Элентур вздрогнул, раскрыв рот.
— Своему государю? — медленно процедил он. — Своему государю? С чего ты взял, что ты — король?
— Я королевской крови.
Гирион, донельзя изумленный, покачал головой.
— Таких, как ты, — полно. Кто из высшей знати государю не родич? Ты — государь? Над чем и кем, спрашивается?
— Над тем Нуменором, который я построю. — Аргор почти выплевывал слова, задыхаясь от плеска черной ненависти. — Вы посмели не повиноваться своему государю. Вы будете наказаны. Жестоко наказаны!
Он отбросит полог и мгновенно исчез, растворился в дождливой темной ночи. Только пламя свечей отчаянно затрепыхалось на внезапном ветру.
В шатре воцарилось жутковатое молчание.
— Да он с ума сошел, — наконец выговорил дрожащим голосом Ингельд. — Он безумен! С ним что-то сделали, и он стал безумен. Иначе он никогда, никогда не стал бы таким. Он просто не мог стать таким. Эльдарион пришел бы требовать справедливости он взял бы ее сам, если что. Но он никогда, никогда не назвал бы себя государем. Он скорее поставил бы другого короля.
— Как в Ханатте, — пробурчал себе под нос Элентур.
— И он никогда бы не возненавидел Нуменор, — продолжал Ингельд. — Он пришел бы восстанавливать в нем порядок. Как будто из него что-то… вынули, что ли, а в эту дыру напихали ненависти… Он безумен. Мы никогда его не вернем. Эльдарион мертв.
Даже Элентур не сразу смог заговорить, и Гирион даже быстрее его сумел взять себя в руки.
— Он всегда носил рубиновый перстень, — словно бы себе под нос пробормотал он. — А теперь на его месте совсем другое кольцо. — Он поднял глаза на Элентура. — Неужели — одно из ТЕХ, как ты и предполагал?
— Это не я предполагал, — устало и безнадежно отозвался Элентур. — Это в Линдоне предполагают.
— И отказаться от него он не желает… — продолжал Гирион. — Что же, — поджал он губы. — Эльдарион мертв. Теперь я хочу знать, может ли умереть Аргор.
Продолжение записок Секретаря
«Особенную ненависть он всегда испытывал к роду Эльроса. После гибели Острова он начал долгую, хладнокровную и беспощадную охоту на потомков этого дома. Он говорил, что только они стоят между ним и престолом Его Нуменора. Больше всего любит рассказывать о временах Ангмара, когда его Охота вымела весь север. Как загнал Арведуи, и как тот потом погиб жалкой смертью. Как потом добивал оставшихся вождей дунэдайн. Очень любит вспоминать, как прикончил Эарнура.
А вот Исильдура вспоминать не любит. Ходят слухи, что Исильдур был причиной очередной его смерти. А каждое возрождение мучительно для него. Ох, как он, говорят, потом возненавидел его потомков! Того орочьего главаря, что загнал и убил Исильдура в Ирисных Низинах, он медленно резал на куски — не покушайся, мол, на царскую дичь.
Глорфинделя тоже ненавидит. Лично. Почему — предпочитает не рассказывать.
То, что этот самый Арагорн существует, оказалось для него неприятным сюрпризом. Он думал, что весь дом Исильдура тоже вымер. Как и дом Анариона.
Мне не хотелось бы второй раз пережить то, что у нас творилось, когда обнаружилось, что вышеупомянутый Арагорн был у нас совсем под носом, когда служил наместнику Эктелиону под именем Торонгиля. Правда, кто он такой, стало понятно гораздо позже. Мы следили за этим выскочкой непонятного происхождения, а уж после того, как тот устроил погром в Умбаре — и подавно.
Торонгиль тогда как-то очень быстро ушел на север. Полагаю, заметил слежку за собой. И теперь мой господин ненавидит Арагорна до безумия. Опять какая-то тварь стоит между ним и его вожделенной мечтой стать истинным и единственным королем.
Мы тогда с его адъютантом несколько дней прятались по закоулкам. Но теперь он спокоен и жаждет личной встречи с этим «последышем», как он говорит. Он уверен, что победит.
Господин Восьмой Бессмертный постоянно издевается над претензиями моего господина. Впрочем, не любят они друг друга взаимно…»
Продолжение истории, которой не было в записках Секретаря
…Ночь — время страха, время злых духов тьмы, когда человеку опасно покидать дом. Даже если этот человек — Солнечной крови. Керниен с детства боялся ночи, хотя и приходилось постоянно переступать через этот страх.
