Трое наших андунийцев горячо отстаивали эльфийскую точку зрения — они же из краев, где, говорят, эльфы и доныне бывают. Но их задавили числом, потому как нам просто ХОТЕЛОСЬ очередной раз доказать, что правы именно мы, а для того нужно было найти неправого. Ну, поскольку говорили о Сильмариллях, то неправым, естественно, должен был оказаться эльфийский хронист. Даже если я вовсе не считал его неправым, в тот момент я задался целью доказать, что он не прав, даже будь это вопреки здравому смыслу. Такова уж юность.
Это сейчас я знаю, что ничего нового в наших спорах не было, что все повторяется, как не раз повторялось до нас. Это потом я научился видеть среди вороха мелочей, в которых мы и увязли тогда, зерно истины. Это сейчас я понимаю, какими мы были дураками и с какой, наверное, насмешкой посмотрел бы на нас тот самый неведомый хронист… А может, он и сейчас живет где-то в Линдоне…
Орхальдор во время спора сидел молча, внимательно слушая, а затем незаметно ушел.
Вернувшись в комнатку, которую мы с ним делили, я увидел, что он спокойно спит. А поутру, когда я пристал к нему — все никак не мог утихомириться после вчерашнего бурного спора, — он сказал мне:
— Мне это неинтересно. И противно. Это все шелуха, зачем мне знать, сколько лиг в час пробегал Хуан. Для меня куда важнее, что однажды встретились мужчина Берен и женщина Лютиэн и полюбили друг друга великой любовью, которая изменила судьбы мира.
— Да не в этом суть! — сказал я. — Если события описаны недостоверно, то почему я должен верить всей этой истории?
— Опиши, пожалуйста, свой вчерашний день. Что ты сделал, куда пошел. И я тебе докажу, что ты не мог сделать того-то и того-то. Или я скажу, что ты сделал то-то, потому что в мыслях у тебя было то-то и то-то. К примеру, я скажу, что ты, помогая кому-то, делал это из корыстных побуждений, а не просто из сочувствия или приязни. Но это изменит что-нибудь или нет? Ведь ты знаешь, что было так, как ты рассказывал. Вот именно поэтому мне все эти копания неинтересны. Здесь остается только вопрос веры. Я — верю. А на остальное мне глубоко наплевать.
У него порой бывал странный взгляд. Какой-то отчужденный, холодный. Действительно такой, на который натыкаешься — как на нож. Вот такой взгляд был у него и тогда, и я понял, что между нами появилась какая-то стена.
— Мне все это показалось каким-то глупым и грязным. Ладно бы вы были на самом деле дураками. Так нет же, если покопаться у каждого в душе, так сидит там трепетная вера в то, что это было, что была великая любовь и жертва, но ведь если открыть душу — становишься уязвимым. Могут ударить. Так что лучше изобразить из себя подонков, анекдотец грязненький рассказать. Постепенно привыкаешь к этой грязи. И становишься на самом деле грязным. Мне неприятно было там быть. Считай меня чистоплюем, если хочешь, но мне тяжело смотреть на тех, кого я считаю друзьями, когда они нарочито вываливаются в дерьме, как свиньи, только бы слиться с толпой. И все из-за страха быть не такими, как все. Андунийцы честнее — они не прячутся. Они дерутся и имеют отвагу принимать удары.
Мы долго после этого не могли друг с другом заговорить. Мне было стыдно, а он всегда был замкнут. Потом я все же сделал первый шаг.
— Неужели из-за какой-то старой истории мы перегрыземся? Разве наша дружба не дороже?
— Наверное, дороже. Но я не могу забыть грязных слов. Я дружил с чистыми людьми, а они оказались другими… Может, и сгладится.
Внешне все вроде бы стало как прежде, но я чувствовал — он не простил нам. Так и не простил того, что мы оказались не такими, какими он нас себе представлял.
