Ничего не поделаешь – таковы условия игры. Он возвращается только по той дороге, по которой уходил, иначе – невозможно. Иначе – придется застрять там, где он находится в данный момент. Вот почему он столько лет не мог покинуть Академию: пока все дорожки в ней не оказались исхожены таким образом, что любой путь сделался способен играть роль дороги возвращения, Хессицион вынужден был оставаться на одном месте.
Он почти бежал.
Несколько дней назад герцог Вейенто отдал строгий приказ всем своим людям: отойти от домика на несколько десятков шагов и жить не в самом доме, но рядом с частоколом. Приказ касался и Хессициона. Было также запрещено шуметь и вообще издавать какие-либо звуки. От этого, сказал Вейенто, зависит чистота следующего эксперимента.
Хессицион пытался было возражать. Он терпеть не мог, когда студенты вмешивались в ход опытов. Он всегда пресекал чужую инициативу. Он считал, что опыт может получиться лишь в том случае, если руководит им единственный человек, а все прочие слепо ему подчиняются.
Но Вейенто настоял на своем. Он объявил, что уничтожит объект, если Хессицион будет упорствовать. Хессицион пришел в ужас и подчинился.
Но теперь появилась новая сила, которая была более могущественной, и Хессицион бежал обратно огромными прыжками.
Он миновал частокол, ловко прокрался к дому так, чтобы стражи его не заметили – впрочем, те не слишком и старались следить за сумасшедшим старцем, – и вошёл в дом.
Перед дверью Хессицион остановился. Он помнил, что дверь эта была заперта, но в данном случае последнее обстоятельство не имело ни малейшего значения. Только сейчас он сообразил, что же, собственно, произошло. Он слышал троекратный зов. Он до сих пор продолжал надеяться, что увидит свою былую возлюбленную, хотя давным-давно уже забыл, как она выглядела: от неё осталось только ощущение щедрости поздней, увядающей красоты. И еще – тепло. Никто на свете не был таким теплым, как она.
Хессицион помедлил немного перед закрытой дверью, а затем шагнул – и очутился в комнате.
Там сидела девушка. «Немного полновата», – подумал он. И сразу вспомнил, где встречал ее прежде. Она, кажется, училась в Академии. Странно, что она делает здесь?
В комнате, где она находилась, царил страшный разгром. Хессицион присел перед ней на корточки.
– Это ты натворила, дитя мое? – осведомился он.
Она задрожала всем телом, слепо потянулась навстречу живому голосу, обхватила Хессициона за шею и, прильнув к нему, отчаянно зарыдала. Он погладил ее по спине, неловко, как погладил бы бревно, проверяя, достаточно ли сухая у него кора, чтобы разгореться в очаге.
– Кто вы? – всхлипывала она.
– А ты кто?
– Я – Фейнне.
– Ты позвала меня трижды, – сказал он. – Я вспомнил. Я всегда прихожу на такой зов... Иногда зов идет за мной слишком долго, но сегодня я оказался рядом.
– Я видела вас – там, в тумане, – сказала Фейнне, отстраняясь. – Это ведь были вы?
– Если ты видела рослого красавца с золотыми кудрями и прочими делами где положено – то это, несомненно, был я, – ответил Хессицион.
К его удивлению, Фейнне рассмеялась. Она смеялась с трудом, сквозь боль, сквозь страх, и с удивлением понимала: смех оказался сильнее. Как ни противились губы его власти, они растягивались, и из горла рвался этот странный, неуместный смех.
Хессицион качал головой:
– Впервые за пятьдесят лет женщина смеется моей шутке! – сказал он. – Видать, я и впрямь еще парень не промах! А что ты делала в моем тумане?
– Пыталась вырваться... Зачем вы поместили меня туда?
– Куда?
– В туман!
– Я поместил тебя в туман? О чем ты говоришь?
Она прикусила губу.
– Господин мой, вспомните, что вы делали, когда мы с вами оказались в том тумане!
– Ну да, – недовольным тоном протянул Хессицион, – ты пролезла, куда тебя не звали, пока я ставил мой опыт... – Тут он взмахнул руками, сбив на пол последнюю оставшуюся в невредимости вазочку, и с силой стукнул по ней кулаком, раскровянив себе руку и раскрошив несчастную безделушку. – Я ставил опыт! Ты, глупый объект! Ты ведь мой объект?
– Да, – сказала Фейнне, снова начиная чувствовать себя несчастной. Недолгое облегчение, которое она ощутила при появлении Хессициона, уступило место привычному страданию – но теперь, после передышки, Фейнне заново ощущала свою усталость.
