неделю назад какой-то жалостливый дурак не то вина им выставил, не то сами травы какой нажрались… Стража еле-еле справилась, а пару домов так и разгромили. Женщину убили, говорили — катхури, ведьма. Как бы и эти виноватых искать не начали. Солдат в городе мало. Князь местный… — Он смачно сплюнул. — Если вести правдивы, то скоро нагрянет он сюда. Как государь Керниен, да пребудет он у Солнца во благости, скончался, так тут все и зашевелилось. А тут еще и голод… Наместнику, князю Арханна, от анна-ару ни воли, ни доверия. Боится его государь… Вот теперь и получается, что столицу провинции мне одному и защищать. Если Тув-Харанна и правда решился на бунт, то нам очень солоно тут придется. — Манхура с надеждой посмотрел на Дулгухау. — А правда, что принц идет сюда, на подмогу?
Морадан только пожал плечами.
— Много что говорят.
Дулгухау и без того был в мрачном расположении духа. Теперь же оно стало просто непроглядно черным. Этак и до встречи с невестой не доживешь. Принцесса. Дулгухау страдальчески поморщился. С одной стороны, такая женитьба высоко возносила морэдайн в глазах харадской знати, а его, Дулгухау, род становился княжеским. Дед его был простолюдином, зато отца уже называли «сильным человеком». Он сумел и разбогатеть, и выдвинуться как военачальник, его сам Аргор ценил. А сын станет князем.
Морэдайн почти никогда не брали местных женщин в законные жены, разве что в наложницы. Хотя детей потом и принимали в род, полукровка не мог владеть имуществом отца.
Но сейчас речь идет о принцессе, а не о простолюдинке. И если все удастся, то в жизни морэдайн грядут большие перемены.
Все это сватовство было похоже на сказочку про младшего сына и королевскую дочку. И, как в сказке, сначала надо выполнить три задания короля. Вернее, одно, но и его хватит.
Если не подойдет обещанный королевский отряд, то, может, и в Керанан некому будет возвращаться. Все они здесь полягут.
— Ангрим, эти помешанные могут начать дурить.
— Разгоним, — хмыкнул десятник. — Я прикажу на всякий случай перегородить улицы.
Отряд расположился в торговых рядах, ныне пустых. К базарной площади примыкал постоялый двор, на котором даже сейчас была пара-другая постояльцев. От площади широкая улица уходила вверх, к храму. Харадский гарнизон располагался в казармах, у городских стен. Дулгухау заметил, что Манхура особенно опасается за храм. Там ютились паломники, которые уже третий день пели свои странные песнопения, били в барабанчики и плясали. И было их на удивление много. Понять можно — если защиты искать больше негде, люди стекаются к божеству. Жалкий голодный сброд.
Но уж слишком их много. А отчаявшаяся толпа — сила страшная.
Оставалось только ждать. Дулгухау не хотелось сражаться. Он очень надеялся, что местный князек все же не осмелится выступить открыто и все само собой заглохнет. А там подойдут королевские отряды… Или не подойдут?
А вой и пляски продолжались всю ночь и весь день, к вечеру заунывное пение перешло в ликующие вопли, и барабанчики загрохотали громче — небо затянуло. Подул холодный ветер, сначала нерешительно, крадучись, затем с наглой силой захватчика, которому не дают отпора. Поднялась пыль, с востока надвинулась страшная сухая гроза.
— Теперь совсем худо будет, — процедил Манхура. — Знак свыше. Теперь толпу куда угодно можно повести, нашелся бы вожак…
— Перерезать всех — и нет заботы, — со смешком встрял в разговор Ангрим.
— Одной — нет, — кивнул Манхура. — Зато огребешь себе на задницу сотню новых.
Дулгухау мрачно посмотрел на Ангрима, и тот умолк и вышел.
