Ульбар внутренне облегченно вздохнул — никто не будет спорить с его властью. Ильдехай презрительно посмотрел на шамана и сам спрыгнул в яму.
— Ты, — глухо приказал он старшему воину, обнажая шею. — Бей.
Голова глухо ударилась о землю, и старый советник лег у ног своего господина. Ульбар отвел взгляд и посмотрел на брата. «Трясись, трясись, ублюдок, — злорадно подумал он. — Я не трону тебя. Сейчас — не трону. Но мы еще встретимся…»
Курган насыпали под утро. И пока воины насыпали землю — ровно столько горстей, сколько в племени мужчин, способных держать оружие, — шаман плясал, обходя растущий курган противусолонь, по границе круга света и тьмы. Он смотрел глазами и здешнего мира, и Мира Духов. Он вел отца, его жену и его советника в селение предков. Он поднимался к холмам Верхнего Мира, пока на его пути не встал страж дороги в селение предков, и дальше Ульбар не пошел.
На рассвете он стоял у выхода из долины и смотрел, как в белой степи в розовом мареве пробуждающегося солнца уходят люди мира живых. Последний всадник вдруг отстал от отряда и быстро поскакал обратно. Ульбар прищурился, заранее зная, кто это может быть.
Его брат, Ульбар — сын Ачин, осадил коня перед ним, с ненавистью глядя на юного шамана сверху вниз.
— Мы еще встретимся, — прошипел он.
— Мы еще встретимся, — спокойно кивнул Ульбар, улыбаясь в лицо брату. — Когда я сочту, что время пришло, я приду. Жди.
Полубрат очень не понравился ему. В нем были сила и властность. И он не испугался его, Ульбара, истинного наследника и вождя. Шамана, которому никто не мог противустать в Мире Духов! Сын Ачин достоин кары. Что же, пусть ждет. Нет ничего мучительнее ожидания. Что же, Ульбар еще не раз придет к нему до поединка — в снах тяжелых и страшных. Тяжкие сны будут приходить к нему, даже когда он будет на ложе с женщиной, они высосут его радость, они лишат его силы, и все будут видеть — порча пожирает молодого вождя. А порченый не может быть вождем. И вот тогда придет Ульбар-шаман…
Он повернулся и пошел в долину, чуть сожалея, что брат не попытается метнуть копье ему в спину. Вот перепугался бы, если бы увидел, что из раны не пойдет кровь, да и вообще копье не причинит ему вреда сейчас, когда он наполовину в Мире Духов!
Мать смотрела на него снизу вверх, исподлобья. Это был уже не молящий собачий взгляд. Она пришла не просить — требовать.
— Или я не из Уль-фангир? — глухо, хрипло рычала она. — Или я не мать вождя? Почему я хожу в лохмотьях? Почему потускнели мои кольца, почему выпали камни из моих подвесок, почему пью я из щербатой миски воду, а не вино из золотой чаши? Почему я ем пустую похлебку, а не жирную шурпу? Почему я сама расчесываю свои волосы костяным гребнем, а не рабыни — серебряным? Почему вокруг меня нет слуг и родичей, а лишь два жалких старика и семь старух? Сын мой, где моя материнская честь?
Ульбар сидел, молча глядя в огонь. Только сейчас, слушая мать, он осознал, насколько безразличны ему и честь, и род, и племя. Он, как и говорил ему наставник, «взошел на холм» и увидел оттуда мир людишек, копошащихся в грязи, в паутине старых, гнилых и бессмысленных законов. Тупые людишки, тупые законы. И ни у кого не хватит смелости взять и смести их. Один только старый шакал Ильдехай посмел хоть что-то сделать. Ульбар усмехнулся. Старый враг был достоин уважения.
— Почему ты молчишь, сын мой? — резко крикнула мать.
