.. И там, в лесу, – частокол, а за частоколом – домик. Старинный, похожий на игрушечку. Много украшений. Думаю, туда приезжает поразвлечься какой-нибудь знатный господин.
– В каком смысле – поразвлечься? – осторожно уточнил Эмери.
Женщина блеснула глазами.
– Вы и сами знатный господин, могли бы догадаться!
– Я не настолько знатен, чтобы разбираться в подобных вещах, – огрызнулся Эмери. – Выражайтесь яснее!
Ее улыбка сделалась кривой, губы съехали на сторону так, словно были искусственными, и Фаста могла переклеивать их по собственному выбору.
– Скажете потом при дворе, что я вульгарна!
– Для начала, я не стану обсуждать при дворе поведение или манеры супруги мизенского горожанина, – сказал Эмери чуть резковато, но именно такой тон успокоил женщину.
– Хорошо. Буду вульгарной, если вам так больше нравится. В такие лесные домики знатные господа приезжают со своими любовницами, чтобы вволю порезвиться. Иногда устраивают там настоящие оргии. Случается, выезжают на охоту. Собственно, мне представляется, что изначально этот домик и служил пристанищем для охотников, но теперь там происходят странные вещи... Она летает, – добавила Фаста. – Она летает там каждую ночь.
– Фейнне?
Мать кивнула. Слезы потекли из ее глаз холодным потоком. Фаста как будто не замечала их. Продолжала тем же злым, напряженным тоном:
– Она поднимается вверх по скрещенным лучам, а затем лучи расходятся в стороны, и она падает грудью на частокол. Каждую ночь это происходит, каждую ночь! Когда закончится это страдание? Сперва я кричала – и присыпалась от этого крика, но после научилась молчать. Мне хотелось рассмотреть остальных. Я чувствовала их присутствие. И наконец я начала их видеть. Сперва одного: он похож на медузу, выброшенную на берег. Полупрозрачное, неопределенное тело, переливающееся слабыми красками. Некто без очертаний. А рядом всегда другой. Я знала, что от него будут одни беды! Я знала это с самого начала, но мой муж вбил себе в голову, будто он спас ему жизнь, будто он невиновен, будто бы он никогда не участвовал в нападениях той шайки грабителей... Что я могла сделать? Мне дозволялось только молчать и смотреть, как мой муж собственными руками отправляет нашу дочь на погибель!
– О ком вы говорите? – спросил Эмери. Он постарался придать своему голосу твердость – но не был уверен в том, что ему это удалось.
– Кто – «он»? – Фаста сместила кривую улыбку на другую сторону лица. Слезы ее высохли, оставив на щеках белесые полосы. – Я говорю о телохранителе моей дочери! Я говорю об этом головорезе, об Элизахаре – так, кажется, он себя назвал!
– Да, я помню Элизахара, – сказал Эмери.
Фаста хмыкнула.
– Ну, и как он вам показался?
– Неважно, – оборвал Эмери. – Важно лишь ваше мнение. Говорите мне все – и не стесняйтесь в выражениях.
– Его хотели осудить за разбой вместе с прочими солдатами из числа наемников Ларренса, но мой господин почему-то вздумал заступиться за него. Ради справедливости, как он выразился. Но где же справедливость для моей дочери? Поручить неопытную девушку какому-то бандиту! Лучше бы он убил ее собственными руками.
– Вы уверены? – спросил Эмери.
– Что?
– Что предпочли бы увидеть, как ваш супруг убивает Фейнне собственными руками?
– Что вы говорите?
Она закрыла лицо ладонями. Эмери с силой потянул ее за запястье и заставил открыть лицо.
– Нет уж, выслушайте! Я знал Элизахара – возможно, он и головорез, как вы выражаетесь, но человек очень хороший. Но главное – никто так не любит Фейнне, как он.
– Почему же он не защитил ее?
– Откуда вам знать, что он этого не сделал?
– Я вижу его в моих снах. Он всегда рядом.
– И что он делает?
– Ничего! – выкрикнула Фаста. – Он ничего не делает! Просто стоит и смотрит, как она падает грудью на частокол, ночь за ночью, без всякой надежды на спасение! Если вы найдете его, господин Эмери, умоляю вас добейтесь для него смертной казни!
– Ну... хорошо, – сказал Эмери. – Никогда не видел, как вешают. Должно быть, увлекательное зрелище.
Фаста вскрикнула, вскочила и, бросившись к ногам Эмери, быстро поцеловала его руки, а затем так же неожиданно выбежала вон.

