Неожиданно внизу, на улице, Ренье заметил знакомую фигурку. Мальчишка-карманник бродил взад-вперед, как часовой, и время от времени задирал голову наверх.
– Эй, – позвал его Ренье.
Мальчик показал на себя пальцем.
– Ты меня зовешь?
– Тебя!
– А, покупатель крыс! – обрадовался мальчик, – Хочешь сделать новый заказ? Постоянному клиенту – скидка.
– Я попался, – сказал Ренье.
– Я так и понял, что ты свой брат, – солидно отметил маленький воришка.
– Я брошу тебе одну штуку в окно, а ты спрячь её хорошенько. Я потом найду тебя.
– Дорогая вещица?
– Не сомневайся, хотя продать ее ты не сможешь. Лучше и не пробовать. Дождись меня – я сам ее у тебя куплю.
– Почем дашь?
– Они уже дверь ломают – некогда препираться! – зашипел Ренье, проталкивая между прутьями пластину, обернутую в ткань. – Заломишь, сколько вздумается. Беги отсюда – да не попадись!
– Ну, я – не ты, – сказал мальчик, подхватывая брошенный сверток на лету и мгновенно исчезая.
Ренье сел на постель. Дверь покачнулась и слетела с петель. Двое стражей и растрепанная полуголая девчонка у них за спиной показались на пороге. Ренье вздохнул.

* * *
– Вы решительно отказываетесь назвать себя? – в третий раз спросил начальник караула. Его тон звучал едва ли не сочувственно.
Здесь, у первой стены, нередко ловили жуликов, воришек и взломщиков всех мастей; изредка попадались настоящие грабители. Все эти дела, как правило, оказывались достаточно ясными, чтобы подпадать под юрисдикцию местной стражи: более высокий суд тревожили лишь в тех случаях, когда преступление требовало смертной казни.
Ренье молчал. При нем не нашли ничего из вещей Тандернака, хотя воспитанники этого достойного господина в один голос утверждали, что незнакомец проник в их дом тайно и намеревался совершить кражу.
– Он ведь ничего не похитил, – резонно замечал начальник стражи, обращаясь к обвинителям. – Мы выясним, кто он такой и для чего пробрался в дом, а вам лучше сейчас уйти... – Он невольно скользнул взглядом по едва прикрытым юным телам.
– Его захватили прямо в спальне нашего господина! – напирала девица в платье из бус. – Что у него на уме? Пусть ска-ажет...
Начальник стражи был, в принципе, неравнодушен к женщинам. Сейчас он даже не мог объяснить себе, в чем причина его полного безразличия к этой юной особе, которая так и ест его глазами. «Вероятно, дело в ее неискренности», – подумал он. Но при том сам знал, что неискренность – лишь одна из причин: ему доводилось видеть женщин, которые добивались не столько его любви, сколько некоторых услуг, связанных с его служебным положением; и тем не менее эти женщины бывали ему симпатичны, и он принимал их ласки в обмен на ожидаемые от него одолжения.
А эта девчонка вообще равнодушна. Она ластится к нему с той же мерой интереса, с какой прачки стирают белье, а домохозяйки штопают рваные чулки: точно выполняет давно надоевшую работу.
Поймав понимающий, чуть насмешливый взгляд Ренье, начальник стражи окончательно смутился. Арестант злил его не меньше, чем обвинители: все они знали нечто – и не имели никакого намерения открывать обстоятельства целиком, как есть.
Он заорал на девиц, стукнув кулаком по стене:
– А ну, брысь! Домой!
И, оставшись наедине с арестованным, снова задал прежний вопрос:
– Может быть, лучше вам назвать свое имя?
– Не лучше, – сказал Ренье.
– Есть ли у вас поручитель?
– В каком смысле?
– Ну, найдется ли в городе достаточно солидный и хорошо всем известный человек, который готов будет присягнуть именем королевы и дать клятву в том, что вы – порядочны и не являетесь вором.
– Да вы и сами знаете, что я не вор, – ответил Ренье. – Подумаешь, забрался в чужой дом! Может быть, я из любопытства... Вы, к примеру, знаете, чем занимается хозяин? Кто эти вызывающе одетые девицы?
– Вероятно, его любовницы.
– Предположим, – сказал Ренье многозначительно и замолчал окончательно.
День закончился для него неприятно – в подвале караульного помещения, на очень колючем матрасе, из которого упорно рвалась на свободу жесткая, непреклонная солома.