Ульбар посмотрел на нее. Худая, со злым, безумным огнем в выпуклых глазах, седая, потерявшая зубы из-за цинги много зим назад, его мать утратила всю былую привлекательность. Правда, как он понимал теперь, красавицей она никогда не была, и взял ее отец лишь по закону золотого рода Уль-фангир. А вот Ачин, ровесница ее… Если бы мать так же, ее соперницу, холить и лелеять, кормить и держать в тепле и она была бы куда краше. Наверное, пришло время разобраться с братом. Заставить всех уважать себя — и испытать свою силу. А заодно вернуть матери власть и честь — и откупиться от нее окончательно. Он хотел свободы. Вернуть все долги — и быть свободным.
— Хорошо, — сказал он. — Я верну тебе твое достояние, мать. Жди осени, когда скот нагуляет жир, а люди вернутся на зимние стоянки.
Он встал, давая матери понять, что больше говорить не станет. Он уже был шаманом, сильным шаманом, а не только ее сыном. И принадлежал он не столько ей, сколько духам. Она это понимала и смирилась. Но она имела право требовать своего. Что же, если он отдал долг отцу, так матери тем более следует отдать его.
Отдать долг и окончательно рассчитаться.
И с братом тоже.
В небе горел огонь. Солнце опять умирало на западе, чтобы, как всегда, возродиться поутру. Почему не возрождаются люди? Почему — смерть, зачем смерть? Кто придумал этот ужасный, мерзкий закон? Как найти его, как победить его и уничтожить эту проклятую смерть?
В краю мертвых предков, как говорят, нет смерти и старости — но нет и свершений. А зачем вечная жизнь, когда ты не можешь ничего изменить?
Если бы только суметь подняться не на холм, а на гору, чтобы встать не только над миром живых, но и над Миром Духов, и дать всем свои законы…
Он закрыл глаза, достал глиняную флягу и отхлебнул большой глоток варева из злых трав. Если все равно умирать, так чего тянуть? Уж лучше без труда, легким путем.
Зелье подействовало быстро. Скоро он перестал чувствовать холод ночи и ледяные пальцы тихого, крадущегося ветра на шее. Ветер непристойно шарил по телу под распахнутой дохой, но после зелья это было даже приятно. А скоро он перестал ощущать и эти вкрадчивые прикосновения. Он уже видел перед собой равнину Мира Духов, он, Охотник, стоял там и кликал свою свору. И белые псы с красными ушами и глазами, горящими как раскаленные угли, сбегались к нему из Нижнего Мира и садились у ног, свесив красные языки и преданно глядя в глаза. Ульбар осклабился. Псы увидели, как хозяин сверкнул алыми угольями глаз и прошипел:
— Мы пойдем по следу брата моего, Ульбара, сына Ачин. Мы затравим его нынче ночью.
Ульбар, сын Ачин, лежал, облокотившись на левую руку на толстом пестром ковре, утопая в глубоком ворсе. Рабы с подрезанными сухожилиями на ногах, чтобы не сбежали подлили ароматного масла в светильники из темной бронзы, привезенные из набега на далекий юг, расстелили кошму и расставили на ней серебряные блюда, кувшины и кубки с едой и вином. Виноградари, жившие у леса, по берегам реки, что впадает в Сладкое Море, меняли его на крашеные кожи и коней. Можно было бы пойти на них походом и забрать и вино, и самих людей, но кто же тогда будет возделывать виноградники? Сами Уль-фангир и их черная кость этого не умели. Так пусть же Виноградари живут себе. Уль-фангир будут защищать их от других племен, и это будет платой за их вино. Сын Ачин подумал, что по весне поедет с ними договариваться.
Он встал, подошел к низкому ложу. Его вырезали из дорогого дерева искусные рабы с севера. Ульбар, сын Ачин, лег. В просторной одежде из бледно-голубого шелка было и легко, и не холодно. Эту ткань, как и светильники, привезли с юга, а шила одежду для него молоденькая рабыня из соседнего племени, которое теперь тоже подвластно ему, Ульбару, сыну Ачин. Он хмыкнул. Соседи называли их Уль-фангир, по имени рода правителей. На их языке Уль-фангир означало — люди колесниц или повозок. Когда Уль-фангир кочевали, повозки их были бесчисленны, а вожди в старину, говорят, сражались на бронзовых колесницах. Теперь лишь в могилу на колеснице везут. А чаше — на салазках.
