Еще что?
Знахарь пожал плечами и, поднявшись, взял с полочки глиняный обливной горшочек, плотно закрытый промасленной бумагой.
— Здесь отвар из толченого гриба «яра», красного, покрытого белыми оспинами. Эти грибы жуют варварские шаманы, дабы, как они говорят, — со смешком добавил он, — подняться в мир верхних духов или погрузиться в бездну духов нижних и испросить у них знания. О чем угодно — о грядущем тоже. А еще их воины, наглотавшись отвара из этого гриба, не чувствуют боли и ран и дерутся как звери.
Ономори кивнул. Эти зелья ему были известны.
Знахарь понял его молчание и, подойдя к полкам, стал рыться в горшочках и баночках, каменных, глиняных, медных и стеклянных, пока вдруг не достал какой-то маленький флакончик из гладкого темно-зеленого, почти черного камня с притертой пробочкой из такого же камня. Сел на пол, задумчиво глядя на него. Ономори протянул руку, и знахарь как-то нерешительно отдал флакончик. На его гладком боку кто-то написал желтым знак «ду» — в этом начертании он означал «пронзать».
Ономори вопросительно посмотрел на знахаря.
— Я не знаю всех его свойств, — неохотно ответил тот. — Я привез его с юга, как раз из той поездки, когда видел огромные корабли… Это вытяжка из какого-то болотного растения. В больших количествах это зелье — яд. Но если принять не смертельную, но почти смертельную порцию, то человека посещают вещие сны. Говорят, сны эти всегда сбываются. Я дорого купил его, и свойств его не исследовал.
— Сколько надо принять, чтобы умереть? — осведомился Ономори.
Знахарь покачал головой.
— Я не знаю. И, боюсь, это для каждого по-своему. Потому и не могу сказать ничего.
— Я беру, — сказал Ономори, сам поражаясь своему спокойствию.
Выйдя из дома знахаря, Ономори сунул в руку Быку серебряную монету и приказал:
— Купи мне рабов, сколько выйдет на это серебро, и как можно быстрее. Лучше подростков или юношей.
Это было просто — время стояло голодное, и многие продавали своих детей.
Войска встретились у двух высоких холмов, называемых Ма-нин. Между ними проходила дорога с юга на север, перед ними — с востока на запад, пересекая реку Орон. Третий, малый холм, Ма-тун, был почти у самой мостовой дамбы, возле заболоченной поймы. Именно здесь и стоял Ономори, наблюдая ход сражения, которое уже видел, и сравнивал то, что было явлено, с тем, что вершилось наяву.
Он знал, что Красный Дракон не ударит первым, что он будет выжидать. Потому что Ономори видел, что к полудню придет подмога — Тарни-ан-Мори все же решится выбрать сторону и ослабить пограничные гарнизоны и приведет войско с севера. Марш был быстрым, насколько это было возможно. Отец выступил еще во время пыли и успел день в день — до начала дождей. Надо сказать, Золотой Государь тоже был стремителен, хотя явно не ожидал встретить врага уже здесь, в ключевой точке, откуда победителю открывался прямой путь на столицу.
Ономори видел его — всего сверкающего золотом, под золотым стягом. Безумно отважным, самоуверенным и дерзким надо быть, чтобы находиться почти в первых рядах.
Или он знает что-то большее? Или видит дальше, чем Ономори? Впервые в душу провидца закралась неуверенность. Он огляделся. Все было правильно. Войска стояли неподвижно и ждали, не отвечая на вызовы и насмешки. Выехавший было вражеский поединщик был хладнокровно застрелен. Красный Дракон испытывал терпение врага и дразнил его своим непроницаемым спокойствием.
Войска стояли. Напряжение ощутимо сгущалось в воздухе. Все чего-то ждали. Ономори облизал пересохшие губы. Страх зашевелился где-то внизу живота. Казалось, все смотрят на него и чего-то от него ждут. А вдруг он ошибся? Вдруг? Он же не смотрел вот это предбоевое ожидание. Он не знал, должно ли так быть!