– Ну так если ты объект, то и нечего диктовать мне условия опыта! А как я здесь оказался?
Фейнне услышала, как старик вертится на полу, озираясь по сторонам.
– Я позвала вас.
– Тут же заперто! Как мы отсюда выберемся?
– Возможно, есть фаза луны, которая подходит для этого...
– Луны? Какой из двух? – Он пожевал губами, издавая неприятные чмокающие звуки.
– Я не знаю... – робко отозвалась Фейнне.
– Что ты вообще знаешь... Все студенты – дураки и невежды! – отрезал Хессицион. И спохватился: – А как мы будем кушать? Тут заперто! Я голоден!
Фейнне молча слушала, как он мечется, топча разбросанные повсюду вещи. Затем он с силой бросился на пол и завопил:
– Ты хоть понимаешь, что натворила, глупая сквернавка? Нас с тобой здесь никто не найдет! Мы умрем!
– Ну и пускай, – сказала Фейнне.
В тот миг ей действительно сделались безразличны и жизнь, и смерть. Запертая и брошенная посреди леса наедине с сумасшедшим стариком, она не угадывала в своем будущем больше никакой надежды.
Глава двенадцатая
РАЗОЧАРОВАНИЕ В ИЗУМРУДАХ
Теперь горы окружали Радихену повсюду, куда ни кинь взор: головокружительные провалы и впивающиеся в небо вершины. Странно было думать о том, что в глубине этих гор прорыты глубокие тоннели, что там, в темноте таинственных недр, существует целый подземный город: шахты, переходы, естественные пещеры и даже, как рассказывают, пещерные озера.
Радихена смотрел по сторонам, и ему казалось, будто он умер и теперь находится в царстве мертвых. Обычные люди не могут обитать здесь. Такое попросту невозможно! Обычная жизнь – там, где равнины и мягкие холмы, где плавная зеленая линия горизонта лишь изредка топорщится замками, а воздух полон удивительно сытного запаха свежей, созревшей зелени.
Здесь ничто не напоминало мест, где прошла вся предшествующая жизнь Радихены. Он не испытывал страха, ему даже не было грустно. Отсутствие выпивки перестало беспокоить его. Происходившее изменяло его сильнее всякой выпивки. Внезапно он понял, что стал лучше видеть.
В мире начали проступать краски. Горы сделались чёрными, синими, фиолетовыми, а те, что были ближе остальных, – нежно-зелеными. Зрелище завораживало Радихену, он не мог оторвать глаз от величавого царства, милостиво допустившего к себе людей. Ибо – в этом не могло быть никаких сомнений! – горный мир изначально совсем не предназначался для человека, и представители слабого рода человеческого получили возможность обитать здесь лишь благодаря снисходительности великих гор.
Радихена продолжал путь от конторы, где подписал контракт, дальше, в глубину герцогских владений. Его вместе с шестью другими новыми рабочими устроили на открытой телеге. Ехать предстояло недолго – меньше половины дня. «К ночи будете на месте», – обещал Лахмар.
Телега сильно отличалась от той, на которой Радихена прибыл сюда. С низкими бортами, открытая, она была сделана из очень прочных досок какой-то неизвестной Радихене породы дерева – темно-красных, с густыми черными прожилками. Должно быть, местные, предположил он, оглядывая невысокие, толстые стволы и узловатые ветви деревьев, мимо которых проезжал.
Колеса этой телеги были гораздо толще и ниже тех, к которым Радихена привык на юге. Зато использовались настоящие металлические рессоры, так что сидящих на телеге почти не трясло.
Невысокая лошадка с толстыми лохматыми ногами и густой, коротко подстриженной гривой, темно-рыжая, с белыми пятнами, спокойно бежала по горной дороге. Ее мало заботили обрывы и пики; она родилась и выросла здесь и не боялась гор.
Несколько раз бортик царапал о скальную стену, и Радихена ежился от страха: в отличие от лошадки он испытывал настоящий ужас при мысли о том, что они, быть может, упадут в пропасть.
Однако все обошлось, и к вечеру новички благополучно добрались до поселка. С Радихеной, как и обещал Лахмар, не было никого из его старой деревни. Его отправили в самую дальнюю шахту, в поселок, который здесь называли Изумруд.
Радихена остановился посреди единственной улицы поселка. У него, в отличие от прочих новеньких, не было при себе даже ничтожного узелка – ничего из личных вещей, только худая одежда на плечах и разваливающиеся сапоги на ногах. Вокруг сделалось вдруг очень тихо. Ни упорного цокота копыт, ни грома колес, ни далекого шума падения камней, ни крика птицы над годовой.