Как отца.
Ульбар мотнул головой. Он был сын Ачин, а не сын Ульбара-вождя. Он будет править не как Уль-фангир, а как старый мудрый Ильдехай из людей черной кости. Сын Ачин скрипнул зубами. Что медлит этот ублюдок, полубрат? Скоро конец лета, скоро праздник. Он чувствовал, что все решится именно тогда. Что же, надо готовиться.
Полог шатра чуть приподнялся, пропуская внутрь маленькую кругленькую девушку в длинной красной рубахе.
— Господин? — прошептала она, чуть позвякивая золотыми браслетами на руках и босых ногах.
Ульбар мгновенно забыл обо всех тревогах и поманил ее сесть на край ложа рядом с собой. Протянул ей чашу. Девушка хихикнула и весело блеснула глазами, тряхнув сотней мелких тугих косичек.
— Господин милостив к своей рабыне.
— Господин желает тебя сегодня ночью, — ответил Ульбар, сын Ачин, потянувшись к завязкам красной рубахи девушки.
Ульбар, сын женщины из высокого рода Уль-фангир, ощутил боль — вернее, это была не совсем боль, а некое неприятное, но вполне определенное чувство, возникавшее, когда «поводок» натягивался. Чем сильнее становился Ульбар, тем длиннее растягивался этот поводок. Но когда-то настанет предел… Одно радовало — поводок его брата был куда короче. Как и у всех обычных людей. Даже во сне их души не уходили далеко от тела, хотя во сне связь души и тела ослабевает.
Сейчас был рядом с братом. Он видел его двойника. Обычно двойники людей в Мире Духов серые, как тени, но сейчас тень его брата была почти прозрачной и дрожала, как раскаленный воздух. Как ни странно, черты лица двойника были сейчас куда отчетливей, чем обычно, поводок его был куда длиннее. Ульбар был удивлен, испуган и разозлен — как полубрат смеет быть в Мире Духов так полно, так нагло? Свора за его спиной завыла. Ульбар присмотрелся. По поводку толчками шел горячий радужный свет, и это была сила, и шла она — от тела. От тела! Неужто полубрат научился владеть телом лучше него, шамана Ульбара из рода Уль-фангир? Гнев охватил его и пошел по его собственному поводку — так же, как шла непонятная сила к тени брата. А брата уже окутывало радужное свечение, подобное мягкому родовому мешку, что обволакивает плод, и светящийся силуэт ритмично вздрагивал внутри. Но тени было — две! Они свивались, подобно двум саламандрам в пламени, и свечение становилось все ярче, от радужного кокона уже струился жар — манящий, неизъяснимо притягательный. И Ульбар Уль-фанги потянулся к нему, жадно, голодно, позабыв о бдительности, об опасностях Мира Духов, об опасности оборвать свой поводок-пуповину и затеряться между мирами Духов и живых…
Это было потрясающе. Кокон словно втянул Ульбара в себя. Его охватило блаженное тепло, наполняя его неизъяснимым блаженством и страданием. Он пил это тепло, это радужное сияние, погружаясь в него, сливаясь с чужим телом.
Он был и собой — и сыном Ачин, и в его объятиях была женщина. Он никогда прежде такого не испытывал. Он никогда не бывал с женщиной. Это была беспредельная, вечная власть. Он рванулся вперед, он должен был взять это полностью, до конца, ощутить все не как двойник, а телом…
… и тут он ощутил стену. Холод обрушился на него. Ульбар в страхе вырвался из кокона. Теперь кокон казался ему омерзительным, словно кровожадный прозрачный червь, который заманил в пасть жертву и теперь переваривает ее. Ульбар вырывался, клочья радужной слизи цеплялись за него, как щупальца. Он закричал. Тень мелькнула перед глазами — между ним и радужной погибелью стоял Волк.