Дулгухау сидел с Манхурой на постоялом дворе. Сотник помнил Аргора и Керниена, под началом которых ходил бить и северных, и восточных князей. Хозяин принес жаровню, но все равно было холодно. Как не хватает доброго очага…
— Тогда нас ценили, — сетовал Манхура, грустно глядя на Дулгухау. Вислые усы его еще сильнее обвисли от вина, а нос у него и так был вислый, потому все его лицо словно бы стекало вниз. — А нынче все не по заслугам, а по родству. Без покровителя никуда не сунешься, вот и торчу в этой дыре. А когда мы с керна-ару, да примет его Солнце в свиту свою, ходили на Дулун-анну…
Дулгухау кивал и чуть заметно улыбался, он понимал жалобы старого служаки, и на душе у него было погано. Морэдайн еще не приходилось воевать по-настоящему. Тем более его поколению. А все говорят — грядет большая война. И что будет?
Морэдайн мало. Так мало, так страшно мало… Нынешнее поколение уже не знает другой жизни, не помнит, что некогда их деды жили под Законом Нуменора. По разным причинам люди ушли из-под этого Закона — кто просто не любил подчиняться, кто желал найти себе новые земли и построить там жизнь по своей воле, кто искал странных истин, а кто бежал от галер или виселицы. Но это было во времена дедовские. А сейчас у морэдайн уже была земля, которую они считали своей, сложился свой жизненный уклад и свой закон. И по этому закону полноправными морэдайн читались лишь чистокровные. А таких было мало, полукровок было куда больше.
«Я бы узаконил их права, — вдруг подумал Дулгухау. — Приравнял бы их к морэдайн, и нас стало бы много. Когда народ невелик, любой норовит его сожрать. А вот будет нас много — еще посмотрим, кто кого.
Сейчас у нас одна привилегия в обмен на наши вольности — умереть, сражаясь за Ханатту, чтобы нас оставили жить на наших землях. В Нуменоре мы — изгои, здесь мы варвары. А где мы будем хозяевами?
Я должен стать князем. И у нас будет своя земля, с которой нас никто и никогда не посмеет изгнать.
Кто хочет, пусть уходит в Мордор — там тоже обещают славу и землю. А моя земля — эта, и другой я не знаю».
Ветер, что ли, направление сменил? Как-то странно он шумит там, за окном… Мгновением позже, окончательно вынырнув из глубины раздумий, Дулгухау понял, что это отдаленный гул толпы. Крики, грохот. Дверь распахнулась, и в комнату влетел, тяжело дыша, насмерть перепуганный хозяин.
— Господин, они сюда идут! Они убивать будут! — заскулил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Он вздохнул и снова взялся за донесения.
«Анна-ару пока не склонен идти на переговоры с Нуменором. В народе бытует твердое убеждение, что государь Керниен был отравлен нуменорцами…»
«Чушь какая, — вздохнул Элентур. — Мы еще не пали так низко, чтобы убивать чужих королей… Но даже опустись мы настолько, Керниена нам никакого смысла устранять не было. Хороший был государь». — Элентур покачал головой. Керниен был готов идти на переговоры. Если бы он не умер так загадочно и нелепо, не было бы враждебной Ханатты под боком, и об Уммаре можно было бы договориться к обоюдной выгоде. А сейчас голодные до бранных подвигов обалдуи подбивают государя на войну. Если это случится, миру не бывать. Будет долгая, затяжная, гнилая война на много поколений.
Надо выяснить, каков сам принц и верно ли все, что о нем говорят.
Не растет ли в Ханатте второй не-человек?
И не следует ли убить его, прежде чем он окончательно перестанет быть человеком? Ведь тогда он не сможет даже умереть.
Элентур стиснул зубы. Непохоже, чтобы принц был дурным человеком. Жаль будет, если с ним это случится.
Зачем он… ЭТОМУ? Принц не отличался никакими особыми талантами, не может претендовать на власть, он — ничто. Зачем он ЭТОМУ?
Что-то затевается в Ханатте. Что именно?
