правда, для чего это нужно, Абака не знал.
Черезвычайно заинтересовала каюкера местная библиотека: там он и засел, отпустив своего провожатого.
* * *
- Какой идиот сказал, что здесь будут раздавать бесплатное угощение?! - рявкнул распорядитель танцев.
- Господин мэр, - вполголоса ответил ему один из музыкантов и улыбнулся, увидев, как жирное лицо распорядителя наливается кровью.
- Ничего подобного, - вступил в беседу один из чиновников. - На плакатах ясно написано: бесплатные танцы для публики и бал с угощением в здании мэрии. В зда-ни-и, чувствуете разницу? Туда кого попало не пускают - и правильно делают, между прочим. Банкет только для важных персон. Да и где напасёшься еды на этакую ораву?
- Может быть, подкатить пару полевых кухонь и устроить раздачу бесплатной похлёбки? - робко предложил кто-то, выглядывая из окна.
Внизу волновалось людское море. Великий Джа, сколько же их там! Откуда вообще взялись эти праздношатающиеся куки, вяло удивился распорядитель. Эх, сейчас бы взять - да всю толпу на плантации, лет на пять! Жаль, нельзя. Он прочистил горло.
- Короче, будем начинать. Идите и играйте своё кумарное джанги, - он подтолкнул музыкантов к дверям. - Идите, идите. Пусть лучше подрыгают ногами, чем набивать себе брюхо. Господин мэр заботится о здоровье нации!
Музыканты, ворча и встряхивая дредами, потянулись на улицу. Толпа заволновалась.
- Ничего, сейчас успокоятся, - с некоторым сомнением в голосе пробормотал распорядитель и вытер лоб рукавом.
Толпа и в самом деле на некоторое время отвлеклась. Извечные ритмы Великого Леса заставляли ноги плясать вне зависимости от того, что там думает голова. Музыканты старались на совесть; в дальнем конце площади кто-то установил горящие бочки, чтобы танцевать не просто так, а вокруг огня.
На свою беду, никто из устроителей банкета не догадался опустить занавески на первом этаже. Наступали сумерки, и ярко освещенный банкетный зал мэрии невольно притягивал к себе взгляды. Напрасно оркестранты наяривали всё более и более зажигательные ритмы: даже выступление знаменитой на весь Вавилон шоу-студии «Индесент дэнсез» не смогло отвлечь толпу от увиденного. На одном конце площади ещё танцевали, а на другом уже возникал грозный ропот. Стражники опасливо переглядывались, потихоньку присматривая пути отступления. Казармы, как на грех, были пусты: серьёзных беспорядков не ожидалось, и большинство рядового состава распустили по домам.
Чобы подтолкнул друга под локоть.
- Слышь, старик! Сейчас как бы самое время начинать!
У Пыхи от волнения пересохло в горле. «Ты должен! - шептал ему внутренний голос. - Что бы ни случилось потом, ты должен сделать это - именно здесь и сейчас, во имя торжества великой Идеи!»
- А ну, расчистите место! - властно покрикивал неподалёку Твадло, сгоняя каких-то робких куки с их собственной телеги. - Мы вам стихи будем читать!
Пыха взобрался на импровизированный помост и трясущимися руками открыл Книгу. Что, если сейчас ничего не получится?! - вспыхнула вдруг паническая мысль. Что, если странные червячки на страницах так и не воплотятся в пронзительные и ясные слова?! Тревоги его, однако же, были напрасными; стоило обложке распахнуться, как чёрные пиявки стремительно зашевелились, складываясь в строки. Пыха набрал в грудь воздуха…
Едва лишь прозвучали первые рифмы, как толпа притихла. Тишина кругами распространялась от телеги, словно волны от упавшего в воду камня; всё больше и больше народу, затаив дыхание, вслушивались в чеканные строки; и в глазах у каждого можно было прочесть: да! Вот оно!
