Единственным особым проявлением гостеприимства стало домашнее пиво, также загодя выставленное на особом столике.
Эгрей уселся за стол, привычно поправил ножны, чтобы удобнее было разместиться на стуле. Роол поглядывал на него со спокойным, доброжелательным интересом, но с разговорами не лез, позволял внимательно ознакомиться со всеми бумагами.
Это были счета и сметы; некоторые следовало подписать, и Эгрей быстро начертил на них свое имя и название воинской части.
Роол взял у него один лист, пробежал глазами еще раз и вдруг еле заметно вздрогнул. Поднял на своего посетителя глаза:
– Ваше имя – Эгрей?
– Да, – ответил тот и усмехнулся. – Не думаю, чтобы вы его когда-либо слышали. Наш род не слишком знаменит.
– Наш тоже, – сказал Роол. Но теперь он держался немного иначе. Эта перемена в поведении была едва уловимой, и все же Эгрей почувствовал ее.
Он с любопытством глянул на хозяина усадьбы. Забавный человек, оказывается. А с виду – не скажешь. Обычный землевладелец очень средней руки. Даже, если будет позволено подобное выражение, мелкой руки. Но и у него есть какая-то тайна.
Собственная. Очень маленькая.
Интересно, допустимо ли такое выражение – «тайна средней руки»?
Эгрей устало улыбнулся, и Роол тотчас чутко отозвался на эту улыбку:
– Вы, должно быть, утомлены.
– Не хотелось признаваться в этом перед штатским, но... вы правы! – Эгрей засмеялся, однако смех его прозвучал через силу.
Он и вправду сильно вымотался за последнюю неделю. Обстановка в этой усадьбе расслабляющая. Будь здесь так же, как и везде, Эгрей, возможно, не заметил бы, что растратил почти все свои силы.
– В любом случае, подводы будут готовы только завтра, – хлопотал Роол. Его внезапная заботливость выглядела неестественной, однако Эгрей не дал себе труда задуматься над этим странным обстоятельством. Он знал, что в присутствии военных многие люди начинают вести себя странно – иногда вызывающе, иногда запанибратски, чаще всего – заискивающе; так почему же Роол должен быть исключением?
– Если уж мне предстоит остаться здесь на ночлег, то будьте настолько добры и подскажите, у кого лучше остановиться, – сказал Эгрей вялым тоном.
– Разумеется, у нас! – Роол энергично взмахнул рукой, словно в восторге от того, что ему выпало такое счастье: приютить у себя провиантмейстера армии Ларренса. – Неужто вы полагаете, что я вас вот так запросто отпущу? Отдам на растерзание местным бабенкам? Нет и нет! Вы даже не представляете себе, какой ужас – наши провинциальные красотки. Если не считать того, что они страшно глупы...
Эгрей ухмыльнулся.
– А вы представить себе не можете, до какой степени я равнодушен к красоткам, что провинциальным, что к столичным, – отозвался он. – Сам иногда удивляюсь. Солдату положено гоняться за курами и девками, а я только и делаю, что проверяю сметы, подписываю счета и прикладываю печать ее величества к бумагам о поставках в армию...
– Вероятно, чернила так действуют, – согласился Роол. – А от одного вида печати должно, по идее, пропадать всякое желание бежать на сеновал и валяться там с пышногрудым созданием...
– По идее, – сказал Эгрей. – Вопрос теперь только в том, по чьей идее. – Он зевнул, запоздало прикрыл рот ладонью и засмеялся. – Ведите меня на свой сеновал! – попросил он. – Иначе я засну прямо в вашем кабинете.
* * *
Комнату, предоставленную ему Роолом, Эгрей как следует рассмотрел только на следующее утро. Это был небольшой покойчик на втором этаже – в стороне от помещений, занимаемых семьей (теперь Эгрей отчетливо слышал женский голос и детский лепет, однако ни жену Роола, ни его ребенка – или детей – так и не увидел). Окна покойчика выходили на восток, и Эгрея разбудило веселое раннее солнце.
