— Но ты меня не желаешь.
— Пока — нет.
— «Пока»! — буркнула Диметролас. — И долго ли ждать, вечный бродяга? Небось скоро умчишься куда подальше из этих краёв? Мой тебе совет: дают — бери!
— Пока мне ещё ничего предлагали, — чуть менее спокойно ответил Стегоман.
— Предлагать, когда не знаешь, примут ли твоё предложение? Что я, дура, что ли?
— А что толку от предложения и от согласия, если о том и о другом наутро пожалеешь? — парировал Стегоман. — Я слишком долго прожил среди людей, барышня, и слишком мало времени провёл среди себе подобных. Теперь для драконов я — чужак, и даже те из наших сородичей, что поначалу восхищаются мною, затем отдаляются от меня, понимая, что я мыслю не так, как подобает дракону.
Диметролас немного помолчала, потом спросила:
— И в чем же твои мысли другие, не такие, как у всего нашего чешуйчатого племени?
— Для меня стала слишком важна дружба, — ответил Стегоман. — О, драконы часто приятельствуют, но только ради собственного удобства. Ни один из драконов, будучи в здравом уме, не станет защищать никого, кроме своих сородичей из Свободного Племени. Всем им близки только те, кто с ними одной крови.
Диметролас подумала и сказала:
— Такое желание родства с себе подобными — не так уж дурно.
— Правда? Ты об этом судишь по собственному опыту?
— По опыту! — фыркнула дракониха. — При чем тут опыт! Родня есть родня. Неужто тебя высидели вдалеке от клана?
— Нет. Не высидели, — уклончиво ответил Стегоман.
Мэт мысленно восхищался тем, как его старый друг скрывает ту боль, которую у него должен был вызывать весь этот разговор.
— Ну, не родился же ты живым, как телёнок? — презрительно осведомилась Диметролас. — Хотя, пожалуй, если бы ты был быком или оленем, то, наверное, лучше бы понимал, как это важно: родство, потомство.
— Я понимаю, как важна дружба, — задумчиво проговорил Стегоман. — Случись со мной большая беда — мои сородичи придут мне на помощь. Но они мне не доверяют.
— Да что же ты им такого сделал? Может, ты им так же грубишь, как мне? Может, ты с ними так же заносчив и холоден? Да, ты на редкость дерзок и самовлюблен. Ты нетерпелив, ты любишь поучать других! Кем ты считаешь себя, а? Колдуном, что ли?
Мэт забеспокоился. Обозвать дракона колдуном — это было второе из самых страшных оскорблений. Злые колдуны для изготовления своих зелий пользовались драконьей кровью, а добыть её можно было, только убив драконьего детёныша. Единственным более страшным оскорблением были слова «охотник за детёнышами». Да, были такие люди — они выслеживали и убивали драконят ради их крови, которую потом продавали колдунам. В раннем детстве Стегоману довелось пережить крайне неприятную встречу с одним из таких охотников. Мэт затаил дыхание и приготовился к тому, что сейчас-то его друг уж точно выйдет из себя.
Однако взрыва не воспоследовало. Стегоман ответил вот что:
— Я считаю себя драконом, который дружит с магом, и если будет нужно, я готов пролить за него каплю-другую собственной крови.
— О, ты просто невыносим! — вскричала Диметролас. — Неужто у тебя нет ни гордости, ни чести? — Она разошлась не на шутку. — Это надо же — сказать такое! Он готов отдать свою кровь магу! Добровольно! Не так, чтобы у тебя её отняли колдовством, не так, чтобы ты пролил её в жестоком бою, — нет, ты готов отдать свою кровь трусливо и позорно, как какая-нибудь жалкая овца на бойне! Ты не дракон! Ты — людская домашняя зверушка!
— Я же говорил тебе, что я — чужой среди своих, — с убийственным спокойствием проговорил Стегоман.
— Нечего этому дивиться, если ты якшаешься с магами! Уж тут ты прав: ни одна дракониха в здравом уме не пожелает иметь с тобой ничего общего! Ступай же своей дорогой, и пусть она никогда не пересечётся с моей!
Диметролас подпрыгнула, ожесточённо замахала крыльями и умчалась прочь, во мрак ночи.
Стегоман неподвижно сидел на вершине холма.
Мэт ждал, что уж теперь-то дракон непременно взорвётся. После такой словесной перепалки Стегоману по идее обязательно следовало каким-то образом выпустить пар. Ещё удивительно, как он не выпустил пар — и не только пар — на Диметролас. Но Мэт хорошо понимал, что именно сейчас ему к Стегоману лучше не соваться.
Но он опять ошибся. В ночной тишине послышался голос дракона — тихий, спокойный, печальный и даже, как ни странно, нежный.