Один раз тишину нарушил всадник: он неспешно проехал по улице, даже не повернув головы в сторону сбившихся в кучу рабочих. Разглядев его, Радихена похолодел: гном! Впервые в жизни деревенский юноша видел нелюдя, да еще такого!
Коренастый, с бородавками по всему лицу, со всклокоченной бородой и длинными густыми волосами, с приплюснутым носом, ростом этот гном был с десятилетнего человечьего ребенка, а в плечах – как хороший кузнец. Вид у него был надменный, с оттенком начальственного недовольства.
Он скрылся за поворотом, и почти тотчас навстречу новичкам широким шагом вышел какой-то человек.
Человек! Радихена тайком вздохнул от облегчения. Он боялся, что его отдадут под начало нелюдям. После всего случившегося это было бы для Радихены уж слишком.
Человек этот оглядел новичков и сказал:
– Что вы тут стоите?
Ответа не последовало. Человек криво усмехнулся:
– Все вы с юга приезжаете такие. Боитесь слово лишнее сказать. Ничего, скоро все переменится... Я задал вопрос. Пусть кто-нибудь один соберется с духом и ответит.
Они переглянулись и опять промолчали. Затем Радихена, сам не понимая, зачем это делает, вышел вперед и проговорил:
– Мы не знали, куда идти.
Человек оглядел его с любопытством.
– А что, по-твоему, нужно делать, если не знаешь, куда идти?
Радихена оглянулся на своих товарищей, однако те смотрели на него с некоторым злорадством: взялся говорить за всех – за всех и неприятностей огребешь!
Тогда Радихена сказал:
– Когда не знаешь, нужно спросить.
Человек подбоченился, засмеялся.
– Мне нравится твой образ мыслей, рыжий! Ну так спрашивай. Вот он я. Давай.
– Хорошо, – сказал Радихена. Ему показалось, что он угадывает условия игры. – Спрашиваю. Мы только что подписали контракт и прибыли сюда с юга. Куда нам идти?
– За мной, – велел человек. Теперь он, как казалось, утратил к Радихене всякий интерес.
Их отвели в бараки: троих – в один, двоих – в другой, а Радихену – в третий, стоявший возле самой горы.
Прежде Радихена всегда жил один. У его дяди, пьяницы-пастуха, имелась крохотная хижина, однако и сам пастух, и его юный племянник, и те бродяги, которых привечал пастух, – все они предпочитали ночевать под открытым небом или под каким-нибудь кустом, часто – даже без одеяла.
Здесь же все переменилось. Впрочем, как могло быть иначе! Радихену удивило бы, окажись хотя бы одна деталь его новой жизни похожа на прежнюю.
Длинный барак лепился к скале; собственно, скала составляла одну из его стен. Остальные были деревянные – из той же породы, что и телега.
Окна имелись только в одной стене, той, что выходила на поселок, поэтому в бараке было темно. И, как заметил Радихена, на всех окнах имелись плотные ставни. В первое мгновение Радихена решил: ставни – для того, чтобы люди отсюда не бегали; но спустя мгновение понял свою ошибку, Отсюда никто не убегает. Незачем. Вероятно, ночами здесь бывает холодно, вот и все объяснение.
Несмотря на то, что барак сильно смахивал на тюрьму, Радихена сразу почувствовал себя здесь свободно. Как будто обрел дом, которого всегда был лишен.
Он остановился на пороге и громко позвал:
– Кто главный? Я – новичок, мне велено было сюда прийти.
Главный нашелся быстро: кривоногий широкоплечий человек неулыбчивый, с множеством черных отметин на лице. Он приблизился к Радихене и сердито спросил:
– Что кричишь?
– Мне надо устроиться...
– Ему надо устроиться! Кто ты такой, рыжий?
– Радихена...
– Я – Макилвен. Запомнил?
– Да, господин Макилвен.
– Без «господина». Здесь не принято.
– Хорошо...
Макилвен отвел Радихену к узкой койке, что стояла в самом дальнем конце барака. Над койкой висела маленькая, совершенно закопченная масляная лампа, и Макилвен зажёг её. Стали видны отдельные предметы: мятый металлический кувшин на полу, смятое одеяло и комковатый матрас, набитый старой соломой.
– Это все твое, – сообщил Макилвен. И еще раз оглядел Радихену: – Ты без вещей?
– У меня нет, – сказал Радихена.
– Кувшин – для умывания. Понял? – Макилвен поднял кувшин, понюхал, сморщился. – Вода протухла, утром наберешь свежую. Встанешь вместе со всеми. Завтрак – для всех. Сядешь за стол рядом с соседом по койке – запомни который и не перепутай потом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71