… — Траву жрут сухую, — глядя на мрачную горсточку тощих и черных от солнца и голода оборванцев, скачал Ангрим. Дулгухау молча кивнул. Черные, похожие на насекомых люди проводили их ярко-белыми взглядами и снова заняла тушей такой же черной и тощей коровы, сдохшей от бескормицы. По бокам ее уже деловито ползали зеленые жирные мухи, соперничая с людьми за добычу.
— Одним мухам пированье, — прошептал Садор. Самый младший в отряде, он еще не успел привыкнуть к смерти. Особенно к грязной и вонючей.
Следы голодной смуты попадались уже давно. Разбитые повозки и разграбленные дома, выметенные подчистую селения, сожранные на корню посевы. Скота нигде не было видно, разве что дохлятина или голые, обглоданные дочиста кости. Не говоря уж о собаках и кошках — даже о кошках, которых в Ханатте чтили. Мелкие города угрюмо смотрели на пришельцев из-за запертых ворот сотнями перепуганных глаз, вдоль дорог торчали виселицы и колья, с которых кусками обваливались гниющие трупы. Кое-где трупы явно носили следы разделки — кто-то опустился и до трупоедства. Дулгухау оглянулся на серо-бледного с прозеленью Садора. Юноша держался из последних сил.
Дулгухау поджал губы. Жара. Пыль забивает ноздри, половина отряда закрыла лица платками, как степняки. Одни глаза видны из-под шлемов, укрытых грязными наметами. Снять бы — да тут такая злоба вокруг, что и не знаешь, что лучше — сдохнуть от жары или от беспечности.
— Скоро дойдем до места. Там большая река, хоть что-то от нее да должно остаться, — обратился Дулгухау к Ангриму — на самом деле только для того, чтобы воины слышали и хоть немного воспрянули духом.
Большая река сейчас представляла собой слабенькую мутноватую струйку воды, бежавшую по дну довольно глубокого ущелья. Стены его были покрыты ржавыми разводами, внизу на камнях валялась раздувшаяся ослиная туша, возле которой уже роились тощие, как скелеты, полуголые местные жители. Дулгухау досадливо глянул вниз, сожалея, что не может прекратить это неестественное, отвратительное копошение. Это было недостойно людей. Очень хотелось отдать приказ перебить всех.
Местность была неровной. Где-то вдалеке, в жарком мареве прятались горы, почти не видные на выбеленном, как мертвая кость, небе. Наверное, когда солнце начнет клониться к закату, от гор потянется тень. Накроет ли она город, даст ли прохладу? Вряд ли. Далеко.
Селения были пусты, земля на полях, такая драгоценная здесь плодородная земля, превратилась в солоноватую серую пыль. Смерть, тихая, скучная и обыденная, лениво бродила в этих краях и тихо шептала голосом мертвого ветра.
До столицы здешней провинции оставалось полдня пути. Почти никто не разговаривал. Две сотни воинов молча продвигались к своей цели под взглядами угрюмых, исхудавших местных жителей. Им завидовали. У морэдайн была еда и корм для лошадей. У морэдайн была сила, чтобы взять все, что им понадобится, при этом не отдав своего. Их за это ненавидели. И еще они были чужие. В этих краях народ говорил на своем наречии, и даже те морэдайн, которые свободно говорили на языке королевского домена, почти не понимали местных.
— Не думал, что дело так плохо, — промычал Ангрим. — Чую кровь, — добавил он.