— Мэтью?
— А? Что, Стегоман? — отозвался Мэт.
— Ты слышал?
— Ну… Доносило кое-что ветром, и…
— Что тебе ещё оставалось — конечно, ты все слышал. Понятно.
Мэт вдохнул поглубже:
— На мой взгляд, ты мастерски сохранял спокойствие.
— Но разве спокойствия она ждала от меня? — грустно спросил Стегоман. — Не ожидала ли она хотя искорки страсти — пусть бы даже эта страсть проявилась в злости?
Мэт ответил, старательно подбирая слова:
— Быть может, ей этого хотелось, но злостью ты бы мог напугать её, и тогда она бы на тебя напала.
— Если так, то я ничем не мог ей помочь, — горько вздохнул Стегоман. — Моё спокойствие привело её в отчаяние, а злость её испугала бы.
— Ну, вообще-то ты мог бы, конечно, одарить её парой-тройкой комплиментов.
Стегоман немного помолчал и сказал:
— Пожалуй. Но разве это не показалось бы странным?
— О, я думаю, она нисколько не возражала бы.
— Наверное, ты прав. — Стегоман ещё помолчал и задумчиво спросил: — А она так рассердилась только из-за того, что я не говорил ей комплиментов? Или из-за того, что я повёл себя слишком странно, слишком пугающе?
— Думаю, последнее несколько ближе к истине. Ты слишком осторожничал насчёт своего прошлого.
— «Осторожничал»! — фыркнул Стегоман. — А она мне о своём прошлом хоть слово сказала?
— Нет, не сказала, но покуда она будет пребывать в неведении относительно твоей жизни, она не доверит тебе своих тайн.
— Ну, я-то ей кое-что все-таки сказал, — обиженно проговорил дракон.
— Верно, сказал, но только ради того, чтобы втолковать ей, почему ей надо держаться от тебя подальше. Так разве стоит её винить за то, что она послушается твоих настоятельных рекомендаций?
— Ни в чем я её не виню, — буркнул Стегоман. — Ни за то, что она появилась, ни за то, что улетела.
Конечно же, на самом деле это означало, что он винит Диметролас и в том, и в другом: ведь если она только тем и занималась, что причиняла ему боль, вызывала тоску и горечь, осыпала оскорблениями, а потом улетала — зачем ей было тогда вообще появляться?
И все же, на взгляд Мэта, отношения у драконов потеплели и могли бы стать ещё лучше — если бы, конечно, Диметролас вернулась.
Он признавался себе в том, что иметь под рукой Стегомана было очень удобно. Возлюбленная дракониха, уютное семейное гнёздышко наверняка положили бы конец их дружбе. И все же Мэту очень хотелось, чтобы его старый товарищ когда-нибудь обрёл верную подругу. Он бы только радовался, если бы все так случилось. Но при таком развитии романа… Мэт диву давался, каким образом драконьему роду удалось так долго жить на свете. Хотя… Быть может, все было не так уж безнадёжно, как казалось ему, человеку. Драконы, если на то пошло, существа от природы колючие…
Птица сидикус наконец вылетела из леса и запорхала над широкой равниной, раскинувшейся во все стороны до самого горизонта. Балкис смотрела по сторонам, но кругом видела только высокую, по колено, траву. Лишь впереди, посреди небольшой рощи, темнел высокий валун, позолоченный лучами заходящего солнца.
Птица подлетела к девушке и, сердито размахивая крыльями, вопросила:
— Ну, что ты теперь-то медлишь, когда помощь так близко? Давай-ка поторопи свою свинью и сама поспеши!
Балкис уже была готова огрызнуться, но птица уже улетела далеко вперёд и села на камень.
Балкис пошла быстрее. Она просто с ума сходила от страха за Антония. Единорог без труда поспевал за нею. Она осторожно прикоснулась к шее юноши, ощутила сердцебиение и немного успокоилась, но ей все же было немного не по себе: ведь то, что единорог её слушался и не уходил, означало, что и она, и Антоний девственны. «Ну и что? — мысленно ругала себя Балкис. — Пусть так, но ведь от девственности ещё никто не умирал!»
Они подошли к камню. Он оказался размером с овальный обеденный стол. Поверхность камня имела впадину — ямку глубиной дюйма в четыре, и из-за этого он напоминал удлинённую раковину мидии. В ямке скопилась чистая вода.
— Ну вот, — возгласила птица сидикус, — теперь слушай внимательно. Этот камень обладает необычайной целительной силой. Он способен излечить христианина или того, кто намеревается им стать, от любых недугов — и даже от ран, нанесённых когтями льва.