Он открыл глаза, не спеша покидать постель. Почему-то ему подумалось, что прежде эта комната принадлежала ребенку. Не теперешнему – нет, какому-то давнему. Ребенку, которым никогда не был Эгрей.
Здесь даже сохранилось нечто от детской. Обычное дело – вот уж чему Эгрей ничуть не удивился. Комната, которая когда-то служила детской, навсегда сохраняет некую особенную атмосферу. Ни война, ни вдруг наступившая нищета, ни – о ужас! – зрелые лета ее нынешнего обитателя не в состоянии убить неповторимый аромат невинности.
Вставать и начинать новый день не хотелось. В кои-то веки выдалась возможность украсть у жизни хоть полчаса. Поваляться под ветхим шелковым одеялом, особенно нежным в прикосновении к коже, последить за тем, как солнечный луч начал свое потаенное путешествие по стене.
В отличие от очень многих Эгрей превосходно чувствовал «потолок» собственных возможностей. Его угнетало это. Слишком низко. Как будто некто злой – судьба, наследственность, унизительная бедность и зависимое положение, отравившие ему детство и раннюю юность, – поставил ограничитель: выше, Эгрей, тебе не прыгнуть, даже и не пытайся – только понапрасну голову расшибешь!
Счастливые люди этой планки над своей макушкой попросту не ощущают. Рвутся куда-то, лезут. Некоторым даже удается, хотя бы на время. Неведение – большая сила. Эгрей со своим ясным взглядом на вещи был лишен даже слабенького утешения, которое иные черпают в иллюзиях.
В такие минуты, как эта, он ненавидел своего отца, бедняка, неудачника, покорного адепта учения «Будь-Честным-И-Много-Много-Много...-Много-Трудись!»
Не был бы таким занудой, давно бы добился своего нынешнего положения – управляющего в крупном поместье. Всего-то и требовалось – кое-где кое-что вовремя сказать, кое на что намекнуть, кое на что удачно закрыть глаза...
Слишком поздно.
Теперь и Эгрей выбьется в люди только к сорокалетнему возрасту. Если, конечно, не погибнет на войне.
Разумеется, героическая гибель на поле брани совершенно не входила в планы Эгрея. Но нельзя исключать глупых случайностей. На то они и глупые, что вмешиваются в точные расчеты умных людей. В этом их непобедимая сила.
Эгрей потянулся, чувствуя не без досады, как разрушается хрупкое, блаженное состояние беззаботного утра. Несколько украденных минут чужого детства миновали.
Пора было вставать и приниматься за дела.
Когда он заканчивал одеваться, к нему явился хозяин дома. По-прежнему предупредительный и как-то особенно заинтересованный в Эгрее. «Должно быть, хочет, чтобы я предоставил герцогу Ларренсу положительный отзыв о нем, – подумал Эгрей, искоса поглядывая на Роола. – Что ж, вероятно, у него на то имеются собственные причины. Мне они, по правде говоря, абсолютно неинтересны».
– Вижу, вы готовы, – вместо приветствия произнес Роол.
– Вы ведь ранняя пташка? – отозвался Эгрей.
– Как все скромные сельские жители, – молвил Роол.
– Нам, бедным горожанам, выбирать не приходится. Наш удел – подстраиваться, – сказал Эгрей.
– Не прибедняйтесь! – засмеялся Роол.
– Скажите, – неожиданно для самого себя спросил Эгрей, – чья это комната? Это ведь детская?
– Угадали. – Роол улыбнулся чуть печально и в то же время со странным удовлетворением. – Когда-то это была детская. А потом, если позволительно подобное выражение, – «подростковая».
– Ваша?
– Нет, – покачал головой Роол. – Моей сестры. Видите рисунки на стенах?
