Он замкнулся в себе и по целым дням лежал у костра. Не того, на котором сожгли тело Тандернака, но другого – маленького, разведенного Аньяром и Чильбарроэсом в знак присутствия в туманах жизни.
Раз за разом вставал в его памяти тот жуткий миг, когда из пустоты вышел этот человек и, не произнеся ни единого слова, перерезал горло лошади. Холодная жестокость этого поступка ранила Кустера, как ему казалось, насмерть: он не мог забыть, не мог успокоиться. Ему приходилось видеть, как погибают животные, как они болеют и умирают, даже те, за которыми он ухаживал. Но это происходило в порядке вещей. То, что сделал Тандернак, выходило за рамки обычного порядка, было неестественным – и оттого пугало. Кустеру казалось, что он никогда уже не станет прежним.
Уида, казалось, догадывалась о том, что происходит у него на душе. По крайней мере, она единственная нашла нужным посидеть рядом с Кустером. Он не обращал на ее присутствие ни малейшего внимания. Продолжал лежать, уткнувшись лицом в землю.
Соскучившись, Уида сказала:
– Я подарю тебе лошадь.
Он чуть повернул голову, глянул на нее искоса.
Уида коснулась его плеча.
– Я тебе мою отдам. Она хорошая. Ну, та, которая тебе еще на ярмарке не понравилась. Хочешь?
– Хочу, – сказал Кустер и заплакал.
Уида чуть отодвинулась.
– Ненавижу, когда плачут, – сообщила она.
– Ненавидь себе на здоровье, – проворчал Кустер. – Много ли мне толку от твоего подарка? Все равно хозяин отберет.
– Он такой мерзавец? Вот бы не подумала! – Уида обернулась к Эмери. – С виду не заподозришь.
– Не он, – вздохнул Кустер. Отер лицо, сел. – Господин Эмери – наниматель, а настоящий хозяин – в столице...
– Сколько же у тебя хозяев? – Уида прищурилась.
– Больше, чем мне бы хотелось...
Уида устроилась удобнее – то есть навалилась на своего собеседника, как на стену, и положила голову ему на плечо.
– Всегда хотела спросить: как вам это удается... – протянула она. Нашла на ощупь сухую палочку, принялась нервно крошить ее в пальцах. – Надо мной вот вообще никого нет. Понимаешь? Только небо. Даже отец надо мной не волен. Делаю что хочу. Ничего худого, кстати, не делаю – но это мой собственный выбор... А как живете вы – такие, как ты? Сколько над тобой господ?
– Всегда есть один, который ближе других, – обычно он-то самый зловредный, – сказал Кустер. – Но тут уж какой попадется. Иногда – как господин Эмери, вполне недурной. А иногда – хоть в реку бросайся да тони. Способ – единственный: искать лазейки. Между всякими обстоятельствами всегда найдется хотя бы одна лазейка. Опять же, возможности воровать по мелочи: это очень выручает. Знакомства в нужных местах. Умение врать. Словом, множество приспособлений. Вот для того, чтобы ездить верхом, сколько всего нужно! И седло, и уздечка, и попона... стремена... Понимаешь? – Кустер немного оживился. – Моя жизнь – похлеще верховой езды, но у меня-то припасен полный набор приспособлений.
– Ясно, – сказала Уида. – Стало быть, лошадь тебе дарить – бесполезное дело.
– Выходит, что так, – признался Кустер.
– Пропадать тебе, Кустер, ни за что, – подытожила Уида и встала так неожиданно, что он едва не упал.
Глянув на нее снизу вверх, он надулся и снова уставился на огонь.
Кустер был единственным, кого не занимала личность Тандернака. «Господские дела», так он это называл.
Эмери, напротив, был чрезвычайно обеспокоен случившимся. Немало времени он провел в разговорах об этом с Аньяром и Чильбарроэсом. Чильбарроэс считал подобные беседы бесплодными.
– Главное – он мертв и сожжен, – заявлял прозрачный старик с призраком короны на голове. – Есть ли смысл докапываться до того, кем он являлся при жизни? Не вернется – и хорошо. Мы ведь не пытаемся установить, какие подвиги совершали все убиенные нами монстры...
Аньяр, напротив, отнесся к проблеме гораздо более серьезно.
– Он был злом, – рассуждал эльф. – Что есть зло?
– Ну, началось... – безнадежно махнул рукой Чильбарроэс.
Эльфа он, впрочем, нимало не смутил.
