Её разбудило солнце, и Балкис потянулась сладко, как кошка, радуясь тому, что выспалась и хорошо себя чувствует. Она ещё немного полежала, глядя в окошко на залитую солнцем поляну и большой камень посередине неё, перебирая в памяти события минувшего дня. Среди воспоминаний оказалось и неосознанно принятое решение.
Сегодня она скажет Антонию о том, что любит его.
Конечно, если он не влюблён в неё, то это сможет его напугать, вызвать его недовольство. «Что ж, — думала Балкис, — если так, то дальше я пойду одна, а он вернётся домой. Хотя это будет так трудно — продолжать путь и одновременно приглядывать за Антонием, как бы с ним не случилось беды во всех тех странах, через которые нам довелось пройти». И все же девушка чувствовала, что должна признаться своему спутнику в любви. Она слишком долго таила от себя самой это чувство, а теперь открыла его для себя благодаря птице сидикус и волшебной ванне.
Нет, Балкис больше не могла терпеть. Она все скажет Антонию — и будь что будет.
Приняв решение и утвердившись в нем, она встала, чувствуя себя легко и свободно, и вышла из дома, напевая весёлую песенку. Приведя себя в порядок, она подошла к боковой двери, чтобы навестить друга.
Странное смущение охватило её, и она тихонько, еле слышно постучала в дверь — но двери почти сразу распахнулась. На пороге стоял Антоний, раздетый до пояса, как вчера вечером. Волосы у него были слегка растрёпаны, а щеки покрывал здоровый румянец только проснувшегося человека. Он необыкновенно тепло и радостно улыбнулся, и Балкис снова ощутила странное тепло. Ей стало не по себе, и она потупилась.
— Доброе утро, господин, — пробормотала она.
— Доброе утро, госпожа, — в тон ей отозвался Антоний. Балкис, испуганная этой торжественностью, подняла голову, увидела, как светятся глаза её друга, увидела улыбку на его губах и нашла в себе силы улыбнуться в ответ.
— Прошу прощения, — сказал Антоний. — Мне не следовало приветствовать даму, будучи полуодетым. — Он вернулся в комнатку, натянул рубаху, вышел и подал Балкис руку. — Давай прогуляемся, пока не жарко.
— Да, давай, — кивнула Балкис и взяла Антония под руку.
Несколько минут они молчали, и девушка поняла, что сейчас — самый удачный момент для того, чтобы сказать юноше о своих чувствах, но тут её снова охватила странная стеснительность, и она смущённо опустила глаза.
— Помнишь что-нибудь из того, что случилось вчера? — негромко спросила она.
— Помню, что мы шли с тобой по лесу, — ответил Антоний и нахмурился, пытаясь вспомнить события прошедшего дня. — Мы вышли на поляну — да, точно, на поляну… и увидели единорога! Нет, трех единорогов! — Он повернул голову и устремил на Балкис радостный, взволнованный взгляд. — Как чудесен мир, в котором встречаются такие сказочные и прекрасные создания!
Его глаза без слов говорили о том, что к сказочным и прекрасным созданиям он явно причисляет не только единорогов, и Балкис вновь охватил странный трепет. Она отвела взор.
— А больше… больше ты ничего не помнишь?
Антоний задумчиво посмотрел прямо перед собой, сдвинул брови, попытался сосредоточиться.
— Еше помню… львов! Да, точно, были львы! И единороги прогнали их прочь! Потом двое ушли в лес, а третий улёгся спать под большим деревом!
— Уже лучше, — кивнула Балкис. — Что ещё вспоминается?
Антоний нахмурился, задумался и покачал головой:
— Птичьи трели, рассвет в окне незнакомого дома, стук в дверь… и тебя — прекраснее всех зорь на свете.
У Балкис от этого комплимента перехватило дыхание, тем более что сказано это было спокойно, просто, как нечто само собой разумеющееся, естественное — вроде рассвета или пения птиц. Но вновь смущение охватило Балкис, и заготовленные слова не покинули её губ.
— А что было до этого? — спросил Антоний.
— Ты… Понимаешь, львы потом вернулись. То есть один из них вернулся и обманом добился того, что единорог вонзил свой рог в ствол дерева, и рог накрепко застрял. В таком положении единорог стал беззащитен. Я превратилась в кошку и попыталась поговорить со львом на кошачьем языке, но он и слушать меня не стал: отшвырнул лапой. Тогда ты бросился ко мне на выручку с необыкновенной отвагой, а страшный зверь повалил тебя наземь.
— Правда? — вытаращил глаза Антоний. — Это ведь… так не похоже на меня. В семье я слыл далеко не первым смельчаком!