Эгрей подошел к нескольким картинкам в тонких деревянных рамках – явно самодельных – и всмотрелся повнимательнее. Их создала рука совсем юного существа, обладавшего живым воображением, но совершенно лишенного навыков рисования. Талантик – так себе, определил Эгрей. Вот у Фейнне – талант настоящий. При том, что она тоже толком не училась живописи. Не говоря уж о том, что она не видит.
Сестра Роола изображала преимущественно один и тот же сюжет: некая красавица с огромными глазами и булавочным ртом поражает шпагой то монстра, то сурового воина. И всегда она за кого-то вступается: за эльфа, за другую девушку, за ребенка, за собачку или птичку. Спасенный наблюдает за спасительницей также огромными, широко распахнутыми глазами.
Нарисованная девушка носила мужской костюм, резко подчеркивавший ее пышную грудь и очень тонкую талию. Способ изображения схематичного лица, видимо, оттачивался годами.
– Она любила рисовать, – сказал Роол, внимательно следивший за своим гостем.
– Любила? Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – Эгрей повернулся к Роолу, глянул на него с любопытством и некоторым сочувствием.
Роол сказал просто:
– Потому что она умерла. Вы готовы? Идемте. Я провожу вас на мельницу. Там уже готовят подводы. Нужно проследить за всем. Кроме того, мне понадобится ваша последняя подпись...
– Умерла, – проговорил Эгрей, пытаясь отыскать в своей пустой душе хотя бы слабое сочувствие к горю, которое, как казалось, до сих пор не утихло. – Печально.
– Смерть – наша общая участь, – сказал Роол.
– Да, но когда умирают молодые...
Эгрей пожал плечами. На самом деле в глубине души он ощущал некую правильность этой смерти. Комната, хранившая в себе призрак ребенка, обрела завершенность. Ребенок умер. Навсегда остался ребенком. Девочкой-подростком, которая в грезах видела себя странствующей воительницей, спасающей слабых от напастей.
– Идемте, – выговорил наконец Эгрей. – Боюсь, наш дом действует на меня расслабляюще. Еще немного, и я попытаюсь дезертировать, дабы окончить свои дни в глуши. Глубоким старцем.
Роол глянул на него искоса и вышел. Эгрей бодро зашагал следом.
Они миновали сад, и уже за оградой Эгрей спросил:
– Там, на одном рисунке, было изображено странное существо.
– Русалка, – не оборачиваясь, произнес Роол.
– Русалка? Она верила в русалок, ваша покойная сестра?
– В наших краях трудно не верить в русалок, поскольку одна обитает здесь неподалеку.
Эгрей остановился, и тотчас насекомые набросились на него с удвоенной силой. Беспощадно хлопая себя ладонями по шее и плечам, Эгрей все-таки спросил:
– Вы хотите сказать, что возле вашего дома живет чудовище и девочка его видела?
– Не только девочка. Почти все в округе. Это очень старая русалка. Огромная. Они рождаются маленькими, как рыбки, и за годы вырастают больше обычного человека. Вы не знали?
Эгрей улыбнулся.
– Послушайте, Роол, вы ведь меня разыгрываете?
– Нет, – сказал Роол. – Вы сами можете убедиться.
– Что, собственными глазами увижу? Ее самое или только следы?
– Ее самое, – с самым серьезным видом подтвердил Роол. – Вам интересно?
– Пожалуй... да, – кивнул Эгрей. – Учтите, я вам не верю.
– Это уж ваше дело. Можете не верить. Нам придется немного свернуть с дороги. К мельнице выйдем приблизительно на час позднее – вы не торопитесь?
– Не настолько, чтобы пренебречь такой возможностью, – сказал Эгрей. Он и сам не знал, чего ему хочется больше: увидеть русалку или поймать Роола на вранье и тем самым поставить этого дворянина в неудобное положение.
Роол между тем уже шагнул в сторону и начал ломиться сквозь заросли. Эгрей отметил про себя, что по этой чащобе давно уже никто не ходил. Однако чуть позднее началась довольно хорошо утоптанная тропинка. Лес снова сделался светлым и прозрачным; кустарник и папоротники в человеческий рост совершенно исчезли. Местность поднималась.