И сколько бы потом я ни пытался разговорить его на тему веры — ничего не выходило. Раз он решил, то решил навсегда и все тут… Мне кажется, что он был чрезвычайно верующим человеком. Но в наше время это, сами понимаете, не принято показывать. Потому он просто замкнул свою веру в себе».
Из письма госпожи Альмиэль госпоже Линдиэ
«Нет, милочка, это было положительно забавно, когда Таримэ попыталась впихнуть свою пухленькую розовенькую тушку в новомодный наряд! Она же выпирала изо всех разрезов и вырезов, как тесто из кадки! А уж как она размалевалась — ты себе и представить не можешь! Словом, был потрясающий конфуз. Ну, я, как сама понимаешь, милочка, была на высоте. Представь себе — нижнее платье из скользящего тонкого белого шелка, с глубоким вырезом, верхнее платье из пламенно-красного, того самого харадского — помнишь? Я приказала сделать по подолу золотую вышивку. Ох оно так соблазнительно шелестит, это платье… На него ушло целых двадцать локтей такни — подсчитай сама. Все затягивается золотыми шнурочками на боках, причем так, чтобы нижнее платье было видно, особенно если дорогое…
Кстати, мне удалось-таки вытащить нашу добродетельную вдовушку в общество. Положенный год она отскорбела, так что никто ее не осудит.
Нариэн пригласила своего родственника, не помню, как его там зовут, он совсем молоденький, учится в Академии, будущий декурион. Он привел с собой двоих товарищей, они такие все… это же просто прелесть. Такие юные, неопытные и в то же время дерзкие, такие смешные… Так забавно их поддразнивать!
Душенька моя, не могла бы ты заказать сказать для меня локтей двадцать тонкого шелка — того самого, прозрачного? Ну, я понимаю, что контрабанда, но мне-то можно? Твой муж ведь может достать? Да, еще несколько палочек сурьмы, баночку тех самых замечательных румян и чего-нибудь новенького из ароматов. Это уж на твое усмотрение, моя дорогая…»
Из ответов роквена Бреголаса
«Я понимаю, что вас это интересует в связи с теми самыми событиями в Умбаре. Не знаю, смогу ли я вам помочь. Я не заметил особенной приязни между ними. Госпожа Исилхэрин была хоть и небогата, но аристократка, он же просто дворянин. Более того — она была вдовой, ее муж тогда уже больше года как погиб за морем. А Орхальдор слишком почитал чистоту — и чужую, и свою. Он поначалу просто боялся даже смотреть на нее — ее вдовство было для него священным.
Однако я помню, как он однажды сказал мне, что собирается продать свое собрание ножей. Я изумился — это же немыслимо, чтобы он расстался со своей величайшей драгоценностью! Потом он мимоходом как-то обмолвился, что нужны деньги, чтобы купить дом, куда можно было бы привести жену. О том, что этой женой может быть госпожа Исилхэрин, я и помыслить не мог. Ну да, он был принят в нескольких домах, где и она бывала. Так не только он. Ну, пописывать стихи стал (глупейшие, на мой взгляд). Единый, да кто их в юности не кропает! Ну, а потом все мы получили назначение, и Орхальдор отправился, как и я, в колонии. Я — в армию, он — в Умбар, не так давно ставший нашим. Удивительно, что он совершенно неожиданно для меня согласился на должность младшего офицера таможенной стражи. Это мне казалось слишком уж жалким назначением для него. Хотя нас, закончивших обучение с отличием, было четверо, он был приравнен к нам лишь потому, что оценки выше пока еще не придумали. Или просто официальные документы не терпят отклонений от установленной раз и навсегда формы… Не знаю. Но то, что он был головы на две выше нас в тех дисциплинах, для которых требуется изощренность ума, так это точно. Я окончил обучение с отличием, но сравниться я мог с ним лишь в фехтовании да картографии. Все. Впрочем, сам он всегда считал, что служить государству почетно на любой должности».
