Мы были привычнее к кромешному мраку, и в этом состояло наше единственное преимущество. В ход пошли кулаки, зубы, обломки кандалов, куски породы - короче говоря, то, что попадалось под руку. У меня до сих пор стоят в ушах хряск ударов, стоны и вопли, раздававшиеся там. Не прошло и нескольких минут, как всё было кончено.
Изенгрим Фракомбрасс перестал метаться от стены к стене, размахивая руками, рухнул в плетёное кресло и замер в неподвижности, стиснув поручни и уставившись широко раскрытыми глазами в пространство. Пальцы секретарши ещё некоторое время резво скакали по клавишам, выбивая звучные дроби.
- «… Всё было кончено», - повторила она. Ёкарный Глаз помотал головой, приходя в себя.
- На сегодня, пожалуй, хватит, - прохрипел он. - Сколько у нас там получилось?
- Пятнадцать листов.
- Хорошо… Пока можешь быть свободна.
Секретарша встала и, старательно обойдя экс-пирата по широкой дуге - ей уже была известна привычка нового нанимателя шлёпать любую женщину, оказавшуюся в радиусе действия длинных рук и ног, по филейным частям, - прошествовала к выходу. Когда цокот каблучков затих, Ёкарный Глаз тяжело вздохнул и потянулся за бутылкой. Он решил не пить до вечера - главным образом потому, что в противном случае язык начинал заплетаться довольно скоро, и вся работа шла насмарку. Работа… «Если бы мне ещё неделю назад кто-нибудь сказал, что я сам, по собственной воле стану ограничивать себя в выпивке, - я поднял бы чудака на смех, а то, чего доброго, вздул бы как следует. Но вот поди ж ты»! Пират встряхнул бутылку. Рому там оставалось немного.
- Придётся тащиться в лавку! - буркнул Фраком-брасс. - Это ж хуже ничего нет, чем недобрать!
Он запустил руку в ящик стола и пошарил там. Звон монет с каждым днём становился всё тише - выданная Громилой сумма таяла, как лёд под горячим солнцем тропиков. Пират нахмурился. Что бы там ни говорил гориллоид, но так жить нельзя. Надо срочно придумать способ раздобыть денег.
- Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе видна,
Как сын такой-то матери,
Как сын такой-то матери,
Хочу всосать бутылочку вина,
- напевал Фракомбрасс, шлёпая в сторону ближайшей винной лавки.
Солнце постепенно клонилось к закату, и кривая ухабистая улочка на задворках Манки-тауна была почти пустынна. Лишь старый одноногий калека сидел в тени платана, надвинув на глаза плетёную тростниковую шляпу. Из приоткрытого окна на втором этаже доносились приглушённые звуки джанги. Проходя мимо нищего, Ёкарный Глаз привычно пошарил в кармане. В прежние времена, когда он и прочие пираты рисковали ещё появляться на улицах Вавилона, считалось особым шиком кинуть попрошайке золотую или серебряную монету, а то и целую горсть - в зависимости от того, насколько удача была к ним благосклонна. Впрочем, сейчас об этом не могло быть и речи - те времена, когда он мог позволить себе швыряться деньгами, давно закончились. Выудив из глубины застиранных тренировочных штанов медную монетку, капитан щелчком отправил её нищему. Тот приподнял шляпу.
- Благодарствую…
- Не за что, отец. - Повинуясь внезапному порыву, Фракомбрасс остановился и присел на корточки. - Скажи-ка… Кем ты был раньше?
- О! Я много кем был! - Нищий подтянул деревянную ногу и уселся поудобнее; видно было, что он не прочь почесать языком. - Бродяжничал, сидел в тюрьме, водил по небу летучие корабли…
- Ну?! Даже так?!
- А ты думал! Я же, в сущности, старый воздушный волк! Да, сынок, золотые были деньки… Я тогда служил матросом на «Офигении», мы возили грузы на самые отдалённые плантации. Иногда мои ноги целыми месяцами не касались земли - да и зачем, если подумать? Кормили нас хорошо, а за выпивкой всегда было кого послать. Не, так-то что не жить!
- А сейчас что же?
- Эх… Стар я стал, сынок, просто стар… Вот и списали на землю… - Нищий сморгнул непрошеную слезу. - Нет, ты не подумай, что я жалуюсь. Я ж у сынка своего живу, они с невесткой меня всяко и накормят, и угол найдут, спасибо им… А только разве это жизнь - в четырёх стенах сидеть день-деньской? Вот я и брожу по улицам. Тут тебе и поговорить, и новости послушать. Невестка ворчала сперва, потом ничего, привыкла… Да и мастерить, опять же, на свежем воздухе лучше получается…
- Чего мастрячишь-то? - удивился Фракомбрасс. Нищий улыбнулся, показав коричневые пеньки зубов, и извлёк из-за пазухи литровую бутыль.