– Зло есть отсутствие, которое возомнило себя отдельной сущностью, – продолжал Аньяр. – Зло есть пустота. Отрицание – сплошное «не»: недоброта, нелюбовь, немилосердие, некрасота... Подобное отрицание не может удерживаться в рамках пассивности – рано или поздно оно становится агрессивным. Оно любит действовать. Ему необходимо действовать, иначе оно начинает ощущать вонь собственного гниения. В действии же обнаруживается и истинная его природа, ибо в каждом своем проявлении оно невыразимо пошло...
– Он принадлежал к народу Эльсион Лакар, – сказал Эмери. – Этот отвратительный, гнусный, жестокий человек. Эта нелюдь. Я не могу понять – как такое возможно.
– Эльсион Лакар – не гарантия доброты, чистоты, красоты и так далее, – возразил Аньяр.
Чильбарроэс приставил к голове друга растопыренные пальцы, изображая «рога», пошевелил ими и убрал руку – шутку не поддержали.
– Он был один из вас, – повторил Эмери. – Я убил одного из Эльсион Лакар.
– Дважды, – добавил Чильбарроэс. – Кажется, пора рассказать о том, как вам это удалось.
– Первый раз был не я, – сказал Эмери. – Тут какая-то ошибка.
И сразу пожалел о сказанном, потому что поймал на себе пристальный взгляд Элизахара. Фейнне спала, устроившись у него на коленях, но сам солдат бодрствовал и внимательно слушал разговоры. «Кто он такой? – в очередной раз задумался Эмери. – Сержант, как же... В жизни не поверю, что он обыкновенный сержант. Есть что-то еще... Что-то еще, о чем он не счел нужным сообщить никому из нас. Предпочел, чтобы студенты выгоняли его из своего любимого кабачка, не желая сидеть за одним столом с лакеем. Я должен был догадаться раньше. Я должен был догадаться...»
Аньяр провел ладонью перед огнем, и внутри костра неожиданно начали возникать картины, смутные, неопределенные, похожие на обрывочные сновидения. Чильбарроэс подсел поближе к своему другу и заявил:
– Грубо сработано.
Сон, который был выбран прозрачным стариком из множества видений, оказался ясным и четким. Этот сон снился герцогу Вейенто долгие годы, с небольшими вариациями, но всегда один и тот же. Сон о предателе, который согласился отравить лезвие кинжала и убить королеву Ринхвивар. Сон о том, кто исказил свою природу и испортил свою кровь, а после передал ее по наследству потомкам, рожденным от обычных женщин.
Элизахар уже привык бродить по чужим сновидениям, но для Эмери это оказалось серьезным испытанием. Он заблудился посреди этого сна и начал звать на помощь, хватаясь руками за холодные влажные стволы деревьев и срывая голос, но не слыша сам себя. Он находился одновременно возле костра, на тропинке, в густом лесу – и где-то далеко в горах, возле пещер. Он был и собой, и герцогом Вейенто, и тем эльфом, который решился на предательство, и в его ушах стучала отравленная кровь. Она давала о себе знать каждое мгновение, она медленно убивала его.
Неожиданно Эмери понял, что умирает. Его схватили и потащили в глубину пещеры, в самое сердце темноты, и там бросили на пол. Он хотел пошевелиться, но не мог двинуть ни рукой, ни ногой, и самым ужасным было то, что он знал: никогда в жизни он не сможет больше пошевелиться. Ему дозволено только открывать и закрывать глаза. Бесполезное занятие: вокруг царила непроглядная ночь.
И наступила боль. Она явилась и не пожелала уходить. Боль и неподвижность. Кричать не имело смысла, никто не слышал. Смотреть не на что – только тьма вокруг. Он ждал, когда придет усталость и заберет его. Только отравленная кровь стучала в висках нестерпимо.
– Он умер, – громко и хрипло проговорил Эмери. Теперь он слышал собственный голос.
Никого вокруг. В бреду умирающего мелькнул Медный лес, и вдруг боль отпустила: из-за деревьев, делаясь все более отчетливым, выступил Элизахар. Эмери попытался дотянуться до него рукой, но по-прежнему оставался недвижим: те, кто прибил его руки и ноги к каменному полу, сделали это на совесть.
Элизахар подбежал к нему сам и начал вытаскивать железные штыри. Он избавил от них руки Эмери, затем вдвоем они освободили его ноги.
– Вставай, – сказал Элизахар. – Можешь встать? Держись за меня.
Эмери принял предложенную ему руку и, шатаясь, поднялся.
– Где мы? – спросил он шепотом.
– Во сне, – ответил Элизахар. – Идем. Ты помнишь ту музыку?
– Фейнне, – сказал Эмери. – Фейнне. Она как якорь. Я играл на клавикордах и видел Фейнне.
– Да, – откликнулся Элизахар. – Я тоже ее видел.