— Уходи, дурак, — рыкнул Волк, и глаза его сверкнули красным. — Ты слишком слаб, и я могу захотеть сожрать тебя…
Ульбар вернулся в тело слишком быстро. Это было мучительно и страшно. Его рвало, его била крупная дрожь, в животе омерзительно, постыдно тянуло. Он посмотрел на себя — нагого, покрытого потом, дрожащего, на лужицу извергнутого впустую семени.
Он ненавидел брата. Сын наложницы испытывал то, чего был лишен он, сын вождя. Он хотел этого телесного восторга, этой власти.
— И ты, — прохрипел он, обращаясь к мертвому наставнику, — и ты говорил что тело ничего не значит? Дурак, старый, бессильный дурак! Я не хочу умирать!!! Я не хочу без тела!!! Я хочу жить вечно!!!
Ночь ответила молчанием. Даже эха не было в темных холмах. Он был один, и никто не поможет ему.
Почему-то это не повергло его в отчаяние, а наоборот успокоило. Один в мире?
Пусть. Это даже к лучшему. Для одиночки нет законов. Теперь он сам — закон.
Он вернулся в хижину шамана. Растопил очаг, достал котелок и стал готовить нехитрый ужин. В голове потихоньку успокаивались мысли. Нужна свобода. От долгов, от нужд тела. У него должно быть в мире живых все и сразу — тогда он сможет начать свой путь к власти в Мире Духов. А значит, он должен убить брата.
Ульбар снял с огня котелок, неторопливо начал есть, не ощущая вкуса. Взгляд его упал на собственные руки. Он горько усмехнулся. Красивые, изящные, тонкие руки, которые скорее годились бы для женщины, но не для вождя. А сын Ачин — могучий воин, крепкий телом.
Но наставник говорил — дух сильнее, чем меч. А если дух будет побежден прежде тела?
Молодой вождь промчался среди ночи на взмыленном коне мимо часовых. Где-то в степи выли волки — стояла полная луна, и все было видно, как днем. Земля пахла весной. Время зачинать детей, время выгонять скот на молодую траву в дальние пастбища. Срок вешней откочевки близился, а молодой вождь не хотел говорить ни с кем. Ни с седобородыми стариками, ни с покрытыми шрамами зрелыми воинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Ты, — глухо приказал он старшему воину, обнажая шею. — Бей.
Голова глухо ударилась о землю, и старый советник лег у ног своего господина. Ульбар отвел взгляд и посмотрел на брата. «Трясись, трясись, ублюдок, — злорадно подумал он. — Я не трону тебя. Сейчас — не трону. Но мы еще встретимся…»
Курган насыпали под утро. И пока воины насыпали землю — ровно столько горстей, сколько в племени мужчин, способных держать оружие, — шаман плясал, обходя растущий курган противусолонь, по границе круга света и тьмы. Он смотрел глазами и здешнего мира, и Мира Духов. Он вел отца, его жену и его советника в селение предков. Он поднимался к холмам Верхнего Мира, пока на его пути не встал страж дороги в селение предков, и дальше Ульбар не пошел.
На рассвете он стоял у выхода из долины и смотрел, как в белой степи в розовом мареве пробуждающегося солнца уходят люди мира живых. Последний всадник вдруг отстал от отряда и быстро поскакал обратно. Ульбар прищурился, заранее зная, кто это может быть.
Его брат, Ульбар — сын Ачин, осадил коня перед ним, с ненавистью глядя на юного шамана сверху вниз.
— Мы еще встретимся, — прошипел он.
— Мы еще встретимся, — спокойно кивнул Ульбар, улыбаясь в лицо брату. — Когда я сочту, что время пришло, я приду. Жди.
Полубрат очень не понравился ему. В нем были сила и властность. И он не испугался его, Ульбара, истинного наследника и вождя. Шамана, которому никто не мог противустать в Мире Духов! Сын Ачин достоин кары. Что же, пусть ждет. Нет ничего мучительнее ожидания. Что же, Ульбар еще не раз придет к нему до поединка — в снах тяжелых и страшных. Тяжкие сны будут приходить к нему, даже когда он будет на ложе с женщиной, они высосут его радость, они лишат его силы, и все будут видеть — порча пожирает молодого вождя. А порченый не может быть вождем. И вот тогда придет Ульбар-шаман…
Он повернулся и пошел в долину, чуть сожалея, что брат не попытается метнуть копье ему в спину. Вот перепугался бы, если бы увидел, что из раны не пойдет кровь, да и вообще копье не причинит ему вреда сейчас, когда он наполовину в Мире Духов!