А если нет?
Он быстро сунул руку за пазуху простеганного с железными пластинками кафтана. Флакончик был там — тяжелый, гладкий и холодный. В нем было еще много зелья.
— Бык, — хрипло позвал он. Телохранитель тут же подъехал. Лицо его было каменно невозмутимым. — Флягу. Налей.
Тот понял. Выдернув пробку, плеснул немного желтоватого вина в кожаный вощеный стакан. Ономори открыл флакончик и тщательно отмерил капли. Именно столько капель убило раба-подростка. Но он не подросток, он не голодал, и он привычен. И к тому же вот и способ испытать свое предназначение. Он ухмыльнулся Быку и залпом проглотил содержимое стакана. Тщательно закрыл флакон, велел Быку немедленно ополоснуть стакан и, ощутив ползущий по горлу маслянистый холод и странный свербеж в переносице, от которого сами собой закатывались глаза, успел спешиться и лечь на землю. Глухо услышал издалека испуганные крики Быка: «Господин! Господин! Он умирает! Он отравился!» Потался было досадливо сказать — заткнись, дурак, ничего ты не понимаешь, но тут его затянуло в холодную студенистую тьму.
«Это смерть?»
Ощущение было такое, как бывает, когда понимаешь, что спишь, но не можешь проснуться. Дурнота, дрожь и тупая головная боль отступили на время, дав место странному сочетанию чувств, которое не поддавалось описанию словами. Любопытнее всего, что он мог сосредоточиться. Это было даже легче, чем когда он дышал особыми составами или пил отвары. Это было невероятно легко. Осознание этой легкости порождало ощущение власти над собой и временами пьянящий восторг и смех.
Образы с поразительной четкостью и легкостью выстраивались в почти однозначную цепочку событий, становясь все яснее, связнее и однозначнее по мере того, как там, в мире живых, развивалась битва. В ней уже почти не было разрывов.
И он видел, что цепочка ведет к неминуемой победе Красного Дракона. Но как она сейчас будет выкладываться — это было вне его, Ономори, власти. Он мог только видеть эти цветные плитки, кусочки мозаики, заполнявшие тот узор, который создал он своим предсказанием. Это была любопытная игра.
Что-то резко изменилось, и размазанная картинка стала четкой и ясной, навсегда встав на место в узоре.
…Князь Анао, сын князя Амгу Хату и княжны Сэн-чэ-Лин, дочери Красного Дракона, закусив длинный, заплетенный тонкой косичкой ус с кровавой рубиновой бусиной на кончике, взвыл волком, привстав в стременах, и взмахнул над головой длинной, тяжелой, почти прямой саблей. Весь тумен ответил воем, воздух змеино зашипел от сабельных взмахов. Низкие косматые коньки рванулись вперед.
«Нам дадут землю, — ухмыльнулся Анао, — дадут землю, и наши женщины будут рожать детей, а дети не станут умирать от голода — Дракон обменял землю на кровь — мы дадим ее. Мы получим землю с травами богатыми и реками полноводными, и скот наш умножится, и больше никто не загонит нас в Голодную Степь…»
Воющая косматая пестрая лавина вылетела навстречу серо-золотым конникам Грифонов. На холеных высоких конях с заплетенными гривами, закованные в блестящую бронзу, затянутые в серую жесткую кожу, с золотыми хвостами на шлемах, они с молчаливой надменностью, не сбив аллюра, перетекли через левый холм, разметав северную пехоту, и теперь целились на средний холм, где восседал в невозмутимом спокойствии Красный Дракон. Воющая лавина врезалась с фланга. Короткая конная схватка закружилась водоворотом, напор серо-золотых заглох. Варварские пики «юных» с красными бунчуками, столь презираемые на востоке и юге, делали свое дело. «Юный» Датуо, еще не получивший полных прав воина, совсем забыл о страхе, методично работая копьем, как его учили. «Копье длиннее любого меча, — повторял он про себя. — Копье длиннее».