Они сделали шаг, другой – и неожиданно оказались возле костра. У Эмери болело все тело. Элизахар сидел на противоположной стороне, по-прежнему обнимая Фейнне, и внимательно смотрел на Эмери.
– Я вернулся, – сказал молодой дворянин. – Проклятье! Не надо больше так делать!
– Ты ведь хотел знать, – напомнил Чильбарроэс.
Эмери немного помолчал, собираясь с духом. Потом спросил:
– Если я теперь засну – не будет больше таких снов?
– Постараюсь не спать, – кратко обещал Чильбарроэс.

* * *
Бесконечное сидение у костра длилось и длилось, и в конце концов Эмери начало казаться, что оно приобрело протяженность целой жизни. Иной человек успевает родиться, вырасти, обрести семью и обзавестись старческими привычками, а шестеро все сидели возле костра и время от времени обменивались репликами, но по большей части смотрели в огонь и ничего не делали.
Иногда они спохватывались и отправляли Кустера в лес за хворостом, чтобы огонь не угас, но такое происходило нечасто. Кустер впал в тоску: слова Уиды разбередили его. Если бы эльфийка предложила ему сделаться лошадью, Кустер не сомневался бы ни мгновения и с радостью ухватился за шанс изменить свою жизнь. Но она говорила о том, чтобы избавиться от всех господ, , какие только имеются, и раз и навсегда отказаться от извилистого жизненного пути по «лазейкам», о которых он так простодушно ей рассказывал.
Кустер сперва страстно захотел жить сам по себе, а после столь же страстно убоялся этого, и теперь его разрывала печаль.
Вид скорбного Кустера начал нешуточно раздражать Эмери, так что молодой дворянин с трудом удерживался от декламации стихотворений Пиндара – преимущественно о разложении, гниении и трупах. В частности, у Пиндара имелось чрезвычайно нудное, хотя довольно сильное по выразительности стихотворение (виноват, элегия) насчет дохлой лошади. И мелких падальщиков, которые поселились у нее в брюхе с известными целями.
Уида почти не отходила от своего отца. Эмери не без удивления понял, что за время разлуки – видимо, довольно долгой – Аньяр и его дочь успели соскучиться друг по другу. Поразительное внешнее сходство, бывшее, вероятно, также отражением и сходства внутреннего, не мешало им оставаться близкими друзьями. Глядя, как они жадно, торопливо общаются, трудно было поверить в то, что рассказывала Уида о своих отношениях с родственниками. По всей вероятности, ссориться они начнут приблизительно через неделю совместной жизни.
Уида занимала почти все мысли Эмери. Он не представлял себе, как перейти к главному делу: к разговору о Королевстве. Ему было неловко даже за свои мысли – по правде сказать, Эмери приходилось понуждать себя формулировать их самым откровенным, даже циничным образом. И в который раз уже он вынужден был признаться самому себе в том, что дядя Адобекк восхищает его с каждым днем все больше и больше.
Адобекк занимался политикой много лет. Адобекку приходилось рассуждать о возвышенных предметах весьма низменным образом. Например, Эмери был уверен – теперь-то уж точно! – в том, что Адобекк многократно рассуждал об эльфийской крови. Причем – в выражениях, которые воспитанный человек не решился бы повторить не то что при дамах, даже при более-менее воспитанных мужчинах. Для солдата из армии Ларренса – в самый раз. Но – только для солдата. Не для сержанта.
И все же дядя Адобекк умудрился сохранить на удивление чистое сердце. Он сберег способность любить – и до сих пор обожал королеву, сочетая в себе возлюбленного, верноподданного и старого друга.
Эмери так не мог. Когда он рассуждал сам с собой касательно Уиды, ему казалось, будто он теряет невинность. И не с любимой женщиной (и, если уж на то пошло, даже не с приятным мужчиной!) – но с какой-то омерзительной бабищей, среди вонючих, пропахших потом и благовониями простынь. И уж конечно не из любви – ради денег.
Ощущение было невыносимым. Эмери яростно хотелось отправиться на кухню дядиного дома, потребовать горячей воды – много! – и забраться по подбородок в бочку, служившую ванной.
Внутренний диалог Эмери с самим собой происходил следующим образом: «Ты искал эльфийку. Ты нашел эльфийку. Теперь осталось немногое: уговорить Уиду отправиться с тобой в столицу. Вперед, мой мальчик! Королевство надлежит напоить свеженькой эльфийской кровушкой, иначе... Иначе – лучше не думать».
«Уида – дочь Аньяра, а Аньяр обитает в приграничье. Он не любит возвращаться в мир Эльсион Лакар. Если тот предатель сумел передать всем своим потомкам порченую эльфийскую кровь, то как я могу быть уверен в том, что и Аньяр не испортил кровь своей дочери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71