- А вот…
Ёкарный Глаз пригляделся. Внутри хорошо знакомого капитану сосуда находился миниатюрный дирижаблик, точь-в-точь как настоящий! Был сделан даже штурвал, а в иллюминаторы вставлены крохотные стёклышки.
- Это как же ты умудрился его ту да запихнуть?! - Фракомбрасс бесцеремонно забрал у нищего бутылку и стал вертеть её так и сяк, силясь разгадать секрет.
- Думаешь, я его внутрь вставил, а потом стекло склеил? - беззлобно рассмеялся тот. - Не-ет, сынок… Тут фокус в другом. Вот, смотри-ка… - Он с кряхтением отстегнул свой протез и извлёк из его недр длинный тонкий пинцет. - Вот этой вот штукой я его и собрал.
- Как собрал? Прямо в бутылке, что ли? - всё ещё не мог поверить Ёкарный Глаз.
- Сообразил наконец! Да, прямо в бутылке. Всего-то нужно - чтобы деталька через горлышко пролезла. А дальше всё просто: капля клея и пинцет. Тут первое дело - не торопиться. Ну, да я уже давно никуда не спешу…
Фракомбрасс, не слушая его, зачарованно уставился на крохотный макет. Дирижаблик был совершенен; казалось - увеличь его в сотню раз, отправь на ванты команду расторопных матросов, поднимай паруса и отправляйся в путь! Ни в оснастке, ни в форме корпуса или баллона опытный глаз пирата не находил ни единой детали, к которой можно было бы придраться. В этот миг перед ним вдруг с какой-то пронзительной ясностью предстала вся жизнь этого обезьянца и тысяч ему подобных: долгий кропотливый труд изо дня в день - и всё это ради нескольких лишних медяков, которые всё равно исчезнут, просочатся, словно вода между пальцами. Неловким жестом он сунул старику его собственность и зашагал по улице, напрочь (небывалое дело!) забыв про спиртное. Капитан увидел вдруг на месте старого нищего самого себя. Это он, Изенгрим Фракомбрасс, Ёкарный Глаз, легенда при жизни, ковылял по жарким кривым улочкам Манки-тауна, зашибая на выпивку у редких прохожих, и мастерил макеты кораблей, щуря гноящиеся от вечной пыли глаза. Да, вот куда, оказывается, может завести честный труд! Признание? Богатство? Собственный, предки его побери, особняк с мраморными львами у кованой решётки ворот? Чушь! А он-то, как последний дурак, раскатал губу, даже начал прислушиваться к медоточивым речам этого лукавого горри… Вот оно, его будущее! Всеобщее уважение, значит? Вот вам - всеобщее! Капитан зарычал, да так, что выходившие из подворотни кумушки невольно шарахнулись обратно.
В квартире, снятой для него Громилой, царил прямо-таки неприличный порядок. Фракомбрасс захлопнул за собой дверь и некоторое время созерцал налитыми кровью глазами спартанскую обстановку кабинета. Потом вдруг рванулся вперёд, пинком отшвырнул кресло, схватил со стола стопку отпечатанных листов и принялся комкать и рвать их. Затем настал черёд пишущей машинки. Когда первый заряд ярости благополучно иссяк, пират привалился к стенке и закрыл глаза, тяжело дыша. В эту минуту кто-то позвонил в дверь.
- Эй, любезный, у вас всё в порядке? Почему такой шум?
По голосу капитан узнал квартировавшего напротив сухонького старичка-павиана, с которым он каждое утро церемонно раскланивался.
Чувствуя какое-то странное, но очень глубокое облегчение, Ёкарный Глаз распахнул дверь, схватил ни в чём не повинного соседа за грудки и, обозвав старой драной долбанью, спустил его с лестницы. Отчаянный малый, о существовании которого капитан начал было забывать за прошедшие недели, вновь возвращался, и не хватало лишь самой малости, чтобы превращение свершилось окончательно. Внезапно Фракомбрасс ощерил клыки в недоброй усмешке и метнулся на кухню. Спички, как всегда, лежали на столе рядом с примусом…
Пять минут спустя пират покинул весело полыхающую квартиру. Он не взял с собой ничего, кроме денег и остро отточенного карандаша - последний вполне можно было использовать как оружие, если бы возникла такая необходимость. Впрочем, он не сомневался, что раздобудет и оружие, и деньги в самое ближайшее время - причём столько, сколько ему будет необходимо.
- Один древний полководец говорил, что надо сжигать за собой мосты, - поведал Фракомбрасс вечернему городу. - И я, блин, точно знаю, что этот сукин сын был прав. Я ведь чуть было не стал достойным законопослушным гражданином, вот позорище-то! Не, моя старая славная команда этого бы не одобрила. И знаете, что я хочу сказать? Парни были бы абсолютно правы! Они, поди, уже заждались меня в том специальном раю, что припасён для джентльменов удачи.