Он успел еще раз повторить эти слова, вырывая копье из спины бегущего спешенного серо-золотого, когда получил стрелу в глаз.
Стрелявший же повторял слова своего командира: «Стрела достанет дальше любого копья, пнерожденные, отпрыски свиньи и гадюки, потому кто удирать задумает — сам кишки выпущу».
Но кишки ему выпустило копье «юного» Тигсао, из правой десятки Анао.
Конники, оттесненные с холма к реке, вязли в иле. Маленькие варварские коньки упорно выкарабкивались из кровавой грязи, все же вынося своих седоков, а цвет столичных Грифонов остался там, у подножия среднего холма. А на холм уже спешно поднимался пеший резерв из четырех вольных теперь торговых городов.
Еще одно пустое место заполнилось, и Красный Дракон на коне под стягами победы в конце этой цветной дороги видений стал еще четче.
Далан-ан-Эрру опять сморгнул, когда очередная стрела чиркнула по нащечнику, и покосился на Данахая. Тот словно бы не заметил. А ведь наверняка все считает — сколько раз дрогнул, сколько раз моргнул. И потом скажет отцу, что сын, мол, трус. Юный князь стиснул зубы, протолкнул в грудь сухой комок, заткнувший горло, сухим языком пропел по пересохшему нёбу. В животе противно, срамно заурчало. Данахай по-прежнему молчал.
«Сейчас мы двинемся. Вот сейчас».
Отряд на третьем, правом холме Ма-тун, стоял не двигаясь уже два часа. Сражение кипело прямо передними, но Данахай все не отдавал приказа двигаться. И это «сейчас, вот-вот» словно камень висело над мрачно молчавшим отрядом.
«Он предатель? Или сам трус?» — думал Далан-ан-Эрру, чувствуя, как страх отступает перед тоской ожидания.
Словно отвечая на его молчаливый вопрос, этот надменный от своей власти простолюдин низким своим хриплым голосом проговорил:
— Пока мы стоим здесь, вон те, — он указал рукой с нагайкой на ременной петле, — тоже не двинутся. И не ударят по нашим. Своим ничегонеделаньем мы держим их как клещами, — мрачно хмыкнул он.
— И сколько нам вот так стоять? — осмелился осведомиться Далан.
— Сколько придется, — спокойно ответил Данахай и погладил клинышек крашенной в красный цвет бороды.
Внизу резали друг друга пехотинцы в красном и серо-золотом. Данахай приложил руку домиком ко лбу и который уж раз посмотрел на откос у дамбы. Возле нее шла кровавая свалка, и, кто кого режет, кто одолевает, было совершенно непонятно. Дальний южный горизонт медленно лиловел — надвигалась полоса туч, которые завтра-послезавтра разразятся долгими дождями. Данахай посмотрел направо. И тут увидел то, чего так долго ждал. Он повернулся, щурясь на солнце, к молодому своему левому помощнику и сказал, щеря желтые винные зубы:
— Вот и наш час. — Он показал на дамбу. С той стороны реки в облаке пыли через дамбу ползла темная длинная змея. Единственное, что можно было различить, — бунчук с семью красными хвостами. — Тарни-ан-Мори. Теперь, — он повернулся к трубачу, — труби, чтоб аж жопа треснула! Вперед! — Обернулся к Далану-ан-Эрру. — Надо прикрыть дамбу, чтобы наши прошли. Иди, тебе первому.
Далан-ан-Эрру, сглотнув страх, выпрямился и двинул коня. Не оглядываясь. Даже если его люди и не пойдут за ним, он не окажется трусом. Никогда.
Наверное, умей раздавленный слизень чувствовать, он чувствовал бы себя точно так же. Тело превратилось в сплошной студень, на свет смотреть было невыносимо, двигать глазами, головой да просто думать было настолько больно, что хотелось завыть. Но вместо звука из горла толчками шла горькая едкая рвота. И сейчас он с радостью сменял бы мучительное возвращение к жизни на уютную смерть.