Из документов Корпуса Стражи
«Положительные качества. Один из наиболее одаренных и многообещающих выпускников. Очень умен, очень начитан, мыслит весьма незаурядно. Упорен в достижении поставленных целей. Честен до невероятности. Вынослив, прекрасный боец. Верен престолу и отечеству. Может быть рекомендован для исполнения особых поручений.
Отрицательные качества. Замкнут. Не способен поступиться принципами».
Описание внешности и характера (из документов Корпуса Стражи)
«Росту среднего, сложен хорошо, гибок, в движениях легок и быстр. Лицом бел, глаза темно-синие, иногда кажутся черными. Волосы черные, предпочитает носить их собранными сзади, как принято нынче в армии в Южных колониях. Лицом приятен, нос с горбинкой, слегка кривоват, напоминает клюв хищной птицы. Рот крупный, скулы высокие. Брови прямые, густые, сходятся к переносице.
Нравом мрачноват. Порой зол на язык. Близких друзей не имеет, но с людьми сходиться умеет».
Подойти было мучительно трудно. Может, она и не была старше его годами, но уже пережила гораздо больше, чем он. А это делает человека старше своих лет. Ее вдовство одновременно и возносило ее на какую-то странную, почти пьедестальную высоту, и облекало ее незримым непреодолимым доспехом. Поймав себя на сравнении, досадливо устыдился — женщина, доспех, война… Несочетаемо, глупо, так нельзя думать. Женщина выше банальной грязи этой жизни. Даже если женщина дура, дрянь, уродина — она все равно не валяется в той грязи, в которую охотно и с головой ныряет мужчина. Должно же на свете быть хоть какое-то убежище чистоты, убежище от всеобщей грязи?
И все же война — тоже женского рода. И сейчас он чувствовал себя, наверное, как идущий в атаку солдат который уже ни о чем не думает, кроме как о том, чтобы дойти вступить в драку, а там будь что будет.
У нее были удивительно морские глаза, менявшие цвет от серого до зеленого и темно-синего, а порой казались черными, как море ночью. Пожалуй, так и утонешь… А еще она из королевской родни… а кто из знати не королевская родня… хоть где-то да родня, хоть капля крови… смешно, но все равно родня, куда я лезу?
«Куда я лезу?»
— Сударыня, могу ли я просить у вас позволения говорить с вами?
«Я же даже не представлен. Это же против приличий. Сейчас уйдет. Что она будет думать обо мне? Почему мне это важно?»
— Можете. — Сейчас глаза зеленые, с искоркой.
Короткое молчание.
— Вы даже не спрашиваете, кто я, какого рода.
«Единый, какие глупости я несу».
— Для вас важно, чтобы я спросила? Хорошо, честно говоря, я бы хотела это знать.
«Смеется».
— Мое имя Орхальдор, сын роквена Дуйлина из Ниндамоса.
— Мое имя Исилхэрин, дочь Агальдора, сына… это важно? Я могу проследить свою родословную до государя Тар-Менельдура. Но мне не хочется.
— Вы не гордитесь этим родством?
— Я горжусь этим родством. Но оно слишком дальнее, чтобы перечислять, и никакой заслуги в этом родстве нет.
«И о чем говорить дальше?»
Она сама пришла на помощь.
— Я уже не в первый раз вас вижу. Вы родственник госпожи Алмиэль?
— Нет. Ее племянник — мой приятель. Он иногда приглашает меня с собой. — Он собрался с духом, вздохнул и решительно сказал: — И я прихожу с корыстными целями.
— С какими же?
— Сударыня, все очень просто. Есть хочется.
Она весело, долго смеялась. Броня дала чуть заметную брешь.
— Голодом не морят, но разносолами не балуют, так? Мой покойный муж рассказывал.
— Несомненно, он был достойным человеком.
— Он был достойным человеком.