Эгрей шел и глядел то по сторонам, то на спину идущего впереди Роола. Все-таки странный человек. Про таких говорят – себе на уме. И никакой цели у него, по-видимому, нет. Одна только привычка всегда настоять на своем – особенно у себя дома. Чтобы хоть в маленьком своем имении, а ощущать себя истинным властелином.
Роол же, пользуясь тем, что сейчас Эгрей не видел его лица, яростно кусал себе губы. Когда после смерти Софены Роол приехал за телом сестры, он не встречался с ее убийцей. Эгрей покинул Академию ровно за сутки до появления Роола, так что они не знали друг друга в лицо.
Зато Роол знал имя.
Знал он и другое: этот невзрачный человек со стертой внешностью и отстраненной, немного усталой манерой держаться – опасен. Так сказал убитому горем старшему брату Софены Элизахар. А мнению Элизахара Роол поверил безоговорочно.
«Постарайтесь убить эту ядовитую гадину, – сказал тогда Элизахар, старательно избегая всяких эмоций, ровным, почти равнодушным тоном, каким обычно дают последние наставления участникам какого-нибудь похода. – Не пренебрегайте никакими методами, в том числе и грязными. Всегда помните: этот человек убил вашу младшую сестренку. Убил хладнокровно, расчетливо – и ради каком-то собственной выгоды. Они даже не были в ссоре».
Что-то вроде этого.
Здесь, в имении, все было до сих пор наполнено воспоминаниями о Софене. О ее детстве, о ее нежной привязанности к брату. Роол нарочно уложил убийцу спать в ее комнате. Ему хотелось набраться ярости. Сам того не зная, Эгрей совершил осквернение памяти Софены. Он спал в ее постели, смотрел на ее рисунки – смотрел равнодушными, холодными глазами постороннего, а ведь там Софена изобразила все свои мечты! Такая беззащитная, такая искренняя, вся – порыв...
И этот негодяй убил ее просто ради собственной выгоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Эгрей уселся за стол, привычно поправил ножны, чтобы удобнее было разместиться на стуле. Роол поглядывал на него со спокойным, доброжелательным интересом, но с разговорами не лез, позволял внимательно ознакомиться со всеми бумагами.
Это были счета и сметы; некоторые следовало подписать, и Эгрей быстро начертил на них свое имя и название воинской части.
Роол взял у него один лист, пробежал глазами еще раз и вдруг еле заметно вздрогнул. Поднял на своего посетителя глаза:
– Ваше имя – Эгрей?
– Да, – ответил тот и усмехнулся. – Не думаю, чтобы вы его когда-либо слышали. Наш род не слишком знаменит.
– Наш тоже, – сказал Роол. Но теперь он держался немного иначе. Эта перемена в поведении была едва уловимой, и все же Эгрей почувствовал ее.
Он с любопытством глянул на хозяина усадьбы. Забавный человек, оказывается. А с виду – не скажешь. Обычный землевладелец очень средней руки. Даже, если будет позволено подобное выражение, мелкой руки. Но и у него есть какая-то тайна.
Собственная. Очень маленькая.
Интересно, допустимо ли такое выражение – «тайна средней руки»?
Эгрей устало улыбнулся, и Роол тотчас чутко отозвался на эту улыбку:
– Вы, должно быть, утомлены.
– Не хотелось признаваться в этом перед штатским, но... вы правы! – Эгрей засмеялся, однако смех его прозвучал через силу.
Он и вправду сильно вымотался за последнюю неделю. Обстановка в этой усадьбе расслабляющая. Будь здесь так же, как и везде, Эгрей, возможно, не заметил бы, что растратил почти все свои силы.
– В любом случае, подводы будут готовы только завтра, – хлопотал Роол. Его внезапная заботливость выглядела неестественной, однако Эгрей не дал себе труда задуматься над этим странным обстоятельством. Он знал, что в присутствии военных многие люди начинают вести себя странно – иногда вызывающе, иногда запанибратски, чаще всего – заискивающе; так почему же Роол должен быть исключением?