С ним что-то делали. Наверное, что-то правильное, делали милосердно, даже заботливо и осторожно, но Ономори ненавидел сейчас своих заботливых хранителей. С мукой подняв взгляд, он увидел то, что должен был увидеть, — в лучах заходящего солнца Красного Дракона в блеске своей славы. Победителя. В красных лучах солнца и красной чужой крови, красного с ног до головы, и конь его был красен, и меч из бесценной стали был красен, как медный меч самого простого пехотинца. Глаза его сияли, и в них отражалось алое предбуревое закатное солнце. Губы его шевелились, но Ономори слышал только навязчивый, приливающий в голову вместе с болью гул. Он понимал, что наставник и государь его спрашивает, какую он желает награду.
Ономори застонал и попросил яду.
Дожди лили уже вторую неделю. Не перейди они Орон, восстание потонуло бы в грязи. Народ разошелся бы по домам, а потом, с наступлением сухого сезона, государевы войска потопили бы север в крови. Теперь же мятежники были в срединной части, в самом сердце Края Утреннего Солнца, Срединного Государства, Средоточия Мира. Здесь дороги поддерживались в отличном состоянии — тысячи крестьян отрабатывали каждый год дорожную повинность, так что по насыпям в любую погоду могли пройти в ряд шесть колесниц. Впрочем, у Красного Дракона колесниц не было, зато были варвары князя Анао, чьи лохматые коньки не знали усталости и не боялись бездорожья.
Ономори пришел в себя окончательно на десятый день после сражения. Его уже не воротило от еды, он уже мог смотреть на свет, и мускулы лица не сводило от любого движения. Он даже мог ехать верхом, но недолго. Однако по приказу Красного Дракона его везли в паланкине, а рядом, как всегда, невозмутимо и бдительно маячили Пес и Бык.
Его всегда устраивали наилучшим образом — в самом телом и сухом доме. Красный Дракон Тахэй-ан-Лин заботился о своем провидце больше, чем мог бы о родном сыне, будь у него таковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Знахарь пожал плечами и, поднявшись, взял с полочки глиняный обливной горшочек, плотно закрытый промасленной бумагой.
— Здесь отвар из толченого гриба «яра», красного, покрытого белыми оспинами. Эти грибы жуют варварские шаманы, дабы, как они говорят, — со смешком добавил он, — подняться в мир верхних духов или погрузиться в бездну духов нижних и испросить у них знания. О чем угодно — о грядущем тоже. А еще их воины, наглотавшись отвара из этого гриба, не чувствуют боли и ран и дерутся как звери.
Ономори кивнул. Эти зелья ему были известны.
Знахарь понял его молчание и, подойдя к полкам, стал рыться в горшочках и баночках, каменных, глиняных, медных и стеклянных, пока вдруг не достал какой-то маленький флакончик из гладкого темно-зеленого, почти черного камня с притертой пробочкой из такого же камня. Сел на пол, задумчиво глядя на него. Ономори протянул руку, и знахарь как-то нерешительно отдал флакончик. На его гладком боку кто-то написал желтым знак «ду» — в этом начертании он означал «пронзать».
Ономори вопросительно посмотрел на знахаря.
— Я не знаю всех его свойств, — неохотно ответил тот. — Я привез его с юга, как раз из той поездки, когда видел огромные корабли… Это вытяжка из какого-то болотного растения. В больших количествах это зелье — яд. Но если принять не смертельную, но почти смертельную порцию, то человека посещают вещие сны. Говорят, сны эти всегда сбываются. Я дорого купил его, и свойств его не исследовал.
— Сколько надо принять, чтобы умереть? — осведомился Ономори.
Знахарь покачал головой.
— Я не знаю. И, боюсь, это для каждого по-своему. Потому и не могу сказать ничего.
— Я беру, — сказал Ономори, сам поражаясь своему спокойствию.
Выйдя из дома знахаря, Ономори сунул в руку Быку серебряную монету и приказал:
— Купи мне рабов, сколько выйдет на это серебро, и как можно быстрее. Лучше подростков или юношей.