Мать смотрела на него снизу вверх, исподлобья. Это был уже не молящий собачий взгляд. Она пришла не просить — требовать.
— Или я не из Уль-фангир? — глухо, хрипло рычала она. — Или я не мать вождя? Почему я хожу в лохмотьях? Почему потускнели мои кольца, почему выпали камни из моих подвесок, почему пью я из щербатой миски воду, а не вино из золотой чаши? Почему я ем пустую похлебку, а не жирную шурпу? Почему я сама расчесываю свои волосы костяным гребнем, а не рабыни — серебряным? Почему вокруг меня нет слуг и родичей, а лишь два жалких старика и семь старух? Сын мой, где моя материнская честь?
Ульбар сидел, молча глядя в огонь. Только сейчас, слушая мать, он осознал, насколько безразличны ему и честь, и род, и племя. Он, как и говорил ему наставник, «взошел на холм» и увидел оттуда мир людишек, копошащихся в грязи, в паутине старых, гнилых и бессмысленных законов. Тупые людишки, тупые законы. И ни у кого не хватит смелости взять и смести их. Один только старый шакал Ильдехай посмел хоть что-то сделать. Ульбар усмехнулся. Старый враг был достоин уважения.
— Почему ты молчишь, сын мой? — резко крикнула мать.
Ульбар посмотрел на нее. Худая, со злым, безумным огнем в выпуклых глазах, седая, потерявшая зубы из-за цинги много зим назад, его мать утратила всю былую привлекательность. Правда, как он понимал теперь, красавицей она никогда не была, и взял ее отец лишь по закону золотого рода Уль-фангир. А вот Ачин, ровесница ее… Если бы мать так же, ее соперницу, холить и лелеять, кормить и держать в тепле и она была бы куда краше. Наверное, пришло время разобраться с братом. Заставить всех уважать себя — и испытать свою силу. А заодно вернуть матери власть и честь — и откупиться от нее окончательно. Он хотел свободы. Вернуть все долги — и быть свободным.
— Хорошо, — сказал он. — Я верну тебе твое достояние, мать. Жди осени, когда скот нагуляет жир, а люди вернутся на зимние стоянки.
Он встал, давая матери понять, что больше говорить не станет. Он уже был шаманом, сильным шаманом, а не только ее сыном. И принадлежал он не столько ей, сколько духам. Она это понимала и смирилась. Но она имела право требовать своего. Что же, если он отдал долг отцу, так матери тем более следует отдать его.
Отдать долг и окончательно рассчитаться.
И с братом тоже.
В небе горел огонь. Солнце опять умирало на западе, чтобы, как всегда, возродиться поутру. Почему не возрождаются люди? Почему — смерть, зачем смерть? Кто придумал этот ужасный, мерзкий закон? Как найти его, как победить его и уничтожить эту проклятую смерть?
В краю мертвых предков, как говорят, нет смерти и старости — но нет и свершений. А зачем вечная жизнь, когда ты не можешь ничего изменить?
Если бы только суметь подняться не на холм, а на гору, чтобы встать не только над миром живых, но и над Миром Духов, и дать всем свои законы…
Он закрыл глаза, достал глиняную флягу и отхлебнул большой глоток варева из злых трав. Если все равно умирать, так чего тянуть? Уж лучше без труда, легким путем.
