Теперь оставалось найти лестницу вниз и открыть входную дверь.
Эйле спустилась на несколько пролетов и очутилась перед каменной нишей. Дальше никакого хода не было. Она постояла немного, точно ожидая, что камень сейчас расступится перед ней. Затем повернулась и поднялась обратно. Сбоку от хозяйской спальни находилась еще одна дверца, запертая. Эйле взяла ключи и быстро подобрала подходящий – он был меньше прочих. За той дверкой имелась витая лесенка, и она-то оказалась правильной: Эйле почти сразу очутилась в передней. Она узнала это помещение и тотчас поняла, что за минувшие несколько часов ушла от своего прошлого еще дальше. Еще пару часов назад в этом же самом зале стояла растерянная девица с мокрыми глазами. Какими жуткими показались ей новые знакомцы! Кого она испугалась? Грязноватых подростков с глупыми шутками? Детину с ухватками работорговца? Кто-то говорил, что подобные люди всегда трусливы...
Эйле уверенно подошла к двери и стала пробовать один ключ за другим.
– Ну, и куда это ты собралась? – послышался тонкий голос у нее за спиной.
И тотчас та, уверенная в себе, новая Эйле позорно удрала, бросив прежнюю на произвол судьбы. Прежняя Эйле втянула голову в плечи и застыла на месте. Сердце её ухнуло и перестало биться. Пальцы вцепились в связку ключей, как будто можно было в них отыскать спасение.
Детина не торопился приблизиться к ней. Стоял, весело скалясь, посреди комнаты и наблюдал за девушкой, которая осторожно поворачивается к нему.
– Испугалась, дурочка? – спросил он. – Не надо. Никто здесь не будет тебя наказывать. Наш хозяин не любит, чтобы девочек били. Мы же тут разумные люди. Поговорим и все уладим.
Эйле молчала. Ласковость этого человека была такой же фальшивой и немытой, как ковер на полу, и точно так же безуспешно прикрывала липкую грязь, которую никто и никогда не пытался отскрести.
– Ну давай, – продолжал он. – Расскажи, что тебя пугает. Я успокою. Я многих успокоил уже. У тебя был мужчина? Хозяин говорит, что сделает тебя домоправительницей в таверне на Мизенской дороге. Место хорошее, но требует умений.
Эйле медленно подошла к стене, повесила ключи на гвоздь и взяла из гнезда держатель с погасшим факелом. Детина поглядывал на нее покровительственно.
– Огонь не понадобится, – сказал он. – Пойдем прямым путём, по винтовой лестнице. Я здесь все переходы знаю.
Всё так же безмолвно Эйле приблизилась к нему и в последний миг, размахнувшись, с силой ударила надсмотрщика держателем по виску. Удар вышел неловкий, но сильный; мужчина пошатнулся и отлетел к стене. По виску потекла кровь. Эйле подбежала к нему и замахнулась снова. Уже теряя сознание, он видел, как взлетает ее рука с тяжелым держателем, и в последний миг поднял локоть, закрывая лицо. Удар пришелся выше – на лоб. Мужчина громко захрапел, и Эйле, чтобы он не разбудил остальных, схватила пригоршню тростника и сунула ему в рот. Челюсть умирающего судорожно стиснула сухие стебли, потом разжалась и замерла.
Эйле вернулась к ключам. Теперь она больше не сомневалась в себе. И точно – первый же ключ отомкнул замок. Дверь растворилась, и ночь впустила Эйле.
Улицы, утром показавшиеся девушке такими неприветливыми и угрюмыми, теперь выглядели иначе: темнота спрятала убожество домов, скрыла неряшливость мостовой – каждый поворот означал новое приближение к свободе.
Она побежала, петляя и ныряя в любой встречный переулок. У нее не было ни чувства времени, ни чувства направления: внутри городских стен Эйле была совершенно беспомощна.
Ноги у нее гудели. Ночь не заканчивалась. Иногда девушка видела над головой край луны или несколько звезд – там улицы расступались и позволяли светилам заглянуть в утробу города. Эйле миновала несколько ворот, сама того не заметив, и теперь кружила по более тесному пространству, между третьей и второй стенами. Она не отдавала себе отчета в том, как много прошла. Иногда ей чудилось, что она почти не удалилась от дома продажной любви и вот-вот снова увидит перед собой ту тяжелую дверь.
Она остановилась, переводя дыхание. Попробовала понять, не превратились ли и последние события ее жизни в далекое прошлое, не отошли ли они туда же, где теперь скрывались другие воспоминания, – но нет, Тандернак по-прежнему оставался в настоящем и мог схватить ее в любое мгновение.