Она опять начала мрачнеть и облекаться в свою броню вдовства. Он очертя голову устремился в крохотную брешь. А ведь можно очень больно удариться. Если не разбиться. Или ударить и разбить. Что тоже будет больно.
— Не сомневаюсь. Но ведь есть другие достойные. И они живы.
Она подняла голову. Губы упрямо сжаты, о взгляд можно уколоться.
— Он заслужил уважения.
— Другие, наверное, тоже его заслуживают?
— Наверное. Но он был моим мужем.
— Что для вас в этих словах важнее — «муж» или «мой»? Только я хотел бы честного ответа.
— А вы считаете, что у вас есть право задавать такие вопросы? Потому что «просто вопрос» для вас не так значимо, как «мой вопрос»?
Он засмеялся.
— Ударом на удар. Простите меня. Но все равно — вы любили мужа?
Госпожа Исилхэрин чуть прищурила холодные синие глаза.
— Хорошо, — спокойно сказала она. — Я уважала его, поскольку он был достоин уважения.
— Наверное, найдутся и другие достойные? Или вы хотите сказать, что уважения был достоин только ваш супруг, поскольку он был — ваш?
— Я хочу сказать, что уважения достоин тот, кто его заслужил, — откровенно усмехнулась она. — Вы — нет. Хотели откровенности? Получите. Вы очаровательный наглец. Это вызывает к вам интерес. Но не вызывает уважения.
Он кивнул.
— Пока — нет. Мне действительно нечем похвастаться. А вот вы — просто олицетворение самохвальства.
— Я? — Госпожа была настолько ошарашена этим заявлением, что даже не успела как следует возмутиться.
— Конечно. Вы кичитесь своей чистотой. Вы боитесь утратить ее. И не понимаете, что медленно эту самую чистоту теряете. «Он был достойным, другого такого не найду буду вечно верна, и все будут взирать на меня и умиляться, и восхищаться. Ах, какая я праведная!» Разве не так.
— Чего. Вы. От меня. Хотите.
— Я хочу узнать — согласитесь ли вы оставить свое вдовство ради другого?
— Ради кого?
— Согласитесь ли вы оставить свое вдовство ради другого?
— Вы имеете в виду себя? — почти ехидно прищурила злые серые глаза госпожа Исилхэрин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Это сейчас я знаю, что ничего нового в наших спорах не было, что все повторяется, как не раз повторялось до нас. Это потом я научился видеть среди вороха мелочей, в которых мы и увязли тогда, зерно истины. Это сейчас я понимаю, какими мы были дураками и с какой, наверное, насмешкой посмотрел бы на нас тот самый неведомый хронист… А может, он и сейчас живет где-то в Линдоне…
Орхальдор во время спора сидел молча, внимательно слушая, а затем незаметно ушел.
Вернувшись в комнатку, которую мы с ним делили, я увидел, что он спокойно спит. А поутру, когда я пристал к нему — все никак не мог утихомириться после вчерашнего бурного спора, — он сказал мне:
— Мне это неинтересно. И противно. Это все шелуха, зачем мне знать, сколько лиг в час пробегал Хуан. Для меня куда важнее, что однажды встретились мужчина Берен и женщина Лютиэн и полюбили друг друга великой любовью, которая изменила судьбы мира.
— Да не в этом суть! — сказал я. — Если события описаны недостоверно, то почему я должен верить всей этой истории?
— Опиши, пожалуйста, свой вчерашний день. Что ты сделал, куда пошел. И я тебе докажу, что ты не мог сделать того-то и того-то. Или я скажу, что ты сделал то-то, потому что в мыслях у тебя было то-то и то-то. К примеру, я скажу, что ты, помогая кому-то, делал это из корыстных побуждений, а не просто из сочувствия или приязни. Но это изменит что-нибудь или нет? Ведь ты знаешь, что было так, как ты рассказывал. Вот именно поэтому мне все эти копания неинтересны. Здесь остается только вопрос веры. Я — верю. А на остальное мне глубоко наплевать.