Это было просто — время стояло голодное, и многие продавали своих детей.
Войска встретились у двух высоких холмов, называемых Ма-нин. Между ними проходила дорога с юга на север, перед ними — с востока на запад, пересекая реку Орон. Третий, малый холм, Ма-тун, был почти у самой мостовой дамбы, возле заболоченной поймы. Именно здесь и стоял Ономори, наблюдая ход сражения, которое уже видел, и сравнивал то, что было явлено, с тем, что вершилось наяву.
Он знал, что Красный Дракон не ударит первым, что он будет выжидать. Потому что Ономори видел, что к полудню придет подмога — Тарни-ан-Мори все же решится выбрать сторону и ослабить пограничные гарнизоны и приведет войско с севера. Марш был быстрым, насколько это было возможно. Отец выступил еще во время пыли и успел день в день — до начала дождей. Надо сказать, Золотой Государь тоже был стремителен, хотя явно не ожидал встретить врага уже здесь, в ключевой точке, откуда победителю открывался прямой путь на столицу.
Ономори видел его — всего сверкающего золотом, под золотым стягом. Безумно отважным, самоуверенным и дерзким надо быть, чтобы находиться почти в первых рядах.
Или он знает что-то большее? Или видит дальше, чем Ономори? Впервые в душу провидца закралась неуверенность. Он огляделся. Все было правильно. Войска стояли неподвижно и ждали, не отвечая на вызовы и насмешки. Выехавший было вражеский поединщик был хладнокровно застрелен. Красный Дракон испытывал терпение врага и дразнил его своим непроницаемым спокойствием.
Войска стояли. Напряжение ощутимо сгущалось в воздухе. Все чего-то ждали. Ономори облизал пересохшие губы. Страх зашевелился где-то внизу живота. Казалось, все смотрят на него и чего-то от него ждут. А вдруг он ошибся? Вдруг? Он же не смотрел вот это предбоевое ожидание. Он не знал, должно ли так быть!
А если нет?
Он быстро сунул руку за пазуху простеганного с железными пластинками кафтана. Флакончик был там — тяжелый, гладкий и холодный. В нем было еще много зелья.
— Бык, — хрипло позвал он. Телохранитель тут же подъехал. Лицо его было каменно невозмутимым. — Флягу. Налей.
Тот понял. Выдернув пробку, плеснул немного желтоватого вина в кожаный вощеный стакан. Ономори открыл флакончик и тщательно отмерил капли. Именно столько капель убило раба-подростка. Но он не подросток, он не голодал, и он привычен. И к тому же вот и способ испытать свое предназначение. Он ухмыльнулся Быку и залпом проглотил содержимое стакана. Тщательно закрыл флакон, велел Быку немедленно ополоснуть стакан и, ощутив ползущий по горлу маслянистый холод и странный свербеж в переносице, от которого сами собой закатывались глаза, успел спешиться и лечь на землю. Глухо услышал издалека испуганные крики Быка: «Господин! Господин! Он умирает! Он отравился!» Потался было досадливо сказать — заткнись, дурак, ничего ты не понимаешь, но тут его затянуло в холодную студенистую тьму.
«Это смерть?»
Ощущение было такое, как бывает, когда понимаешь, что спишь, но не можешь проснуться. Дурнота, дрожь и тупая головная боль отступили на время, дав место странному сочетанию чувств, которое не поддавалось описанию словами. Любопытнее всего, что он мог сосредоточиться. Это было даже легче, чем когда он дышал особыми составами или пил отвары. Это было невероятно легко. Осознание этой легкости порождало ощущение власти над собой и временами пьянящий восторг и смех.
Образы с поразительной четкостью и легкостью выстраивались в почти однозначную цепочку событий, становясь все яснее, связнее и однозначнее по мере того, как там, в мире живых, развивалась битва. В ней уже почти не было разрывов.