* * *
Оставшись в гостиной один, Эмери задумчиво налил себе еще вина. Допил не спеша. Тысячи предположений вертелись у него в голове. Он почти не сомневался в истинности видений Фасты. Кое-что в ее снах, несомненно, соответствует действительности. Но только не смерть Фейнне. Будь девушка мертва, мать не видела бы из ночи в ночь сцену ее гибели. Логичнее предположить, что Фейнне не мертва, но умирает, и этот процесс ещё не завершен. Она до сих пор жива, ее можно спасти.
И ответ, возможно, кроется в тех же видениях. Охотничий домик, где-то в лесу, среди стройных сосен, ближе к границе Королевства. Что ж, осталось объехать Королевство по всем его границам, кроме морской. Или, как вариант, справиться с картами господина Одгара. С той, что висит внизу, или с той, что находится у него в кабинете. А возможно, найдется и еще какая-нибудь, еще более подробная.
Имелось дополнительное обстоятельство, которое несколько успокаивало Эмери: близость к девушке Элизахара. Эмери не знал, что произошло с Фейнне в действительности и каким образом она очутилась в плену. Можно было лишь строить предположения касательно имени похитителя. Но Элизахар по-прежнему остается рядом с нею.
Сейчас Эмери жалел о том, что не нашел времени познакомиться с наемником ближе, предоставив общение с ним в основном своему брату. Ренье был от Элизахара в настоящем восторге. Эмери находил эти восторги несколько преувеличенными, если не сказать – детскими. Не будь Эмери тогда таким высокомерным, он бы лучше узнал Элизахара и, во всяком случае, с большей вероятностью мог бы предсказать его действия.
Теперь же приходилось продвигаться в прямом смысле слова на ощупь. Как будто не только Фейнне была слепа, но и те, кто пытался спасти ее.
Эмери пересел за клавикорды и тронул клавиши, вызывая в памяти образ девушки. Побежала простая музыкальная тема, рисующая облик юности, красоты, здоровья, нежности. Гибкая горячая талия под белым шелком, осторожно ступающие по траве босые ноги, взмахивающие в радостном жесте руки. Расцветание улыбки Фейнне – улыбки, которая пронизывала все ее существо. Свет солнца в ее каштановых волосах. Ее манера осторожно притрагиваться кистью к холсту при создании очередной фантастической картины. Ее бережные прикосновения, ее деликатные пальцы: ни разу Эмери не почувствовал, чтобы она пыталась украдкой ощупать его одежду или руки. Она и вещи брала так же – осторожно и вежливо.
Постепенно музыкальная тема Фейнне разрасталась, в ней появлялся второй голос, добавлялся аккомпанемент, лишь изредка минорный; по большей же части то был торжествующий мажор. Эмери решительно отвергал ошибочную точку зрения большинства исполнителей (преимущественно, конечно, исполнительниц) о том, что красива бывает только печальная музыка. Спокойная радость, исходившая от Фейнне, была по-настоящему прекрасна, и Эмери провел за клавикордами больше часа, совершенствуя и развивая эту тему.
Ему хотелось записать музыку, но рядом не было ни бумаги, ни пера, а звать кого-то и просить, чтобы принесли, он не хотел.
Наконец Эмери встал и закрыл инструмент. Прислушался. В доме царила тишина. Здесь как будто все замерло – и у Эмери не было волшебного ключа, чтобы снова завести умершую музыкальную шкатулку и оживить механические фигуры, двигающиеся в ней в полном повиновении распрямляющейся пружине. Молодой человек прошёл по комнате – никакой реакции. Слуга тоже где-то прятался.
Эмери вышел на лестницу. Следовало бы проститься с хозяевами, но не ходить же по дому, стуча во все двери и взывая: «Господин Одгар! Госпожа Фаста! Эй, кто-нибудь!» Глупее положения не придумаешь.
И Эмери поступил так, как, несомненно, сделал бы и дядя Адобекк: попросту сбежал вниз по лестнице, открыл входную дверь и выбрался на улицу.
Глава пятнадцатая
ПОДЗЕМНЫМИ ТРОПАМИ
Внутри шахта напоминала реберную клетку, и Радихена иногда думал об этом. «Думал» – не вполне правильное слово: спускаясь под землю, он грезил о чудовище, таинственном и жестоком, которое некогда обитало под землей, а теперь умерло и позволяет крохотным существам лазать по прочному каркасу своего скелета.
Радихена работал в паре с Тейером. Тот не слишком унывал, получив в напарники новичка.
– Я привык, – кратко пояснил Тейер.
Радихена вспомнил о том, что рассказывал ему Тейер сразу по прибытии в поселок: «несчастливое» место в бараке. Кто месяц продержался, кто чуть больше – кажется, так он говорил.