– Если уж мне предстоит остаться здесь на ночлег, то будьте настолько добры и подскажите, у кого лучше остановиться, – сказал Эгрей вялым тоном.
– Разумеется, у нас! – Роол энергично взмахнул рукой, словно в восторге от того, что ему выпало такое счастье: приютить у себя провиантмейстера армии Ларренса. – Неужто вы полагаете, что я вас вот так запросто отпущу? Отдам на растерзание местным бабенкам? Нет и нет! Вы даже не представляете себе, какой ужас – наши провинциальные красотки. Если не считать того, что они страшно глупы...
Эгрей ухмыльнулся.
– А вы представить себе не можете, до какой степени я равнодушен к красоткам, что провинциальным, что к столичным, – отозвался он. – Сам иногда удивляюсь. Солдату положено гоняться за курами и девками, а я только и делаю, что проверяю сметы, подписываю счета и прикладываю печать ее величества к бумагам о поставках в армию...
– Вероятно, чернила так действуют, – согласился Роол. – А от одного вида печати должно, по идее, пропадать всякое желание бежать на сеновал и валяться там с пышногрудым созданием...
– По идее, – сказал Эгрей. – Вопрос теперь только в том, по чьей идее. – Он зевнул, запоздало прикрыл рот ладонью и засмеялся. – Ведите меня на свой сеновал! – попросил он. – Иначе я засну прямо в вашем кабинете.
* * *
Комнату, предоставленную ему Роолом, Эгрей как следует рассмотрел только на следующее утро. Это был небольшой покойчик на втором этаже – в стороне от помещений, занимаемых семьей (теперь Эгрей отчетливо слышал женский голос и детский лепет, однако ни жену Роола, ни его ребенка – или детей – так и не увидел). Окна покойчика выходили на восток, и Эгрея разбудило веселое раннее солнце.
Он открыл глаза, не спеша покидать постель. Почему-то ему подумалось, что прежде эта комната принадлежала ребенку. Не теперешнему – нет, какому-то давнему. Ребенку, которым никогда не был Эгрей.
Здесь даже сохранилось нечто от детской. Обычное дело – вот уж чему Эгрей ничуть не удивился. Комната, которая когда-то служила детской, навсегда сохраняет некую особенную атмосферу. Ни война, ни вдруг наступившая нищета, ни – о ужас! – зрелые лета ее нынешнего обитателя не в состоянии убить неповторимый аромат невинности.
Вставать и начинать новый день не хотелось. В кои-то веки выдалась возможность украсть у жизни хоть полчаса. Поваляться под ветхим шелковым одеялом, особенно нежным в прикосновении к коже, последить за тем, как солнечный луч начал свое потаенное путешествие по стене.
В отличие от очень многих Эгрей превосходно чувствовал «потолок» собственных возможностей. Его угнетало это. Слишком низко. Как будто некто злой – судьба, наследственность, унизительная бедность и зависимое положение, отравившие ему детство и раннюю юность, – поставил ограничитель: выше, Эгрей, тебе не прыгнуть, даже и не пытайся – только понапрасну голову расшибешь!
Счастливые люди этой планки над своей макушкой попросту не ощущают. Рвутся куда-то, лезут. Некоторым даже удается, хотя бы на время. Неведение – большая сила. Эгрей со своим ясным взглядом на вещи был лишен даже слабенького утешения, которое иные черпают в иллюзиях.
В такие минуты, как эта, он ненавидел своего отца, бедняка, неудачника, покорного адепта учения «Будь-Честным-И-Много-Много-Много...-Много-Трудись!»
Не был бы таким занудой, давно бы добился своего нынешнего положения – управляющего в крупном поместье. Всего-то и требовалось – кое-где кое-что вовремя сказать, кое на что намекнуть, кое на что удачно закрыть глаза...