У него порой бывал странный взгляд. Какой-то отчужденный, холодный. Действительно такой, на который натыкаешься — как на нож. Вот такой взгляд был у него и тогда, и я понял, что между нами появилась какая-то стена.
— Мне все это показалось каким-то глупым и грязным. Ладно бы вы были на самом деле дураками. Так нет же, если покопаться у каждого в душе, так сидит там трепетная вера в то, что это было, что была великая любовь и жертва, но ведь если открыть душу — становишься уязвимым. Могут ударить. Так что лучше изобразить из себя подонков, анекдотец грязненький рассказать. Постепенно привыкаешь к этой грязи. И становишься на самом деле грязным. Мне неприятно было там быть. Считай меня чистоплюем, если хочешь, но мне тяжело смотреть на тех, кого я считаю друзьями, когда они нарочито вываливаются в дерьме, как свиньи, только бы слиться с толпой. И все из-за страха быть не такими, как все. Андунийцы честнее — они не прячутся. Они дерутся и имеют отвагу принимать удары.
Мы долго после этого не могли друг с другом заговорить. Мне было стыдно, а он всегда был замкнут. Потом я все же сделал первый шаг.
— Неужели из-за какой-то старой истории мы перегрыземся? Разве наша дружба не дороже?
— Наверное, дороже. Но я не могу забыть грязных слов. Я дружил с чистыми людьми, а они оказались другими… Может, и сгладится.
Внешне все вроде бы стало как прежде, но я чувствовал — он не простил нам. Так и не простил того, что мы оказались не такими, какими он нас себе представлял.
И сколько бы потом я ни пытался разговорить его на тему веры — ничего не выходило. Раз он решил, то решил навсегда и все тут… Мне кажется, что он был чрезвычайно верующим человеком. Но в наше время это, сами понимаете, не принято показывать. Потому он просто замкнул свою веру в себе».
Из письма госпожи Альмиэль госпоже Линдиэ
«Нет, милочка, это было положительно забавно, когда Таримэ попыталась впихнуть свою пухленькую розовенькую тушку в новомодный наряд! Она же выпирала изо всех разрезов и вырезов, как тесто из кадки! А уж как она размалевалась — ты себе и представить не можешь! Словом, был потрясающий конфуз. Ну, я, как сама понимаешь, милочка, была на высоте. Представь себе — нижнее платье из скользящего тонкого белого шелка, с глубоким вырезом, верхнее платье из пламенно-красного, того самого харадского — помнишь? Я приказала сделать по подолу золотую вышивку. Ох оно так соблазнительно шелестит, это платье… На него ушло целых двадцать локтей такни — подсчитай сама. Все затягивается золотыми шнурочками на боках, причем так, чтобы нижнее платье было видно, особенно если дорогое…
Кстати, мне удалось-таки вытащить нашу добродетельную вдовушку в общество. Положенный год она отскорбела, так что никто ее не осудит.
Нариэн пригласила своего родственника, не помню, как его там зовут, он совсем молоденький, учится в Академии, будущий декурион. Он привел с собой двоих товарищей, они такие все… это же просто прелесть. Такие юные, неопытные и в то же время дерзкие, такие смешные… Так забавно их поддразнивать!
Душенька моя, не могла бы ты заказать сказать для меня локтей двадцать тонкого шелка — того самого, прозрачного? Ну, я понимаю, что контрабанда, но мне-то можно? Твой муж ведь может достать? Да, еще несколько палочек сурьмы, баночку тех самых замечательных румян и чего-нибудь новенького из ароматов. Это уж на твое усмотрение, моя дорогая…»
Из ответов роквена Бреголаса
«Я понимаю, что вас это интересует в связи с теми самыми событиями в Умбаре. Не знаю, смогу ли я вам помочь. Я не заметил особенной приязни между ними. Госпожа Исилхэрин была хоть и небогата, но аристократка, он же просто дворянин. Более того — она была вдовой, ее муж тогда уже больше года как погиб за морем. А Орхальдор слишком почитал чистоту — и чужую, и свою. Он поначалу просто боялся даже смотреть на нее — ее вдовство было для него священным.