Гнев на братьев Антония, которые все время его унижали, придал Балкис смелости.
— Кто бы так ни говорил о тебе, был, несомненно, не прав. Я сама все видела — собственными глазами. Ты очень храбрый человек, Антоний. Я бы даже сказала, что от храбрости ты готов потерять голову.
Антоний смущённо отвернулся.
— Но за себя-то я редко когда дрался… Только тогда, когда меня уж совсем доводили!
— За себя — пожалуй, — согласилась Балкис, чувствуя, как вновь разливается по её телу странное тепло. — Но не сомневайся: ты и в самом деле дрался со львом, пытаясь спасти единорога, хотя и сильно пострадал при этом.
— Так почему же я тогда жив остался? — озадаченно вопросил Антоний.
Балкис очень не хотелось обидеть его, но все же она не смогла умолчать:
— Скажи, ты все же унёс и сберёг несколько золотых самородков из долины муравьёв?
Антоний покраснел и признался:
— Да, все так и есть. Не смог совладать с алчностью. — Но тут он вспомнил, о чем прежде был разговор, и встрепенулся. — Но какое отношение золото муравьёв имеет ко льву-людоеду?
— Похоже, один муравей преследовал тебя — хотя вернее было бы сказать, что он преследовал своё золото, — пояснила Балкис. — Он вдруг выскочил на поляну в то самое мгновение, когда лев был готов проглотить тебя… — Она отвернулась, слезы застлали ей глаза. — Я пыталась произнести заклинание, чтобы защитить тебя, но все случилось слишком быстро, и я никак не могла сочинить последнюю строчку!
Антоний обнял её за плечи, её щека прижалась к его мускулистой груди. Он ласково проговорил:
— Ты бы непременно сочинила её, и у тебя бы все получилось, даже если бы тебе пришлось заставить льва выплюнуть меня. Но муравей чем-то помог тебе?
— Он оказался под стать льву, — сказала Балкис и невольно поёжилась, вспоминая о сражении насекомого с хищником. — Просто удивительно, как такое маленькое существо может обладать такой чудовищной, убийственной силой. В общем, они со львом прикончили друг друга.
— Везёт, как говорится, глупцам и безумцам, — тихо отозвался Антоний. — Слава богу, я оказался и тем, и другим. Но все же — как мне удалось уцелеть?
Балкис была готова ответить, но спохватилась и промолчала. Ей вовсе не хотелось, чтобы Антоний полюбил её из благодарности, из чувства долга.
Её спас брат Рианус. Он пошёл навстречу юноше и девушке, искренне, безмятежно улыбаясь:
— Доброе утро, молодые люди!
— Доброе утро, любезный господин, — безупречно вежливо ответил Антоний, хотя он явно удивился тому, что старец, похоже, знает и его, и Балкис.
— Доброе утро, брат Рианус, — проговорила Балкис, благодарно улыбнувшись старцу-отшельнику. — Антоний, это один из тех двоих святых людей, которые исцелили тебя.
— Исцелили меня? — Антоний ошарашенно уставился на брата Риануса. — Премного благодарен вам, о любезный господин!
— Не за что так благодарить, — с улыбкой ответил монах.
— Но как же вы могли вылечить меня от ран, оставленных львом, всего за одну ночь? — удивлённо спросил Антоний.
— Да не за ночь, молодой человек. Если честно — менее чем час. — Брат Рианус повернулся и указал на видневшуюся за деревьями поляну. — Видишь тот большой камень?
Антоний посмотрел туда, куда указывал старец.
— Вижу, преподобный господин.
— Этот камень обладает необычайной целительной силой, — объяснил отшельник. — В нем есть углубление наподобие раковины, и в этом углублении всегда на четыре дюйма воды. Если какой-то христианин желает исцелить все своё тело, он раздевается донага и ложится в эту впадину. И ежели его вера истинна, вода начинает подниматься и покрывает такого человека с головой. Так происходит трижды, а потом вода спадает, а принявший целительную ванну вылечивается от любых недугов. Вот как исчезли твои раны.
— Это же чудо! — воскликнул Антоний. — О, как я вам благодарен, добрый господин!
— Благодари Господа, юноша, ибо тебя излечил Господь. — Брат Рианус посмотрел на Балкис и улыбнулся. — Хотя отчасти ты должен сказать спасибо и этой девушке. Это она привела тебя к нам. Она, а ещё та птица, которая показала ей дорогу.
Антоний изумлённо воззрился на Балкис. А та, словно бы в своё оправдание, промолвила:
— Не могла же я бросить тебя и позволить тебе умереть.