Ночь еще не кончилась, когда в шатер керна-ару вошел в сопровождении двух Золотых Щитов человек, лицо которого было укрыто капюшоном мокрого темного плаща. Керна-ару молча махнул рукой, отсылая телохранителей. Человек стоял молча и открыл лицо, лишь когда они остались наедине. Керна-ару знаком приказал нуменорцу сесть. Кивнул на чашу. Знак милости и дружелюбия — врагу, которого собираешься убить, не предлагают питья. Пришелец был ничему примечателен, одет просто, как обычный нуменорец из «своих варваров, не слишком высокого ранга.
— Государь — начал пришедший, пригубив питье, — я пришел узнать твое решение. Беречь ли его или отступиться?
Керна-ару долго молчал, опустив взгляд. Затем медленно, словно с трудом выдавливая из себя слова, произнес:
— Отступись.
А потом он остался один, и за стенами шатра бушевала злая волчья ночь, ночь предателей. А керна-ару сидел молча, свесив голову и опустив безвольные руки. Давно погас огонек лампы, и темнота охватила его, и вокруг теснились образы, слышался шепот…
… — Керна-ару, вы, несомненно, понимаете в мудрости своей, что вам выгоднее сейчас держать мир с Нуменором…
… — Окружающие его уже забывают, что он всего лишь твой слуга…
… — Ты всего лишь государь, а он уже больше чем просто человек…
… — Если он умрет, Нуменор не станет требовать прав на земли князей Дулун.
… — А если он — не от Солнца? Если ты обманут?
— Боги, — прошептал Керниен, — он побратим мне, он мне дорог, но что же мне делать? Пусть лучше будет так. Во имя Ханатты. Зачтется мне мое предательство, Солнце, Праотец наш, но пусть так будет.
Керна-ару решительно встал и вышел навстречу ночи. Золотые Щиты стояли на страже, а государь шел к шатру жрицы.
Сыну Солнца не осмелились заступить дорогу. Жрица не спала. Она читала какую-то книгу, опершись на локоть и укрывшись толстой накидкой из косматой шерсти. Асма-анни быстро встала и почтительно поклонилась государю. Тот стоял — мокрый, потерянный.
— Отпусти мне грех, госпожа, — вдруг упал он на колени, опустив голову.
Он ощутил на мокрой голове легкую горячую руку.
— Встань, господин мой и родич. — Глаза жрицы горели сухим болезненным огнем. Она говорила ровно и бесцветно. — Я сама черна от греха. Если же он не умрет — все равно грех на мне, ибо тогда ждет его погибель более страшная, чем смерть.
— Что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?!
— Я не знаю. Боюсь. Я боюсь, что он — не от Солнца, — прошептала жрица, озираясь по сторонам, словно кто-то мог подслушать. — Мне страшно слышать свои слова, но было бы лучше, если бы он умер. Тогда мы не гадали бы от кого он. Но я больше боюсь, что он будет убит и не умрет.
— Как это может быть? — прошептал Керниен.
Женщина покачала головой.
— Все потом. — Она вдруг всхлипнула. Керна-ару встал взял женщину за руки. Ему было страшно оттого что высшая жрица могучего божества плачет. — Мы преступники Сын Солнца, но мы не можем поступить иначе, ибо это тоже будет преступление. Мы — между молотом и наковальней. Тебе он побратим.
Керниен не стал спрашивать, кто он — жрице.
— И непонятно, что меньшее зло, — медленно произнес Керниен. — Но я обязан печься о Ханатте. Ради нее он должен умереть.
— За все придется платить, государь.
— Да. Я знаю. Таков наш мир.
Оба молчали. И казалось им, что тени в шатре слишком черны и плотны, почти осязаемы, и что чей-то холодный, липкий взгляд бесстыдно шарит по ним, и кто-то рядом — и вдалеке — злорадно усмехается над их беспомощностью.
Ночь отбушевала, незаметно перейдя в хмурое, мерзкое утро. Оставалось лишь перетерпеть застолье у керна-ару, иначе нанесешь ему смертельное оскорбление. А с керна-ару лучше дружить. Это разумный, нужный государь. Если ему удастся пожить подольше, то кто знает, как повернутся события? Жаль, что люди Эндорэ вообще мало живут… Гирион на мгновение позволил себе помечтать — допустим, Керниен объединит Ханатту — без помощи от… Без помощи со стороны, так скажем. Допустим, удастся привлечь его знаниями и достижениями Нуменора, приручить, прикормить, помочь в Делах… И вот тебе тот самый новый Нуменор, в который войдет и Ханатта как королевство младшее, ибо государь Нуменора должен стать Верховным королем, и никак иначе…
Проконсул улыбнулся. Даже если дела пойдут именно так, ему этого не увидеть. Государства живут дольше людей, они и рождаются, и взрослеют так долго, как ни одному нуменорцу не прожить. Разве что королям…
Придется пожертвовать желудком — эти варвары чудовищно трапезуют. Ради блага Нуменора.