Однако я помню, как он однажды сказал мне, что собирается продать свое собрание ножей. Я изумился — это же немыслимо, чтобы он расстался со своей величайшей драгоценностью! Потом он мимоходом как-то обмолвился, что нужны деньги, чтобы купить дом, куда можно было бы привести жену. О том, что этой женой может быть госпожа Исилхэрин, я и помыслить не мог. Ну да, он был принят в нескольких домах, где и она бывала. Так не только он. Ну, пописывать стихи стал (глупейшие, на мой взгляд). Единый, да кто их в юности не кропает! Ну, а потом все мы получили назначение, и Орхальдор отправился, как и я, в колонии. Я — в армию, он — в Умбар, не так давно ставший нашим. Удивительно, что он совершенно неожиданно для меня согласился на должность младшего офицера таможенной стражи. Это мне казалось слишком уж жалким назначением для него. Хотя нас, закончивших обучение с отличием, было четверо, он был приравнен к нам лишь потому, что оценки выше пока еще не придумали. Или просто официальные документы не терпят отклонений от установленной раз и навсегда формы… Не знаю. Но то, что он был головы на две выше нас в тех дисциплинах, для которых требуется изощренность ума, так это точно. Я окончил обучение с отличием, но сравниться я мог с ним лишь в фехтовании да картографии. Все. Впрочем, сам он всегда считал, что служить государству почетно на любой должности».
Из документов Корпуса Стражи
«Положительные качества. Один из наиболее одаренных и многообещающих выпускников. Очень умен, очень начитан, мыслит весьма незаурядно. Упорен в достижении поставленных целей. Честен до невероятности. Вынослив, прекрасный боец. Верен престолу и отечеству. Может быть рекомендован для исполнения особых поручений.
Отрицательные качества. Замкнут. Не способен поступиться принципами».
Описание внешности и характера (из документов Корпуса Стражи)
«Росту среднего, сложен хорошо, гибок, в движениях легок и быстр. Лицом бел, глаза темно-синие, иногда кажутся черными. Волосы черные, предпочитает носить их собранными сзади, как принято нынче в армии в Южных колониях. Лицом приятен, нос с горбинкой, слегка кривоват, напоминает клюв хищной птицы. Рот крупный, скулы высокие. Брови прямые, густые, сходятся к переносице.
Нравом мрачноват. Порой зол на язык. Близких друзей не имеет, но с людьми сходиться умеет».
Подойти было мучительно трудно. Может, она и не была старше его годами, но уже пережила гораздо больше, чем он. А это делает человека старше своих лет. Ее вдовство одновременно и возносило ее на какую-то странную, почти пьедестальную высоту, и облекало ее незримым непреодолимым доспехом. Поймав себя на сравнении, досадливо устыдился — женщина, доспех, война… Несочетаемо, глупо, так нельзя думать. Женщина выше банальной грязи этой жизни. Даже если женщина дура, дрянь, уродина — она все равно не валяется в той грязи, в которую охотно и с головой ныряет мужчина. Должно же на свете быть хоть какое-то убежище чистоты, убежище от всеобщей грязи?
И все же война — тоже женского рода. И сейчас он чувствовал себя, наверное, как идущий в атаку солдат который уже ни о чем не думает, кроме как о том, чтобы дойти вступить в драку, а там будь что будет.
У нее были удивительно морские глаза, менявшие цвет от серого до зеленого и темно-синего, а порой казались черными, как море ночью. Пожалуй, так и утонешь… А еще она из королевской родни… а кто из знати не королевская родня… хоть где-то да родня, хоть капля крови… смешно, но все равно родня, куда я лезу?