Зелье подействовало быстро. Скоро он перестал чувствовать холод ночи и ледяные пальцы тихого, крадущегося ветра на шее. Ветер непристойно шарил по телу под распахнутой дохой, но после зелья это было даже приятно. А скоро он перестал ощущать и эти вкрадчивые прикосновения. Он уже видел перед собой равнину Мира Духов, он, Охотник, стоял там и кликал свою свору. И белые псы с красными ушами и глазами, горящими как раскаленные угли, сбегались к нему из Нижнего Мира и садились у ног, свесив красные языки и преданно глядя в глаза. Ульбар осклабился. Псы увидели, как хозяин сверкнул алыми угольями глаз и прошипел:
— Мы пойдем по следу брата моего, Ульбара, сына Ачин. Мы затравим его нынче ночью.
Ульбар, сын Ачин, лежал, облокотившись на левую руку на толстом пестром ковре, утопая в глубоком ворсе. Рабы с подрезанными сухожилиями на ногах, чтобы не сбежали подлили ароматного масла в светильники из темной бронзы, привезенные из набега на далекий юг, расстелили кошму и расставили на ней серебряные блюда, кувшины и кубки с едой и вином. Виноградари, жившие у леса, по берегам реки, что впадает в Сладкое Море, меняли его на крашеные кожи и коней. Можно было бы пойти на них походом и забрать и вино, и самих людей, но кто же тогда будет возделывать виноградники? Сами Уль-фангир и их черная кость этого не умели. Так пусть же Виноградари живут себе. Уль-фангир будут защищать их от других племен, и это будет платой за их вино. Сын Ачин подумал, что по весне поедет с ними договариваться.
Он встал, подошел к низкому ложу. Его вырезали из дорогого дерева искусные рабы с севера. Ульбар, сын Ачин, лег. В просторной одежде из бледно-голубого шелка было и легко, и не холодно. Эту ткань, как и светильники, привезли с юга, а шила одежду для него молоденькая рабыня из соседнего племени, которое теперь тоже подвластно ему, Ульбару, сыну Ачин. Он хмыкнул. Соседи называли их Уль-фангир, по имени рода правителей. На их языке Уль-фангир означало — люди колесниц или повозок. Когда Уль-фангир кочевали, повозки их были бесчисленны, а вожди в старину, говорят, сражались на бронзовых колесницах. Теперь лишь в могилу на колеснице везут. А чаше — на салазках.
Как отца.
Ульбар мотнул головой. Он был сын Ачин, а не сын Ульбара-вождя. Он будет править не как Уль-фангир, а как старый мудрый Ильдехай из людей черной кости. Сын Ачин скрипнул зубами. Что медлит этот ублюдок, полубрат? Скоро конец лета, скоро праздник. Он чувствовал, что все решится именно тогда. Что же, надо готовиться.
Полог шатра чуть приподнялся, пропуская внутрь маленькую кругленькую девушку в длинной красной рубахе.
— Господин? — прошептала она, чуть позвякивая золотыми браслетами на руках и босых ногах.
Ульбар мгновенно забыл обо всех тревогах и поманил ее сесть на край ложа рядом с собой. Протянул ей чашу. Девушка хихикнула и весело блеснула глазами, тряхнув сотней мелких тугих косичек.
— Господин милостив к своей рабыне.
— Господин желает тебя сегодня ночью, — ответил Ульбар, сын Ачин, потянувшись к завязкам красной рубахи девушки.
Ульбар, сын женщины из высокого рода Уль-фангир, ощутил боль — вернее, это была не совсем боль, а некое неприятное, но вполне определенное чувство, возникавшее, когда «поводок» натягивался. Чем сильнее становился Ульбар, тем длиннее растягивался этот поводок. Но когда-то настанет предел… Одно радовало — поводок его брата был куда короче. Как и у всех обычных людей. Даже во сне их души не уходили далеко от тела, хотя во сне связь души и тела ослабевает.