И он видел, что цепочка ведет к неминуемой победе Красного Дракона. Но как она сейчас будет выкладываться — это было вне его, Ономори, власти. Он мог только видеть эти цветные плитки, кусочки мозаики, заполнявшие тот узор, который создал он своим предсказанием. Это была любопытная игра.
Что-то резко изменилось, и размазанная картинка стала четкой и ясной, навсегда встав на место в узоре.
…Князь Анао, сын князя Амгу Хату и княжны Сэн-чэ-Лин, дочери Красного Дракона, закусив длинный, заплетенный тонкой косичкой ус с кровавой рубиновой бусиной на кончике, взвыл волком, привстав в стременах, и взмахнул над головой длинной, тяжелой, почти прямой саблей. Весь тумен ответил воем, воздух змеино зашипел от сабельных взмахов. Низкие косматые коньки рванулись вперед.
«Нам дадут землю, — ухмыльнулся Анао, — дадут землю, и наши женщины будут рожать детей, а дети не станут умирать от голода — Дракон обменял землю на кровь — мы дадим ее. Мы получим землю с травами богатыми и реками полноводными, и скот наш умножится, и больше никто не загонит нас в Голодную Степь…»
Воющая косматая пестрая лавина вылетела навстречу серо-золотым конникам Грифонов. На холеных высоких конях с заплетенными гривами, закованные в блестящую бронзу, затянутые в серую жесткую кожу, с золотыми хвостами на шлемах, они с молчаливой надменностью, не сбив аллюра, перетекли через левый холм, разметав северную пехоту, и теперь целились на средний холм, где восседал в невозмутимом спокойствии Красный Дракон. Воющая лавина врезалась с фланга. Короткая конная схватка закружилась водоворотом, напор серо-золотых заглох. Варварские пики «юных» с красными бунчуками, столь презираемые на востоке и юге, делали свое дело. «Юный» Датуо, еще не получивший полных прав воина, совсем забыл о страхе, методично работая копьем, как его учили. «Копье длиннее любого меча, — повторял он про себя. — Копье длиннее».
Он успел еще раз повторить эти слова, вырывая копье из спины бегущего спешенного серо-золотого, когда получил стрелу в глаз.
Стрелявший же повторял слова своего командира: «Стрела достанет дальше любого копья, пнерожденные, отпрыски свиньи и гадюки, потому кто удирать задумает — сам кишки выпущу».
Но кишки ему выпустило копье «юного» Тигсао, из правой десятки Анао.
Конники, оттесненные с холма к реке, вязли в иле. Маленькие варварские коньки упорно выкарабкивались из кровавой грязи, все же вынося своих седоков, а цвет столичных Грифонов остался там, у подножия среднего холма. А на холм уже спешно поднимался пеший резерв из четырех вольных теперь торговых городов.
Еще одно пустое место заполнилось, и Красный Дракон на коне под стягами победы в конце этой цветной дороги видений стал еще четче.
Далан-ан-Эрру опять сморгнул, когда очередная стрела чиркнула по нащечнику, и покосился на Данахая. Тот словно бы не заметил. А ведь наверняка все считает — сколько раз дрогнул, сколько раз моргнул. И потом скажет отцу, что сын, мол, трус. Юный князь стиснул зубы, протолкнул в грудь сухой комок, заткнувший горло, сухим языком пропел по пересохшему нёбу. В животе противно, срамно заурчало. Данахай по-прежнему молчал.
«Сейчас мы двинемся. Вот сейчас».
Отряд на третьем, правом холме Ма-тун, стоял не двигаясь уже два часа. Сражение кипело прямо передними, но Данахай все не отдавал приказа двигаться. И это «сейчас, вот-вот» словно камень висело над мрачно молчавшим отрядом.
«Он предатель? Или сам трус?» — думал Далан-ан-Эрру, чувствуя, как страх отступает перед тоской ожидания.
Словно отвечая на его молчаливый вопрос, этот надменный от своей власти простолюдин низким своим хриплым голосом проговорил:
— Пока мы стоим здесь, вон те, — он указал рукой с нагайкой на ременной петле, — тоже не двинутся. И не ударят по нашим. Своим ничегонеделаньем мы держим их как клещами, — мрачно хмыкнул он.