— Да, да, не могла, ясное дело! — Послышался шелест крыльев, и птица сидикус уселась на плечо брата Риануса. Тот поморщился: острые птичьи коготки впились в его кожу — но монах промолчал. — Но конечно же, — продолжала птица надменно, — твоя подружка была просто вне себя от страха. Да, да, поджилки у неё тряслись, так она за тебя переживала. Ну и, само собой, она бы ни за что не догадалась, как ей поступить, если бы кое-кто не дал ей мудрый совет.
Балкис одарила птицу гневным взглядом.
— Антоний, эту говорливую птицу зовут сидикус. Это она посоветовала мне освободить единорога и попросить его отвезти тебя сюда.
— Ага, — подтвердила птица. — Она все так и сделала — когда я её хорошенько разозлила. Только тогда у её мозги маленько пришли в порядок. А потом я привела её к этим благородным старцам и к их волшебному камню. Представь себе, всю дорогу мне пришлось эту девицу подзуживать, лишь бы только она хоть немного отвлеклась от тревоги за твоё драгоценное здоровье.
— Ну да, только из-за этого ты ко мне и приставала, — буркнула Балкис. — А не потому, что ты вообще обожаешь посмеиваться над людьми.
— А почему бы не соединить приятное с полезным? Р-р-оук!
Балкис только теперь поняла, что этот скрежещущий звук — смех.
Антоний постарался скрыть изумление, охватившее его при виде говорящей птицы, и торжественно поклонился сидикусу:
— Благодарю тебя, доброе создание, за благородную помощь.
— Вот это речи, я понимаю! Сладко как говорит-то! — Птица, все ещё восседавшая на плече у брата Риануса, пристально воззрилась на Балкис глазками-бусинками. — А если бы ты ещё кое о чем узнал!
Антоний озадаченно взглянул на Балкис:
— О чем это она?
Балкис потупилась и сильно покраснела. Птица не дала ей ответить.
— Если бы, если бы, — затараторила она. — Да-да, так я и сказала! Если бы узнал, какие у неё чувства, то ты бы и с нею так же сладко заговорил. Тогда бы и она тоже кое о чем узнала, вот!
— Какие у тебя чувства? — Антоний взволнованно обернулся к Балкис. — О каких чувствах говорит эта птица?
Глава 25
Балкис закусила нижнюю губу, сильно покраснела. Она не в силах была произнести ни слова и мысленно проклинала болтливую птицу.
— Ну конечно! Как я сам не догадался! Тебе не нужно ничего говорить, я все знаю! — тепло проговорил Антоний. — Твои чувства — это забота и тревога за спутника — и надеюсь, за друга. — Он порывисто обнял Балкис, её щека прижалась к грубой ткани его рубахи, к крепкой груди, и голос юноши ещё громче зазвучал в её ушах, а сама она вновь затрепетала. — Как я счастлив, что рядом со мной такая верная и заботливая спутница! Спасибо тебе, о, спасибо тебе тысячу раз, Балкис. Ты спасла мне жизнь!
Балкис была готова возразить, сказать, что не только дружеские чувства заставили её поступить так, как она поступила, но слова застряли у неё в горле.
— Да не благодарности она от тебя ждёт, желторотый ты баЛбес, проскрипела птица . — Она хочет, чтобы ты поцеловал её!
— Поцеловал её? — Антонии отстранился, покраснел и растерянно уставился на девушку. — Не говори глупостей, птица! Зачем этому прекрасному созданию поцелуй какого-то недотёпы?
Балкис молча, страстно смотрела на него. Как ей хотелось сказать ему, что он — вовсе не недотёпа!
— Да затем, что она в тебя влюблена по уши, тупица! — крикнула птица во всю глотку. — Неужто ты этого не видишь? О нет, вы, люди, — законченные недоумки! Уж когда курочка-сидикус влюблена в петушка, то он и думать не станет — сразу поймёт, что к чему! А тебе что же, непременно надо, чтобы она сама тебе все сказала?
— Да, и… даже тогда я, пожалуй, вряд ли в это поверю, — пробормотал Антоний, не отрывая глаз от Балкис. А она смотрела на него, и его глаза, казалось, затмили для неё весь мир, она была готова утонуть в них, а голос возлюбленного словно окутывал её с головы до ног. — Ты любишь меня, Балкис?
Балкис разжала губы, но снова не смогла вымолвить ни слова.
— Господи, хоть бы это было правдой, — тихо проговорил Антоний. — Потому что я безумно люблю тебя — с того самого мгновения, как увидел тебя в человеческом обличье.
Балкис от изумления широко раскрыла глаза. Её пронзила сладкая боль, но она молчала, как заговорённая, и только губы её тянулись к губам Антония.
И вот наконец с его губ сорвались еле слышные слова:
— Ты в самом деле любишь меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62