Слишком поздно.
Теперь и Эгрей выбьется в люди только к сорокалетнему возрасту. Если, конечно, не погибнет на войне.
Разумеется, героическая гибель на поле брани совершенно не входила в планы Эгрея. Но нельзя исключать глупых случайностей. На то они и глупые, что вмешиваются в точные расчеты умных людей. В этом их непобедимая сила.
Эгрей потянулся, чувствуя не без досады, как разрушается хрупкое, блаженное состояние беззаботного утра. Несколько украденных минут чужого детства миновали.
Пора было вставать и приниматься за дела.
Когда он заканчивал одеваться, к нему явился хозяин дома. По-прежнему предупредительный и как-то особенно заинтересованный в Эгрее. «Должно быть, хочет, чтобы я предоставил герцогу Ларренсу положительный отзыв о нем, – подумал Эгрей, искоса поглядывая на Роола. – Что ж, вероятно, у него на то имеются собственные причины. Мне они, по правде говоря, абсолютно неинтересны».
– Вижу, вы готовы, – вместо приветствия произнес Роол.
– Вы ведь ранняя пташка? – отозвался Эгрей.
– Как все скромные сельские жители, – молвил Роол.
– Нам, бедным горожанам, выбирать не приходится. Наш удел – подстраиваться, – сказал Эгрей.
– Не прибедняйтесь! – засмеялся Роол.
– Скажите, – неожиданно для самого себя спросил Эгрей, – чья это комната? Это ведь детская?
– Угадали. – Роол улыбнулся чуть печально и в то же время со странным удовлетворением. – Когда-то это была детская. А потом, если позволительно подобное выражение, – «подростковая».
– Ваша?
– Нет, – покачал головой Роол. – Моей сестры. Видите рисунки на стенах?
Эгрей подошел к нескольким картинкам в тонких деревянных рамках – явно самодельных – и всмотрелся повнимательнее. Их создала рука совсем юного существа, обладавшего живым воображением, но совершенно лишенного навыков рисования. Талантик – так себе, определил Эгрей. Вот у Фейнне – талант настоящий. При том, что она тоже толком не училась живописи. Не говоря уж о том, что она не видит.
Сестра Роола изображала преимущественно один и тот же сюжет: некая красавица с огромными глазами и булавочным ртом поражает шпагой то монстра, то сурового воина. И всегда она за кого-то вступается: за эльфа, за другую девушку, за ребенка, за собачку или птичку. Спасенный наблюдает за спасительницей также огромными, широко распахнутыми глазами.
Нарисованная девушка носила мужской костюм, резко подчеркивавший ее пышную грудь и очень тонкую талию. Способ изображения схематичного лица, видимо, оттачивался годами.
– Она любила рисовать, – сказал Роол, внимательно следивший за своим гостем.
– Любила? Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? – Эгрей повернулся к Роолу, глянул на него с любопытством и некоторым сочувствием.
Роол сказал просто:
– Потому что она умерла. Вы готовы? Идемте. Я провожу вас на мельницу. Там уже готовят подводы. Нужно проследить за всем. Кроме того, мне понадобится ваша последняя подпись...
– Умерла, – проговорил Эгрей, пытаясь отыскать в своей пустой душе хотя бы слабое сочувствие к горю, которое, как казалось, до сих пор не утихло. – Печально.
– Смерть – наша общая участь, – сказал Роол.
– Да, но когда умирают молодые...
Эгрей пожал плечами. На самом деле в глубине души он ощущал некую правильность этой смерти. Комната, хранившая в себе призрак ребенка, обрела завершенность. Ребенок умер. Навсегда остался ребенком. Девочкой-подростком, которая в грезах видела себя странствующей воительницей, спасающей слабых от напастей.
– Идемте, – выговорил наконец Эгрей. – Боюсь, наш дом действует на меня расслабляюще. Еще немного, и я попытаюсь дезертировать, дабы окончить свои дни в глуши. Глубоким старцем.