Сейчас был рядом с братом. Он видел его двойника. Обычно двойники людей в Мире Духов серые, как тени, но сейчас тень его брата была почти прозрачной и дрожала, как раскаленный воздух. Как ни странно, черты лица двойника были сейчас куда отчетливей, чем обычно, поводок его был куда длиннее. Ульбар был удивлен, испуган и разозлен — как полубрат смеет быть в Мире Духов так полно, так нагло? Свора за его спиной завыла. Ульбар присмотрелся. По поводку толчками шел горячий радужный свет, и это была сила, и шла она — от тела. От тела! Неужто полубрат научился владеть телом лучше него, шамана Ульбара из рода Уль-фангир? Гнев охватил его и пошел по его собственному поводку — так же, как шла непонятная сила к тени брата. А брата уже окутывало радужное свечение, подобное мягкому родовому мешку, что обволакивает плод, и светящийся силуэт ритмично вздрагивал внутри. Но тени было — две! Они свивались, подобно двум саламандрам в пламени, и свечение становилось все ярче, от радужного кокона уже струился жар — манящий, неизъяснимо притягательный. И Ульбар Уль-фанги потянулся к нему, жадно, голодно, позабыв о бдительности, об опасностях Мира Духов, об опасности оборвать свой поводок-пуповину и затеряться между мирами Духов и живых…
Это было потрясающе. Кокон словно втянул Ульбара в себя. Его охватило блаженное тепло, наполняя его неизъяснимым блаженством и страданием. Он пил это тепло, это радужное сияние, погружаясь в него, сливаясь с чужим телом.
Он был и собой — и сыном Ачин, и в его объятиях была женщина. Он никогда прежде такого не испытывал. Он никогда не бывал с женщиной. Это была беспредельная, вечная власть. Он рванулся вперед, он должен был взять это полностью, до конца, ощутить все не как двойник, а телом…
… и тут он ощутил стену. Холод обрушился на него. Ульбар в страхе вырвался из кокона. Теперь кокон казался ему омерзительным, словно кровожадный прозрачный червь, который заманил в пасть жертву и теперь переваривает ее. Ульбар вырывался, клочья радужной слизи цеплялись за него, как щупальца. Он закричал. Тень мелькнула перед глазами — между ним и радужной погибелью стоял Волк.
— Уходи, дурак, — рыкнул Волк, и глаза его сверкнули красным. — Ты слишком слаб, и я могу захотеть сожрать тебя…
Ульбар вернулся в тело слишком быстро. Это было мучительно и страшно. Его рвало, его била крупная дрожь, в животе омерзительно, постыдно тянуло. Он посмотрел на себя — нагого, покрытого потом, дрожащего, на лужицу извергнутого впустую семени.
Он ненавидел брата. Сын наложницы испытывал то, чего был лишен он, сын вождя. Он хотел этого телесного восторга, этой власти.
— И ты, — прохрипел он, обращаясь к мертвому наставнику, — и ты говорил что тело ничего не значит? Дурак, старый, бессильный дурак! Я не хочу умирать!!! Я не хочу без тела!!! Я хочу жить вечно!!!
Ночь ответила молчанием. Даже эха не было в темных холмах. Он был один, и никто не поможет ему.
Почему-то это не повергло его в отчаяние, а наоборот успокоило. Один в мире?
Пусть. Это даже к лучшему. Для одиночки нет законов. Теперь он сам — закон.
Он вернулся в хижину шамана. Растопил очаг, достал котелок и стал готовить нехитрый ужин. В голове потихоньку успокаивались мысли. Нужна свобода. От долгов, от нужд тела. У него должно быть в мире живых все и сразу — тогда он сможет начать свой путь к власти в Мире Духов. А значит, он должен убить брата.
Ульбар снял с огня котелок, неторопливо начал есть, не ощущая вкуса. Взгляд его упал на собственные руки. Он горько усмехнулся. Красивые, изящные, тонкие руки, которые скорее годились бы для женщины, но не для вождя. А сын Ачин — могучий воин, крепкий телом.
Но наставник говорил — дух сильнее, чем меч. А если дух будет побежден прежде тела?
Молодой вождь промчался среди ночи на взмыленном коне мимо часовых. Где-то в степи выли волки — стояла полная луна, и все было видно, как днем. Земля пахла весной. Время зачинать детей, время выгонять скот на молодую траву в дальние пастбища. Срок вешней откочевки близился, а молодой вождь не хотел говорить ни с кем. Ни с седобородыми стариками, ни с покрытыми шрамами зрелыми воинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102