Оранжевое, словно огромный, плавающий в небе апельсин, солнце клонилось к закату.
- И снится после пьяного погрома
Не эта голубая синева,
А снится нам трава, трава без стрёма
Умат-кумар - весёлая трава!
Старинная песня воздушных пиратов звучала всё тише и тише, пока не замерла вдалеке.

* * *
- Вставай.
- Я никуда не пойду, мон.
- Вставай!
- Я никуда не пойду…
Сэлбасер Заекиров сидел, прислонившись к большому камню и закрыв глаза. Опираться на поражённую гангреной ногу он уже не мог, и брату приходилось тащить его на себе. Выбирать дорогу становилось всё труднее - горы вздымались круче и круче. За прошлый день они прошли километров десять, да и то лишь благодаря постоянным понуканиям Иннота. Гукас появлялся дважды, каждый раз выбирая момент, когда каюкера не было рядом. Незадолго до полудня он внезапно выскочил из тумана, подцепил пальцами нижнюю челюсть Пепелда Похипака и проорал ему прямо в лицо: «Саечка за испуг!» Кинувшийся на выручку Иннот опоздал - проклятый колдун тут же скрылся среди камней. В другой раз он протянул руку на крутом склоне беглецу Дамаяди. Отупевший от усталости и страха, тот не сразу понял, кто помог ему взойти на гребень скалы… А потом уже было поздно что-либо делать. Вечером, когда обессиленные путешественники, миновав очередной подъём, повалились на землю, обнаружилось отсутствие Мафси Солавэ. Никто не заметил, где и когда он отстал.
Селбасер Заекиров отказался идти на следующее утро. Наконец Бят, отчаявшись уговорить брата, попросту взвалил его на плечи, сделал, шатаясь, несколько шагов - и рухнул сам. Иннот, обернувшись, хмуро покачал головой.
- Тебе не унести его. Сил не хватит…
Силы действительно были на исходе. Последний раз они ели два дня назад. Кое-кто соскребал на ходу и пытался жевать белые и жёлтые лишайники, в изобилии облепившие скалы, - но те оказались невероятно горькими. Туман понемногу редел - очевидно, беглецы приближались к границе горячих источников.
- Пошли, мон. Ему всё равно уже ничем не поможешь, - буркнул Цытва-Олва.
Бят поднял на него взгляд.
- Я не пойду без брата.
- Тогда тебе придётся остаться здесь, - жёстко сказал Иннот. - Я пытаюсь спасти тех, кого ещё можно спасти. Не хочешь идти - дело твоё.
Хлюпик отвёл глаза.
Иннот постоял, кусая губу, потом решительно развернулся и двинулся прочь. Остальные потянулись за ним.
Надежда на спасение с каждым днём становилась всё эфемернее. Смоукер непоколебимо верил в силы и способности своего друга; но даже каюкер, казалось, был на пределе. Лицо Иннота осунулось, в уголках губ пролегли резкие складки. «А ведь мы даже ещё не видели этих самых гор, через которые предстоит перебраться», - думал Хлюпик.
Туманный хребет открылся взглядам неожиданно. Только что семеро странников карабкались вверх по склону, тяжело дыша и оскальзываясь на влажных камнях, как вдруг очутились на краю обрыва, а впереди развернулась величественная панорама, преисполненная красоты и вековечного спокойствия. Великолепие гор трудно описать словами. Охристые, золотисто-оранжевые, освещенные закатным солнцем каменные складки возносились на немыслимую высоту - и там, среди облаков, сияли белизной вечные снега.
- Мы всё-таки вышли к ним! - восторженно прошептал Хлюпик.
Он чувствовал, как отступает, слезает слой за слоем та гнусная, грязно-серая хмарь, что скрывала от него всю красоту и величие окружающего мира. Путешественники замерли, поражённые открывшимся видом; и, наверное, поэтому никто из них не успел остановить Прохонзола.
Прикосновение Гукаса, конечно же, не прошло бесследно для корабельного доктора. Глаза Эжитюжи поразила болезнь; радужка помутнела, а белок приобрёл неприятный бурый оттенок; вокруг век набрякли здоровенные синюшные пятна. Он замкнулся в себе, отвечая на осторожные расспросы Иннота лишь вялым пожатием плеч. Видно было, что зрение его с каждым днём становится всё хуже и хуже, но вслух Прохонзол не произнёс ни единой жалобы. И вот сейчас вдруг, подняв голову и улыбнувшись выглянувшему впервые за много дней солнцу, он, словно сомнамбула, сделал несколько шагов вперёд, к краю обрыва - и беззвучно сорвался вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53