* * *
Никогда прежде Талиессин не был так уверен в том, что он делает. После двух уроков изящной словесности – он изучал стихосложение и разучивал некоторые произведения, созданные в минувшие эпохи, поскольку правящая королева считала эти знания необходимыми, – Талиессин вырвался наконец на свободу и заглянул в комнаты Эмери.
Ни самого Эмери, ни оставленной там девушки он не обнаружил, и непонятно почему это встревожило принца. Он прошелся среди маленьких вещиц, увидел перо и чернила, нахмурился. Прежде ему не доводилось замечать за Эмери склонность к сочинительству; должно быть, придворный писал письмо. Любовное? Вряд ли – Эмери, насколько знал принц, в подобных историях никогда не снисходил до переписки, предпочитая «улаживать все лично».
Талиессин нахмурился. Он знал, что в похожих ситуациях нужно восклицать: «Кажется, здесь затевается интрига!» – но делать этого не стал. Еще одна вещь насторожила его: на полу, на кровати, даже на столе были разбросаны куклины вещицы. Эйле переоделась. Нетрудно даже догадаться, во что: обрезки мужской одежды, слишком длинной для миниатюрной девушки, также валялись повсюду. Эмери не потрудился убрать их, а это означает, что он спешил.
Талиессин решил начать поиски с Эйле: это было ему и проще и интересней.
Бесконечная анфилада, которую представлял собой первый этаж королевского дворца, распахивалась перед стремительно шагающим Талиессином, так что принцу начинало казаться, будто он попал в коридор отражений – зеркало в зеркале. Здесь нечасто видели его высочество – наследник трона всегда был занят: то уроками, то развлечениями, то библиотекой, то верховой ездой и приключениями в городе. Сейчас не все даже узнавали его.
Он видел маленькие будуарчики дежурных придворных дам. На виду у всех красавицы приводили себя в порядок, дабы достойно нести дежурство при особе ее величества. К этому давно все привыкли. Любой находящийся при дворе королевы постоянно остается на виду, чем бы он ни занимался. Одна из дам, заслышав мужские шаги, даже не обернулась: бросив своему отражению в зеркале лукавую улыбку, она проговорила:
– Эй ты! Затяни мне шнуры на корсаже!
Талиессин молча подошел и потянул за витые шнуры с золотыми кисточками.
– Туже, – приказала дама.
Он подчинился и завязал узелок, после чего потрепал даму по волосам – как погладил бы собачку или птицу – и невозмутимо двинулся дальше.
Шуршание юбок, легкий стук бархатных туфелек, цокот подкованных сапог, звяканье металла, музыка, приглушенные голоса – все это сопровождало Талиессина на всем его пути сквозь комнаты. Он улавливал запахи благовоний, паркета, лакированных шкатулок, пару раз – резкий звериный дух, исходивший от маленькой обезьянки, и в одном из помещений неожиданно сладкий аромат только что поджаренного мяса: там подкрепляли силы четверо гвардейцев.
Рабочая комната старшей мастерицы находилась где-то здесь – Талиессин был готов пройти весь дворец насквозь: одно из помещений непременно окажется тем, которое он ищет. По слухам, ни один человек в Королевстве не мог бы в точности сказать, сколько комнат в анфиладе королевского дворца. И уж тем более неизвестным оставалось их точное расположение. Имелось несколько десятков входов. Обычно придворные разбирались только в том участке дворца, который имел отношение к их службе, а все прочее представляло сплошную мешанину и путаницу. Особенно если учесть, что хозяева комнат постоянно менялись: кто-то уезжал, кто-то появлялся новый, иногда случались переселения – фрейлины менялись залами с камердинерами, пажи перемещались туда, где прежде находилась буфетная, и так далее.
Талиессин и не пытался что-либо понять или запомнить. Он просто шел и шел, пока наконец не увидел на стене огромный гобелен, растянутый на раме. Отдельные части гобелена были готовы и сшиты между собой; другие еще оставались незавершенными – на том месте, которое было им предназначено, зияли провалы.
Перед гобеленом на высоком табурете сидела женщина в простой белой блузе с подвязанными рукавами и длинной, очень широкой юбке с множеством карманов. Казалось, она едва прикасается иглой к тем местам, где заметны были швы на стыках фрагментов; однако спустя несколько секунд всякие следы искусственного соединения исчезали, и глазам наблюдателя представала безупречно выполненная единая картина.
Талиессин вошел в комнату, остановился за спиной у мастерицы. Она даже не обратила на него внимания – привыкла. Затем принц медленно обвел комнату взглядом: ни украшений, ни места для отдыха здесь не имелось. Под окном, спиной к яркому свету, сидела еще одна мастерица: ее фигура представала темным силуэтом, и разглядеть лицо девушки было невозможно. Талиессин не столько узнал ее, сколько ощутил ее присутствие.