Оркестр как-то незаметно замолчал. Хрипловатый тенорок Пыхи странным образом обрёл силу и глубину; его раскаты гремели уже на всю площадь, эхом отражаясь от стен. Сильно побледневшие стражники, изо всех сил стараясь быть незаметными, отступали к дверям мэрии. Напряжение нарастало. Пыха сжал руку в кулак и ритмично вскидывал её над головой в такт стихам. В ответ кулаки взвились и над толпой - сперва десятки, потом сотни, а потом уже вся огромная масса людей в едином ритме выбрасывала руки вверх, рёвом приветствуя каждую новую строфу. Уже всем было понятно, что их всю жизнь бессовестно угнетали и обманывали; и всё яснее и яснее становилось - кто. Гнев сгущался над площадью, подобно грозовым облакам; вдобавок ноздри щекотал некий странный аромат…
Кто-то внутри банкетного зала наконец догадался задёрнуть занавески. Будь это сделано десятью минутами раньше, возможно, ничего бы и не случилось, но сейчас банальное, в общем-то, действие оказалось искрой, упавшей в бочонок пороха.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - завопили сразу несколько голосов. - Пр-р-рячетесь, гады?! Капиталисты проклятые! Эксплуататоры! Р-р-абовладельцы!
Несколько камней просвистело в воздухе и ударило в стены мэрии; ещё один угодил точнёхонько в стекло. Витавший над площадью неуловимый, дразнящий аромат вдруг сгустился и обрушился, подобно кузнечному молоту, - невероятно сильный и аппетитный запах жареной курятины. Голодную толпу он привёл в неистовство. Ограда скрипела и трещала; люди гроздьями повисали на прутьях, с ловкостью обезьян карабкались на узорные ворота - и те, наконец не выдержав напора, распахнулись. Беснующийся людской поток хлынул внутрь, устремляясь к дверям мэрии; изящные лакированные драндулеты на стоянке переворачивали вверх дном; град камней обрушился на окна. И никого уже, казалось, не удивляла исполинская безголовая туша жареной курицы, возглавившая нападавших. Чудовищный мосол ножки плавно пошёл назад, а затем со всего маха врезался в дверь. Брызнули во все стороны щепки; следующий удар заставил филёнку лопнуть со звуком пушечного выстрела. Великий Кур просунул острые концы гигантских крылышек в образовавшееся отверстие, поднатужился - и вынес обе створки. Толпа потекла внутрь.
Погром продолжался почти час. По прошествии его в доме не осталось ни единого целого стола или стула. Картины и гравюры топтали ногами; занавеси срывали, повисая на них, как кошки; бумаги из шкафов и бюро толстым слоем устилали полы. Еда со столов, будь это дичь, желе или салаты, распихивалась по карманам; бутылки с редкими винами опорожнялись в бездонные глотки или попросту расшибались о стены. Несколько оборванцев вовсю раскачивались на массивной хрустальной люстре, стремясь сбросить её вниз и нимало не беспокоясь о том, что она рухнет на головы их сотоварищей. Находившихся внутри мэрии, неважно - чиновников или прислугу, выволакивали на улицу. Страшный призрак цеплял несчастных своими крылышками, подкидывал в воздух - и, словно заправский футболист, поддавал нижней конечностью. Раскоряченные фигурки одна за другой разлетались к дальним концам площади. Под финал из разбитых дверей выкатили две бочки пальмового вина; люмпены приветствовали их появление радостными криками. У бочек вышибли верх; толпа медленным мальстрёмом вращалась вокруг них. Внезапно какой-то куки, обезумев от запаха съестного, выбросил растопыренную пятерню и вырвал кусок аппетитно пахнущей плоти из ляжки Великого Кура. Тот, казалось, ничуть не возражал против такого обращения, и спустя мгновение десятки рук погрузились в тело призрака. Измазанные жиром с головы до ног, обжигаясь брызжущими струями горячего сока, люди со стонами и урчанием набивали себе рты нежнейшим мясом, бесцеремонно отпихивая друг друга. Кто-то, обожравшись сверх всякой меры, извергал съеденное под ноги своим товарищам и, хрипя, вновь бросался в людскую гущу.