Роол глянул на него искоса и вышел. Эгрей бодро зашагал следом.
Они миновали сад, и уже за оградой Эгрей спросил:
– Там, на одном рисунке, было изображено странное существо.
– Русалка, – не оборачиваясь, произнес Роол.
– Русалка? Она верила в русалок, ваша покойная сестра?
– В наших краях трудно не верить в русалок, поскольку одна обитает здесь неподалеку.
Эгрей остановился, и тотчас насекомые набросились на него с удвоенной силой. Беспощадно хлопая себя ладонями по шее и плечам, Эгрей все-таки спросил:
– Вы хотите сказать, что возле вашего дома живет чудовище и девочка его видела?
– Не только девочка. Почти все в округе. Это очень старая русалка. Огромная. Они рождаются маленькими, как рыбки, и за годы вырастают больше обычного человека. Вы не знали?
Эгрей улыбнулся.
– Послушайте, Роол, вы ведь меня разыгрываете?
– Нет, – сказал Роол. – Вы сами можете убедиться.
– Что, собственными глазами увижу? Ее самое или только следы?
– Ее самое, – с самым серьезным видом подтвердил Роол. – Вам интересно?
– Пожалуй... да, – кивнул Эгрей. – Учтите, я вам не верю.
– Это уж ваше дело. Можете не верить. Нам придется немного свернуть с дороги. К мельнице выйдем приблизительно на час позднее – вы не торопитесь?
– Не настолько, чтобы пренебречь такой возможностью, – сказал Эгрей. Он и сам не знал, чего ему хочется больше: увидеть русалку или поймать Роола на вранье и тем самым поставить этого дворянина в неудобное положение.
Роол между тем уже шагнул в сторону и начал ломиться сквозь заросли. Эгрей отметил про себя, что по этой чащобе давно уже никто не ходил. Однако чуть позднее началась довольно хорошо утоптанная тропинка. Лес снова сделался светлым и прозрачным; кустарник и папоротники в человеческий рост совершенно исчезли. Местность поднималась.
Эгрей шел и глядел то по сторонам, то на спину идущего впереди Роола. Все-таки странный человек. Про таких говорят – себе на уме. И никакой цели у него, по-видимому, нет. Одна только привычка всегда настоять на своем – особенно у себя дома. Чтобы хоть в маленьком своем имении, а ощущать себя истинным властелином.
Роол же, пользуясь тем, что сейчас Эгрей не видел его лица, яростно кусал себе губы. Когда после смерти Софены Роол приехал за телом сестры, он не встречался с ее убийцей. Эгрей покинул Академию ровно за сутки до появления Роола, так что они не знали друг друга в лицо.
Зато Роол знал имя.
Знал он и другое: этот невзрачный человек со стертой внешностью и отстраненной, немного усталой манерой держаться – опасен. Так сказал убитому горем старшему брату Софены Элизахар. А мнению Элизахара Роол поверил безоговорочно.
«Постарайтесь убить эту ядовитую гадину, – сказал тогда Элизахар, старательно избегая всяких эмоций, ровным, почти равнодушным тоном, каким обычно дают последние наставления участникам какого-нибудь похода. – Не пренебрегайте никакими методами, в том числе и грязными. Всегда помните: этот человек убил вашу младшую сестренку. Убил хладнокровно, расчетливо – и ради каком-то собственной выгоды. Они даже не были в ссоре».
Что-то вроде этого.
Здесь, в имении, все было до сих пор наполнено воспоминаниями о Софене. О ее детстве, о ее нежной привязанности к брату. Роол нарочно уложил убийцу спать в ее комнате. Ему хотелось набраться ярости. Сам того не зная, Эгрей совершил осквернение памяти Софены. Он спал в ее постели, смотрел на ее рисунки – смотрел равнодушными, холодными глазами постороннего, а ведь там Софена изобразила все свои мечты! Такая беззащитная, такая искренняя, вся – порыв...
И этот негодяй убил ее просто ради собственной выгоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71