— И сколько нам вот так стоять? — осмелился осведомиться Далан.
— Сколько придется, — спокойно ответил Данахай и погладил клинышек крашенной в красный цвет бороды.
Внизу резали друг друга пехотинцы в красном и серо-золотом. Данахай приложил руку домиком ко лбу и который уж раз посмотрел на откос у дамбы. Возле нее шла кровавая свалка, и, кто кого режет, кто одолевает, было совершенно непонятно. Дальний южный горизонт медленно лиловел — надвигалась полоса туч, которые завтра-послезавтра разразятся долгими дождями. Данахай посмотрел направо. И тут увидел то, чего так долго ждал. Он повернулся, щурясь на солнце, к молодому своему левому помощнику и сказал, щеря желтые винные зубы:
— Вот и наш час. — Он показал на дамбу. С той стороны реки в облаке пыли через дамбу ползла темная длинная змея. Единственное, что можно было различить, — бунчук с семью красными хвостами. — Тарни-ан-Мори. Теперь, — он повернулся к трубачу, — труби, чтоб аж жопа треснула! Вперед! — Обернулся к Далану-ан-Эрру. — Надо прикрыть дамбу, чтобы наши прошли. Иди, тебе первому.
Далан-ан-Эрру, сглотнув страх, выпрямился и двинул коня. Не оглядываясь. Даже если его люди и не пойдут за ним, он не окажется трусом. Никогда.
Наверное, умей раздавленный слизень чувствовать, он чувствовал бы себя точно так же. Тело превратилось в сплошной студень, на свет смотреть было невыносимо, двигать глазами, головой да просто думать было настолько больно, что хотелось завыть. Но вместо звука из горла толчками шла горькая едкая рвота. И сейчас он с радостью сменял бы мучительное возвращение к жизни на уютную смерть.
С ним что-то делали. Наверное, что-то правильное, делали милосердно, даже заботливо и осторожно, но Ономори ненавидел сейчас своих заботливых хранителей. С мукой подняв взгляд, он увидел то, что должен был увидеть, — в лучах заходящего солнца Красного Дракона в блеске своей славы. Победителя. В красных лучах солнца и красной чужой крови, красного с ног до головы, и конь его был красен, и меч из бесценной стали был красен, как медный меч самого простого пехотинца. Глаза его сияли, и в них отражалось алое предбуревое закатное солнце. Губы его шевелились, но Ономори слышал только навязчивый, приливающий в голову вместе с болью гул. Он понимал, что наставник и государь его спрашивает, какую он желает награду.
Ономори застонал и попросил яду.
Дожди лили уже вторую неделю. Не перейди они Орон, восстание потонуло бы в грязи. Народ разошелся бы по домам, а потом, с наступлением сухого сезона, государевы войска потопили бы север в крови. Теперь же мятежники были в срединной части, в самом сердце Края Утреннего Солнца, Срединного Государства, Средоточия Мира. Здесь дороги поддерживались в отличном состоянии — тысячи крестьян отрабатывали каждый год дорожную повинность, так что по насыпям в любую погоду могли пройти в ряд шесть колесниц. Впрочем, у Красного Дракона колесниц не было, зато были варвары князя Анао, чьи лохматые коньки не знали усталости и не боялись бездорожья.
Ономори пришел в себя окончательно на десятый день после сражения. Его уже не воротило от еды, он уже мог смотреть на свет, и мускулы лица не сводило от любого движения. Он даже мог ехать верхом, но недолго. Однако по приказу Красного Дракона его везли в паланкине, а рядом, как всегда, невозмутимо и бдительно маячили Пес и Бык.
Его всегда устраивали наилучшим образом — в самом телом и сухом доме. Красный Дракон Тахэй-ан-Лин заботился о своем провидце больше, чем мог бы о родном сыне, будь у него таковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102