Дулгухау молча скривился под закрывавшим лицо платком. Ему так и не удалось забыть, как вчера он сунул из жалости сухарь какому-то мальчонке, у которого даже сил просить еду уже не хватало. Тут же откуда-то протянулось еще с десяток тощих ручонок, и Дулгухау позорно сбежал, а дети, словно злые зверята, сцепились друг с другом…
Наверное, в лучшие времена город был многолюдным и веселым. Даже сейчас кое-где виднелись зеленые деревья — видно, кое-кому воды хватало. Как и большинство южных городов в предгорьях, был он белым и сбегал ступеньками плоских крыш к резавшей его пополам реке. Морэдайн появились со стороны предместий, пересекли мост и въехали в стены нижнего города. По местным меркам город и правда был большой, но с приморскими и королевскими городами было не сравнить. Дыра дырой. А сейчас, когда застывший воздух был переполнен ощущением близкой беды, он казался выбеленной костью. Голым черепом. Столица провинции…
На вершине холма за старыми стенами затаился верхний город. Над ним царил храм, где всегда было полно паломников. Дулгухау ожидал, что сейчас их просто не будет, но ошибся. По мосту шли люди. Процессия казалась веселой — а потому безумной. Около сотни тощих, оборванных мужчин и женщин, приплясывая, шли, колотя в барабанчики и гремя тыквенными погремушками. Пронзительно гудели деревянные дудки. Странный быстрый ритм, заунывная мелодия, истошные голоса завораживали. Люди были очень смуглыми, с плоскими лицами и широкими носами жителей южных провинций, и на лицах этих не было ни гнева, ни радости, какая-то тупая отрешенность.
— Куда они идут? — повернулся Дулгухау к местному начальнику гарнизона сотнику Манхуре.
— Да куда ж еще, как не к храму… — грустно осклабился носатый толстый харадец. — Там паломников кормить должны, так полагается. Только эта саранча как налетит, так все сожрет, да еще и мало покажется. Хорошо, если буйствовать не начнут. — Он хмуро покачал головой. — Неделю назад какой-то жалостливый дурак не то вина им выставил, не то сами травы какой нажрались… Стража еле-еле справилась, а пару домов так и разгромили. Женщину убили, говорили — катхури, ведьма. Как бы и эти виноватых искать не начали. Солдат в городе мало. Князь местный… — Он смачно сплюнул. — Если вести правдивы, то скоро нагрянет он сюда. Как государь Керниен, да пребудет он у Солнца во благости, скончался, так тут все и зашевелилось. А тут еще и голод… Наместнику, князю Арханна, от анна-ару ни воли, ни доверия. Боится его государь… Вот теперь и получается, что столицу провинции мне одному и защищать. Если Тув-Харанна и правда решился на бунт, то нам очень солоно тут придется. — Манхура с надеждой посмотрел на Дулгухау. — А правда, что принц идет сюда, на подмогу?
Морадан только пожал плечами.
— Много что говорят.
Дулгухау и без того был в мрачном расположении духа. Теперь же оно стало просто непроглядно черным. Этак и до встречи с невестой не доживешь. Принцесса. Дулгухау страдальчески поморщился. С одной стороны, такая женитьба высоко возносила морэдайн в глазах харадской знати, а его, Дулгухау, род становился княжеским. Дед его был простолюдином, зато отца уже называли «сильным человеком». Он сумел и разбогатеть, и выдвинуться как военачальник, его сам Аргор ценил. А сын станет князем.
Морэдайн почти никогда не брали местных женщин в законные жены, разве что в наложницы. Хотя детей потом и принимали в род, полукровка не мог владеть имуществом отца.
Но сейчас речь идет о принцессе, а не о простолюдинке. И если все удастся, то в жизни морэдайн грядут большие перемены.
Все это сватовство было похоже на сказочку про младшего сына и королевскую дочку. И, как в сказке, сначала надо выполнить три задания короля. Вернее, одно, но и его хватит.
Если не подойдет обещанный королевский отряд, то, может, и в Керанан некому будет возвращаться. Все они здесь полягут.
— Ангрим, эти помешанные могут начать дурить.
— Разгоним, — хмыкнул десятник. — Я прикажу на всякий случай перегородить улицы.
Отряд расположился в торговых рядах, ныне пустых. К базарной площади примыкал постоялый двор, на котором даже сейчас была пара-другая постояльцев. От площади широкая улица уходила вверх, к храму. Харадский гарнизон располагался в казармах, у городских стен. Дулгухау заметил, что Манхура особенно опасается за храм. Там ютились паломники, которые уже третий день пели свои странные песнопения, били в барабанчики и плясали. И было их на удивление много. Понять можно — если защиты искать больше негде, люди стекаются к божеству. Жалкий голодный сброд.