«Куда я лезу?»
— Сударыня, могу ли я просить у вас позволения говорить с вами?
«Я же даже не представлен. Это же против приличий. Сейчас уйдет. Что она будет думать обо мне? Почему мне это важно?»
— Можете. — Сейчас глаза зеленые, с искоркой.
Короткое молчание.
— Вы даже не спрашиваете, кто я, какого рода.
«Единый, какие глупости я несу».
— Для вас важно, чтобы я спросила? Хорошо, честно говоря, я бы хотела это знать.
«Смеется».
— Мое имя Орхальдор, сын роквена Дуйлина из Ниндамоса.
— Мое имя Исилхэрин, дочь Агальдора, сына… это важно? Я могу проследить свою родословную до государя Тар-Менельдура. Но мне не хочется.
— Вы не гордитесь этим родством?
— Я горжусь этим родством. Но оно слишком дальнее, чтобы перечислять, и никакой заслуги в этом родстве нет.
«И о чем говорить дальше?»
Она сама пришла на помощь.
— Я уже не в первый раз вас вижу. Вы родственник госпожи Алмиэль?
— Нет. Ее племянник — мой приятель. Он иногда приглашает меня с собой. — Он собрался с духом, вздохнул и решительно сказал: — И я прихожу с корыстными целями.
— С какими же?
— Сударыня, все очень просто. Есть хочется.
Она весело, долго смеялась. Броня дала чуть заметную брешь.
— Голодом не морят, но разносолами не балуют, так? Мой покойный муж рассказывал.
— Несомненно, он был достойным человеком.
— Он был достойным человеком.
Она опять начала мрачнеть и облекаться в свою броню вдовства. Он очертя голову устремился в крохотную брешь. А ведь можно очень больно удариться. Если не разбиться. Или ударить и разбить. Что тоже будет больно.
— Не сомневаюсь. Но ведь есть другие достойные. И они живы.
Она подняла голову. Губы упрямо сжаты, о взгляд можно уколоться.
— Он заслужил уважения.
— Другие, наверное, тоже его заслуживают?
— Наверное. Но он был моим мужем.
— Что для вас в этих словах важнее — «муж» или «мой»? Только я хотел бы честного ответа.
— А вы считаете, что у вас есть право задавать такие вопросы? Потому что «просто вопрос» для вас не так значимо, как «мой вопрос»?
Он засмеялся.
— Ударом на удар. Простите меня. Но все равно — вы любили мужа?
Госпожа Исилхэрин чуть прищурила холодные синие глаза.
— Хорошо, — спокойно сказала она. — Я уважала его, поскольку он был достоин уважения.
— Наверное, найдутся и другие достойные? Или вы хотите сказать, что уважения был достоин только ваш супруг, поскольку он был — ваш?
— Я хочу сказать, что уважения достоин тот, кто его заслужил, — откровенно усмехнулась она. — Вы — нет. Хотели откровенности? Получите. Вы очаровательный наглец. Это вызывает к вам интерес. Но не вызывает уважения.
Он кивнул.
— Пока — нет. Мне действительно нечем похвастаться. А вот вы — просто олицетворение самохвальства.
— Я? — Госпожа была настолько ошарашена этим заявлением, что даже не успела как следует возмутиться.
— Конечно. Вы кичитесь своей чистотой. Вы боитесь утратить ее. И не понимаете, что медленно эту самую чистоту теряете. «Он был достойным, другого такого не найду буду вечно верна, и все будут взирать на меня и умиляться, и восхищаться. Ах, какая я праведная!» Разве не так.
— Чего. Вы. От меня. Хотите.
— Я хочу узнать — согласитесь ли вы оставить свое вдовство ради другого?
— Ради кого?
— Согласитесь ли вы оставить свое вдовство ради другого?
— Вы имеете в виду себя? — почти ехидно прищурила злые серые глаза госпожа Исилхэрин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102