Эйле подняла голову, пытаясь по очертаниям крыш догадаться, где находится, и вдруг на фоне неба увидела знакомый флюгер. Небо сделалось светлее, и металлический человек бежал по нему в страшнейшей тревоге, навстречу рваным фиолетовым облакам, которые гнал на него ветер.
Эйле снова зашагала, стараясь держаться знакомого направления. Еще одна стена – и в ней ворота. Ступать под своды было страшновато – теперь, когда приближалась заря и разница между светом и тьмой сделалась очевидной, – но Эйле пересилила себя. Здесь кольца городской застройки были совсем узкими, и спустя полчаса она заметила наконец дворцовую стену.
Девушка опустилась прямо на камни мостовой: она решила передохнуть, а заодно пожалеть себя и поплакать, но оказалось, что слез у нее не осталось и сил на рыдания – тоже. Поэтому она просто посидела немного, а после поднялась и, шатаясь, двинулась дальше.
Дворцовые ворота на ночь запирали, но Эйле об этом не знала. Она просто брела наугад, понимая, что рано или поздно ограда приведет ее к входу.
Сама того не зная, она миновала древние ворота, заложенные камнем и заросшие плющом, – те самые, где Ренье обнаружил ржавые кольца и убедился в правоте дядюшкиных россказней.
А потом перед ней предстал вход. Раскрытая дверь, приглашающая вернуться домой.
Эйле вошла, и тотчас блаженство охватило ее: она втянула ноздрями знакомый аромат сада.
Тихие шаги девушки шелестели по плоским камням. Причудливые здания то выступали прямо на дорогу, являя спящую роскошь фасадов, которую разбудит только солнце, то прятались в зарослях. Эйле шла и шла. Она снова заблудилась. В этой части дворцового комплекса она еще не бывала. Дом, где жили белошвейки, находился в противоположной стороне, но как туда пробраться, Эйле пока не знала.
Ей не хотелось останавливаться. Если утром ее заметят придворные, то непременно начнутся расспросы. Солгать, будто она возвратилась с любовного свидания, не удастся: в таком виде от возлюбленного не приходят. Говорить правду – не хотелось.
Эйле потерла лицо руками и растерянно огляделась вокруг. Где же она? Ни одного знакомого здания. Хоть бы кустик какой-нибудь приметный встретить!
Наконец она поняла, что вот-вот упадет, остановилась – и мир завертелся у нее перед глазами. Эйле покачнулась, простонав сквозь зубы, и тут ее подхватили чьи-то руки. Она дернулась, уперлась в грудь чужака, пытаясь избавиться от этой опеки, но совершенно незнакомый, очень молодой голос произнес:
– Да что с тобой? Куда ты рвешься? Идем-ка, пока тебя здесь не застукали.
Она пробормотала что-то совсем невнятное. Тот засмеялся, негромко и так сердечно, что у Эйле сразу потеплело на душе. И ужасно захотелось спать.
Она сказала:
– Хочу спать.
Он не разобрал, только подхватил ее удобнее и потащил с собой. Она не поняла, когда они очутились внутри здания. Вдруг Эйле сообразила, что лежит на кровати, и подскочила, но бывший с ней человек погрозил ей пальцем:
– Ложись да спи. Я открою окно.
«Он открыл окно, – подумала Эйле. – Я смогу выбраться отсюда в любой миг, если захочу».
Он побродил еще немного по комнате, несколько раз останавливался возле девушки и рассматривал ее, а после отходил. Наконец он ушел вовсе, и Эйле смогла наконец заснуть.
Глава четырнадцатая
МИЗЕНА
Адобекк хмыкнул:
– Должно быть, сейчас я услышу нечто новое.
Но Эмери не поддержал его легкомысленного тона. Он сел, принялся натягивать тонкие кожаные перчатки.
– Мне не нравится, что в той девушке, Фейнне, видят просто-напросто отмычку. И герцог, и даже королева.
– Выражайся пристойнее. Ты все-таки дворянин на службе ее величества.
– Куда уж пристойнее! – Эмери повернулся к дяде. – Все остальные слова хоть и больше соответствуют положению дел, но вообще неудобопроизносимы... – Он подался вперед, стиснул кулаки. – Для вас все это звучит отвлеченно: некий человек из Мизены, некая дочь некоего человека из Мизены, некий телохранитель некой дочери некоего человека из Мизены...
– Кажется, в грамматике такой прием называется «нанизыванием», – вставил Адобекк.
Эмери снова отказался сменить тон.
– Но ведь ни вы, ни ее величество не знали их, не были с ними дружны...