Но уж слишком их много. А отчаявшаяся толпа — сила страшная.
Оставалось только ждать. Дулгухау не хотелось сражаться. Он очень надеялся, что местный князек все же не осмелится выступить открыто и все само собой заглохнет. А там подойдут королевские отряды… Или не подойдут?
А вой и пляски продолжались всю ночь и весь день, к вечеру заунывное пение перешло в ликующие вопли, и барабанчики загрохотали громче — небо затянуло. Подул холодный ветер, сначала нерешительно, крадучись, затем с наглой силой захватчика, которому не дают отпора. Поднялась пыль, с востока надвинулась страшная сухая гроза.
— Теперь совсем худо будет, — процедил Манхура. — Знак свыше. Теперь толпу куда угодно можно повести, нашелся бы вожак…
— Перерезать всех — и нет заботы, — со смешком встрял в разговор Ангрим.
— Одной — нет, — кивнул Манхура. — Зато огребешь себе на задницу сотню новых.
Дулгухау мрачно посмотрел на Ангрима, и тот умолк и вышел.
Дулгухау сидел с Манхурой на постоялом дворе. Сотник помнил Аргора и Керниена, под началом которых ходил бить и северных, и восточных князей. Хозяин принес жаровню, но все равно было холодно. Как не хватает доброго очага…
— Тогда нас ценили, — сетовал Манхура, грустно глядя на Дулгухау. Вислые усы его еще сильнее обвисли от вина, а нос у него и так был вислый, потому все его лицо словно бы стекало вниз. — А нынче все не по заслугам, а по родству. Без покровителя никуда не сунешься, вот и торчу в этой дыре. А когда мы с керна-ару, да примет его Солнце в свиту свою, ходили на Дулун-анну…
Дулгухау кивал и чуть заметно улыбался, он понимал жалобы старого служаки, и на душе у него было погано. Морэдайн еще не приходилось воевать по-настоящему. Тем более его поколению. А все говорят — грядет большая война. И что будет?
Морэдайн мало. Так мало, так страшно мало… Нынешнее поколение уже не знает другой жизни, не помнит, что некогда их деды жили под Законом Нуменора. По разным причинам люди ушли из-под этого Закона — кто просто не любил подчиняться, кто желал найти себе новые земли и построить там жизнь по своей воле, кто искал странных истин, а кто бежал от галер или виселицы. Но это было во времена дедовские. А сейчас у морэдайн уже была земля, которую они считали своей, сложился свой жизненный уклад и свой закон. И по этому закону полноправными морэдайн читались лишь чистокровные. А таких было мало, полукровок было куда больше.
«Я бы узаконил их права, — вдруг подумал Дулгухау. — Приравнял бы их к морэдайн, и нас стало бы много. Когда народ невелик, любой норовит его сожрать. А вот будет нас много — еще посмотрим, кто кого.
Сейчас у нас одна привилегия в обмен на наши вольности — умереть, сражаясь за Ханатту, чтобы нас оставили жить на наших землях. В Нуменоре мы — изгои, здесь мы варвары. А где мы будем хозяевами?
Я должен стать князем. И у нас будет своя земля, с которой нас никто и никогда не посмеет изгнать.
Кто хочет, пусть уходит в Мордор — там тоже обещают славу и землю. А моя земля — эта, и другой я не знаю».
Ветер, что ли, направление сменил? Как-то странно он шумит там, за окном… Мгновением позже, окончательно вынырнув из глубины раздумий, Дулгухау понял, что это отдаленный гул толпы. Крики, грохот. Дверь распахнулась, и в комнату влетел, тяжело дыша, насмерть перепуганный хозяин.
— Господин, они сюда идут! Они убивать будут! — заскулил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102