Стремительным движением он переместился к окну, нагнулся к ней:
– Эйле!
Она тихо вскрикнула и метнулась к нему, уронив с колен корзину и потеряв на полу иглу. Эйле вскинула руки, чтобы обхватить Талиессина за шею. Цепочка звякнула и потянула левую руку назад. Эйле отступила к стене. Она вдруг ощутила жгучий стыд, которого прежде не испытывала. Еще минуту назад ей представлялось делом вполне обычным то обстоятельство, что старшая мастерица, недовольная поведением подчиненной, посадила ее на цепь. Но все изменилось, едва об этом узнал Талиессин.
Принц тоже отступил от своей возлюбленной. Провел кончиками пальцев по ее лицу, груди, поясу, как бы оценивая нелепый мужской наряд, в который она была облачена. Затем спросил:
– Ну, и кто это сделал с тобой?
Она виновато отвела глаза в сторону.
– Эмери.
– Для чего?
– Ему было нужно, чтобы я передала письмо.
– Теперь ты – паж?
– Кукла меняет пол вместе с одеждой.
– Теперь я понимаю, почему ты ушел от меня с этой женщиной, милый паж, – кивнул принц, бросив мимолетный взгляд на старшую мастерицу. – Насколько я понимаю, это она посадила тебя на цепь.
В этот миг старшая все-таки обернулась, заранее хмурясь: ей не понравилось, что любопытствующий придворный кавалер отвлекает от дел наказанную работницу. Увидев немолодое, дряблое лицо старшей, Талиессин фыркнул:
– Ну, я понимаю, почему она это сделала! Боится, что ты сбежишь, не так ли? У нее есть все основания для беспокойства. Ни один паж долго такого не выдержит.
Старшая не понимала, о чем идет разговор. Она попросту была недовольна, вот и все. Затем выражение ее лица изменилось – она узнала Талиессина. Быстро спустившись с табурета, старшая присела в почтительном поклоне.
– Простите, что не сразу узнала вас, ваше высочество. Вы – редкий гость во дворце вашей матери.
– Снимите цепочку с этой девицы, – приказал принц, не отвечая на приветствие.
– Ваше высочество, эта девушка...
– У меня такое странное чувство, будто меня ослушались, – заметил принц, созерцая потолок. – Этот хорошенький искусственный мальчик – моя возлюбленная. Нечего таскать чужие игрушки! Ясно вам? – Он чуть присел и на пружинящих ногах перебежал комнату наискось. Это выглядело жутковато – на мгновение принц превратился в странного зверька, косящего дикими зелеными глазами и вытягивающего губы в трубочку. Затем Талиессин выпрямился и принял небрежную, изысканную позу – истинный придворный.
– Я развратник, – сообщил он мастерице. – Отдай мне мальчишку, старая карга! Он – мой.
– Какого мальчишку, ваше высочество? Это – девушка!
– Что? Он ввел вас в заблуждение? – Талиессин обернулся к Эйле. – Как ты мог?
– Простите, – пролепетала Эйле. – Меня переодели, вот и все.
Талиессин увидел, что губы у старшей мастерицы дрожат, в глазах проступают слезы, и остановился.
– Я не хотел огорчить вас, – сказал он совершенно другим тоном. – Все время забываю, что не всякий привычен к моим выходкам. Эта девушка, переодетая неряшливым, но милым мальчиком, – моя любовница, и я хочу, чтобы она ушла со мной.
– Она – собственность дворца, – пробормотала старшая, протирая лицо платком.
– Полагаю, моя мать не станет возражать, – отозвался принц. Он подошел к столу и пошарил среди корзинок и подушек с иголками. – Где у вас ключ?
Старшая молча сняла с пояса ключ и протянула Талиессину. Он отомкнул замок, бросил цепочку на пол и схватил Эйле за талию.
– Ага! – закричал он торжествующе. – Теперь-то ты от меня не уйдешь!
Вместе они бросились бежать, нарочно грохоча обувью и опрокидывая на бегу всю мебель, какая только подворачивалась: тонконогие столики, изящные напольные подсвечники, подставки для статуэток и ваз (вместе со статуэтками и вазами), туалетные и письменные шкафчики, – словом, все, что только можно было уронить. Они наступали на ноги и на шлейфы, сорвали одну или две портьеры, украли пузатый кувшин с вином прямо из-под носа у гвардейцев – и, задыхаясь, выскочили в сад, под защиту раскрашенных колонн портика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71