– Если ты постараешься как следует, многолюбезный Э мери, то у ее величества появится отличная возможность свести сердечную дружбу с дочкой торговца и дезертиром из армии Ларренса, – произнес Адобекк, хлопнув племянника по плечу. – Да и я не откажусь от этой чести!
Королевский конюший шумно выдохнул, потоптался по комнате.
– Вот что мне в тебе решительно нравится, Эмери, – высказался он наконец, – так это твое умение собираться в дорогу, не устраивая в комнатах разгрома! Бывало, укладываю я мои сундуки – так вокруг такое творится! Будто в доме побывали десятки дезертиров из армии Ларренса – и все голодные, и все грязные, и все жутко жадные...
– Просто я беру с собой мало вещей, – улыбнулся наконец Эмери.
– Ну ладно, ладно... – Дядя Адобекк снял с полки обширный кружевной воротник и заботливо начал укладывать его в сундук, сминая прочие предметы. – Больно ты строг со мной. Мне тоже жаль девушку. Но что мешает мне извлекать из этого похвального чувства заодно и пользу для правящей династии?
– А это сопоставимо с требованиями обычной совести?
– По-твоему, у придворного может быть обычная совесть?
– Как же, в таком случае, среди придворных остаются честные люди?
– Все дело в ловком комбинировании, – поучающе молвил Адобекк. – Требования чистой совести изумительным образом умеют сочетаться с соображениями выгоды.
– Как же вы поступаете, если сочетания не происходит?
– Делаю выбор. – Адобекк насупился. – Полагаю, сейчас не время обсуждать это. Ненавижу делать выбор! Всегда лучше увильнуть от принятия решения и свалить бремя ответственности на других. Запоминай, потому что когда-нибудь и тебе придется поступать так же.
Эмери подошел к дяде и крепко обнял его.
– Я найду Фейнне, – сказал он.
Адобекк прижал племянника к себе.
– Имей в виду и никогда не выпускай этого из мыслей: Фейнне – только ключ к миру Эльсион Лакар. Для тебя важно не столько спасти дочку торговца, сколько найти подходящую жену для Талиессина. Она должна быть из королевского рода. Помни об этом. Эльсион Лакар – лукавы и будут убеждать тебя в том, что в жены нашему принцу сойдет любая. Не соглашайся. Требуй принцессу. – Адобекк сморщил нос. – Ну, в крайнем случае бери, конечно, любую, потому что Эльсион Лакар правы: для возобновления брачного союза между Королевством и королями довольно лишь чистоты эльфийской крови...
И, снабдив племянника всеми этими разноречивыми указаниями, Адобекк удалился, очень растроганный.

* * *
Из столицы Эмери вышел пешком. Фоллон сопровождал его в первый день пути – нес его сундучок. В самом отдаленном предместье, на постоялом дворе, наняли экипаж с, возницей. Возницу звали Кустер. Он мало походил на крестьянина или трактирного слугу: тонкий, хрупкий, с печальным лицом и вдумчивым взором меланхолика. Очень светлые, почти белые волосы обрамляли молодое лицо, так что – при надлежащем складе мыслей – можно было счесть его преждевременно поседевшим после каких-либо невероятных испытаний. (Любознательному человеку оставалось только гадать – каких именно.)
Впрочем, Эмери был слишком поглощен собственными заботами, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. И уж меньше всего заботила молодого человека наружность наемного возницы.
Эмери устроился в трактире, потребовал горячего. Все дела улаживал Фоллон: договаривался об экипаже, лошадях, оплате. Фоллон же расплачивался; у Эмери было время немного передохнуть и поразмыслить.
С дядей он прощался долго, десятки раз выслушивая одни и те же наставления, произносимые с разной интонацией, в разных выражениях и снабженные – с присущей Адобекку изобретательностью – всякими приличествующими случаю остротами и примерами. С братом, напротив, расставание вышло коротким; они обнялись, перекинулись неловкими фразами: Ренье обещал не посрамить доброго имени Эмери, особенно перед девицами и прочими дамами, какие только повстречаются на пути, а Эмери сказал «с тебя станется» – и на том замолчал. Ренье еще раз обнял его, сильно покраснел, поцеловал в щеку – и убежал, оставив брата, тоже покрасневшего, тереть место поцелуя и хмуриться.
Скоро Фоллон отправится назад, в столицу, к своему господину, и путешествие Эмери начнется по-настоящему.
В окно он видел, как Кустер выводит лошадь и впрягает ее в экипаж, как привязывает дорожный сундучок Эмери позади кареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71