Балкис уставилась на ямку с водой и проговорила, пытаясь скрыть недоверие:
— Почему же этот камень исцеляет только христиан и тех, кто желал бы окреститься?
— Тр-р-р! — сердито проскрежетала птица сидикус. — У тебя мозги есть или нет, девчонка? Мы где находимся, а? Мы находимся в царстве пресвитера Иоанна, самого что ни на есть христианского царя из всех владык Азии! Кого ещё должен исцелять этот камень, спрашивается, — уж не языческих ли шаманов, племена которых угрожают Иоанну?
Птица запрокинула головку и залилась песней.
Пение оказалось на редкость приятным, и это поразило Балкис: ведь до сих пор птица разговаривала противным, скрипучим голоском. Что ещё более удивительно — то была мелодия псалма!
Птица умолкла и, не мигая, воззрилась на Балкис:
— Что, удивилась небось? Ну так вот, умница-разумница, знай, что я не только умею разговаривать по-человечьи, но могу воспроизводить любые звуки и даже пение соловья и жаворонка! Ну а если это для меня — сущая ерунда, то почему же мне должен быть не по зубам такой пустяк, как один из ваших псалмов?
Видимо, пение сидикуса прозвучало призывом, потому что из рощи вышли двое стариков, и только теперь Балкис разглядела за деревьями дом, стены которого были облеплены корой, а крыша покрыта листьями, из-за чего дом был почти незаметен на фоне растений. Балкис почему-то подумала о том, что деревья, из которых был выстроен дом, быть может, ещё живые, и дом получился таким, каким был, по прихоти природы, благосклонной к отшельникам.
Судя по всему, старики и вправду были людьми верующими. Макушки у них то ли облысели от старости, то ли были выбриты, а коричневые балахоны были подпоясаны конопляными верёвочками. В руках оба сжимали длинные посохи с рукоятками в виде креста. Подойдя поближе, старики склонили головы и улыбнулись в длинные седые бороды. Один из них, выглядевший чуть старше, проговорил:
— Добрый вечер тебе, девушка. Твой спутник болен?
— Не болен, добрый господин, но ранен, — ответила Балкис и обратила внимание на то, что единорог совсем не боится стариков, из чего она сделала определённые выводы. Как ни странно, из-за этого и она почувствовала себя смелее.
— Если хочешь, мы вылечим его, — предложил второй старик.
Сердце у Балкис радостно забилось. Она испытала такое облегчение, что чуть не лишилась чувств.
— О, благодарю вас, добрые господа! Его ударил лапой лев, и я так боюсь за его жизнь!
— Он будет жить, не сомневайся, — заверил Балкис первый старец. — Он христианин?
— Он… Да, господин. Христианин, несторианин.
— Как и мы, — кивнул первый отшельник.
— Как большинство из тех, кто живёт во владениях пресвитера Иоанна, — сказал второй. — Меня зовут брат Атаний, а это — брат Рианус. Нужно ли, чтобы все тело твоего друга было подвергнуто целительству?
Балкис не стала задумываться над ответом и считать раны Антония.
— О да, добрые господа, если это возможно! Исцелите его!
— Что ж, займёмся этим.
Брат Атаний подошёл к единорогу и взял Антония под мышки.
— Помоги нам переложить твоего друга на эту раковину, девушка, ибо мы стары и сил у нас теперь не так уж много.
— Конечно, конечно, святой брат!
Она поспешила ко второму отшельнику и ухватилась за левую ногу Антония, а монах — за правую. Втроём им удалось снять юношу со спины единорога и переложить на край камня.
Единорог фыркнул.
Балкис обернулась и обняла его за шею:
— О, спасибо тебе, чудесный зверь, за то, что принёс сюда моего Антония! Во веки веков я буду благодарна тебе!
Единорог коснулся бархатным носом её щеки и тихонько заржал — словно хотел подбодрить девушку, сказать ей что-то приятное, а потом развернулся и неспешной рысью убежал за деревья.
— Теперь покинь нас, девушка, — попросил Балкис брат Рианус. — Мы должны снять с твоего друга одежды, ибо в раковину его нужно уложить нагим — каким он родился на свет.
— Я… Я уйду, — смущённо отозвалась Балкис и отвернулась, а старцы принялись расстёгивать на Антонии куртку.
Странная тревога овладела девушкой. Сердце её забилось так громко, что ей казалось, будто она слышит оглушительный бой барабанов.
Глава 24
— Зачем поручать такое приятное занятие им? — встрепенулась птица сидикус. — Сама должна была это сделать давным-давно!
— Умолкни, птица! — строго приказал брат Атаний, — Для неё эта работа будет тяжела и без твоих насмешек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62