Работа оказалась вовсе не такой жуткой, как это представлялось живущим на юге: тяжелой, но вполне переносимой. К тому же на шахтах о людях заботились: кормили хорошо, с мясом, и содержали двух врачей.
– Ты грамотный? – спросил как-то раз Тейер Радихену.
Они добирались до своего участка: Тейер впереди, с лампой, Радихена сзади, с привязанными за спиной инструментами и жесткими рукавицами за поясом.
– Откуда мне быть грамотным? – засмеялся Радихена.
– Случаются самые неожиданные неожиданности, – философски отозвался Тейер. – К примеру, тот парень, что работал со мной до тебя, – он прежде был солдатом.
– Да ну, – сказал Радихена.
– Да. – Тейер чуть оживился, оглянулся назад, но в темноте не разобрал, какое выражение лица сделалось у напарника. – После соскучился – или что-то там у него не заладилось – и взялся за грабеж. С несколькими приятелями разбойничал на переправе. Брался перевозить людей, кто побогаче, а на середине реки раздевал, забирал у них все деньги и голыми бросал в воду.
– А, – сказал Радихена.
– Один или двое спаслись, прочие все потонули... А по виду он был самый обычный человек, не хуже тебя или, положим, меня. В жизни не догадаешься, что разбойник. Мы с ним даже дружили. Хотя поступать так с людьми, которые тебе доверились, – это, конечно, подло.
– Конечно, – сказал Радихена равнодушно. Его абсолютно не трогали страдания богатых, даже если эти богатые совершенно раздетыми тонули посреди реки.
– Под ним порода осела – подземное озеро оказалось. – сказал Тейер. – Странно.
– Что странно? – не понял Радихена.
– Да то, что он утонул.
– Почему же это странно?
– Справедливость всегда имеет странный вид, – сказал Тейер.
– Ты, наверное, грамотный, – сказал Радихена.
– Почему? – удивился Тейер.
– Такие вещи говоришь. Неграмотные как-то иначе думают.
– Да, – согласился Тейер. – Если знаешь, как написать слово, оно делается другим. Более определенным, что ли. Меня знаешь что поражало? – Тейер остановился и поднял лампу так, чтобы видеть глаза Радихены: ему хотелось передать напарнику свою мысль как можно точнее. – Что правильно написанное слово общее у меня с кем угодно. С богачом, с аристократом, даже с самим герцогом. Для него «справедливость», – Тейер начертил пальцем в воздухе несколько букв, – такая же, как для меня.
– А справедливость – она ведь на самом деле всегда разная, – сказал Радихена.
– Это у вас, на юге, она разная, – возразил Тейер. – Здесь все иначе. Потом привыкнешь.
– Откуда тебе знать, как у нас, на юге? Ты ведь там никогда не был!
– Зато ты был. Вот и скажи честно: хорошо тебе жилось на юге?
Радихена промолчал, и они пошли дальше.
Их пара работала вместе с еще шестью: двое возили отработанную породу, остальные «колотились» – вбивали в скалу железные клинья, откалывали куски камня.
Несколько часов все шло как обычно. У Радихены сильно болело правое плечо и от постоянного шума звенело в ушах – он привыкал не обращать на это внимания.
Затем гром стал сильнее. Несколько человек остановили работу, прислушиваясь. Радихена, ничего не замечая, продолжал лупить молотом по клину, расширяя трещину в скале. Сосед взял его за руку:
– Слышишь?
Радихена опустил молоток.
Гул стремительно нарастал. Неожиданно раздался оглушительный грохот, и на его фоне отчетливо слышно было, как со стуком падают отдельные камни. Затем сделалось тихо, с шорохом просыпалась каменная крошка – и опустилась полная тишина.
– Что это? – прошептал Радихена. Ему казалось, что если заговорить в полный голос, тишина снова взорвется новым, еще более страшным громом.
– Обвал, – сказал один из рабочих и перевесил свою лампу повыше, на удобно вбитый в трещину крюк. – Это там, в старом коридоре. Балки, должно быть, ослабели.
Он вдруг подмигнул Радихене.
– Не бойся, рыжий. Здесь и не такое бывает. Старый коридор от нас далеко – просто звуки под землей странно ходят Кажется, будто прямо у тебя над ухом все рухнуло, верно?
– Верно, – сказал Радихена, хотя ничего подобного не испытывал. Ему просто сделалось сильно не по себе, вот и все.
Они снова взялись за работу, однако спустя недолгое время гул повторился, и на сей раз – гораздо ближе.
– Нехорошо... – начал было немолодой рабочий, и тут всё разом переменилось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71