Проконсул вздохнул.
Аргор с трудом дышал. Черная, непроглядная, вязкая ненависть давила грудь. Хотелось убивать. Он еле сдерживался, шагая по шатру, как зверь по клетке.
И потому человека к нему почти втолкнули — стражи почуяли смерть в шатре, и никому заходить туда не хотелось. Человек упал от толчка на колени и, восторженно глядя ему в глаза, заговорил быстро и сбивчиво:
— Прошу покровительства, государь мой Эльдарион!
— Я Аргор, — резко и зло ответил тот. «Эльдарион» опять вызвало короткий всплеск удушливой ненависти, но «государь» — успокоило.
— Пусть так, — с готовностью согласился молодой человек, вставая, — как пожелаешь. Я хочу быть твоим человеком. Ты — велик.
— Довольно. Ты кто?
— Я ординарец… был ординарцем господина центуриона Ингельда.
Будь он прежним Эльдарионом, он насторожился бы. Но сейчас та ненависть, что вызвала в нем встреча, направляла его мысли лишь в одну сторону — отомстить, показать им всем! Они отвернулись от него — а их собственные люди бегут к нему. Он засмеялся.
— Интересно, какая сделается у него рожа, когда он тебя увидит! Садись, я хочу кое-что узнать у тебя.
Молодой человек послушно сел. В глазах его были робость и обожание. Скажи — мяукай, ведь замяукает. Страж остался у входа. Аргор плеснул в чашу вина.
— Пей. В Нуменоре пойло. Настоящее вино — здесь.
Молодой с откровенной робостью приблизился, взял чашу, и тут случилось что-то странное. Аргор не понял, что именно с ним произошло, потому что вдруг начал падать, потом в глазах вдруг все побелело и начало трескаться, осыпаясь в ничто. Последним, что он еще успел осознать, был чей-то далекий пронзительный вопль, словно сквозь подушку, и нарастающая боль в горле…
Серое нигде. Плоская равнина, темно-серая, нигде ни холмика, ни деревца. Ровный тусклый свет непонятно откуда. Здесь нет направлений. Некуда идти — потому что повсюду только эта равнина, сколько бы ни шел. Нет времени, потому что ничто никогда не меняется. Край безвременья, край вечной тоски.
Ты как таракан под стеклянным кубком. Ты бежишь по кругу и не видишь, что никуда никогда не уйдешь не дойдешь до края, просто бежишь и бежишь на месте…
И так будет всегда — вечно — всегда… Но ведь там за смертью, должно быть нечто иное, он должен предстать перед Творцом, так же говорят мудрые, этого не может быть! Там должно что-то быть!
Единый, Ты же говорил со мной! Где Ты? Слышишь ли ты меня?
— Я — слышу. А вот Он — вряд ли. Ему давно до нас дела нет.
…Он снова сидел в шестиугольной комнате-шкатулке, в том же самом кресле, только на сей раз он не был к нему привязан. А собственно, почему он был тогда привязан? Он нахмурился. Да, конечно. Если бы его не привязали, он бы, наверное, растерзал в клочья любого, кто подвернулся бы под руку. Осознание предательства тех, кому был верен, взбесило его до безумия. Недаром потом так тело болело. А потом все мерещились какие-то пытки в подвале. Морок. Ничего не было. Просто разум отказывался верить очевидному и так рисовал ему муки его, Аргора, души.
Нет, тогда его звали иначе… или это тоже морок?
Он тряхнул головой.
Да, рука Единого опочила на нем. Она вывела его из неведения. Она вырвала его из хаоса черного безумия и страданий. И Он направил его по предназначенному ему пути. Да. Именно так. Ведь та жрица, Асма-анни, тоже на самом деле не горела заживо, это лишь грезилось ей, когда ее коснулась рука ее божества. Да, длань божества тяжела…
Он осмотрелся. Что-то странное было в окружающей картине. Как будто кто-то нарисовал мир только черным и белым. А между этими цветами — все оттенки серого. Белые стены с серыми рельефными тенями, черное небо в окне, а на нем — еще более черное пятно солнца. И тут он осознал еще одну странность — темное и светлое поменялись местами. Бред? Или просто серый рассвет и что-то со зрением?
Он встал. Снова окинул взглядом комнату. Да все навыворот, но почему-то это воспринимается как должное. Когда он повернулся к окну с черным солнцем, по краю которого шла белая кайма увидел, что на окне сидит, обхватив колено руками, невообразимо прекрасный человек, на лице которого тени тоже поменялись местами. Аргор сразу же узнал его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102