Ни Пыха, ни Чобы Стисм не принимали участия во всеобщей вакханалии. Пыха сидел, покачиваясь, на передке телеги, обхватив себя руками, и трясся мелкой дрожью, не вполне, кажется, понимая, кто он такой и где находится. Чобы придерживал на соломе бьющегося в судорогах Твадло. Рот и подбородок альбиноса покрывала белая пена; глаза закатились так, что радужки совсем не было видно.
- Телефон! Телеграф! Скорее, уроды! Вокзалы занять! - срывались с посиневших губ бессвязные слова.
- Никчёмный ты человечишко, Твадло! С тобой одна морока! - недовольно ворчал антипримат.
- Патрули! Летучие отряды!
- Да помолчи ты, ради Джа!
- Про мосты забыли, товарищи!!! - взвизгнул Твадло и вдруг обмяк; лишь голова продолжала мотаться туда-сюда на тонкой шее.
- Ну за что мне такое наказание! Одного лихорадит, другой вообще эпилептиком заделался! Алле, Пыха! Эй, куки, тебе говорю! Давай-ка, типа, смазывать пятки! Не нравится мне всё это!
Пыха медленно взялся руками за бортик и неловко перевалился через край, едва не выронив зажатую под мышкой Книгу. В голове у него сейчас ничегошеньки не было, только гулкая пустота; тело ощущалось словно чужое. Он покорно помог Чобы взвалить на плечи чахлое тельце альбиноса и поплёлся следом, а с противоположной стороны площади показался отсвет множества факелов - кто-то догадался оповестить войска. Экс-каторжане постепенно удалялись от центра; и никто из них не замечал, что следом бесшумно скользят две тонкие чёрные фигуры, беззвучно перемещаясь из тени в тень.
Когда оживлённые улицы остались позади, Чобы остановился и со стоном облегчения опустил свою ношу на асфальт.
- Ох! Не могу больше!
Зубы Пыхи выбивали мелкую дробь.
- Чтоб я ещё раз, как бы, подписался на такое! Нет, с меня хва…
Из темноты соткалась высокая жилистая фигура. На макушку антипримата звучно опустилась толстая бамбуковая палка.
- Ёпс! - сказал Чобы Стисм и повалился рядом с Твадло.
Пыха поднял глаза. Страха не было; все его эмоции словно отключились на время.
- Книга, - разомкнул губы Хадзме. - Давай сюда.
Пыха медленно, будто во сне, перевёл взгляд на зажатую под мышкой Книгу. За спиной его бесшумно возник Ххай. Дубинка ещё раз взметнулась в воздух; паренёк присоединился к своим товарищам.
- Дело сделано, - произнёс кипадачи.
- Уходим.
- С-с-та-аять!!!
В нескольких метрах от воинов внезапно вспыхнули дьявольским жёлто-зелёным светом два глаза. Старая ведьма Перегнида нарочито неторопливо шагнула в полосу лунного света, кривя в ухмылке сизые губы.
- Ка-а мне, мои пёсики! Ка-а-а мне!!!
Хадзме с ужасом чувствовал, что его тело, вопреки собственной воле, медленно пригибает к земле.
* * *
Спустя несколько дней после своего проникновения в башню, ранним утром, каюкер выбрался на обзорную площадку Малого Радиуса. Согласно неписаной традиции, метеорологи низших степеней посвящения старались здесь не появляться без особой надобности.
Восход солнца был великолепен. Вершины далёких гор постепенно розовели, словно раскаляющиеся крицы железа в кузнечном горне. Синяя мгла отступала на запад; длинные извилистые тени змеями уползали в каньоны, втягивались в трещины и складки горных отрогов. Иннот глубоко вдохнул обжигающе-холодный, как ключевая вода, воздух и задрал голову. Дневной огонь загорелся на верхушке шпиля, помедлил немного и потёк вниз, высвечивая стальную паутину тросов и креплений. Двери раздвинулись. Высокая худая фигура ступила на площадку и остановилась рядом с каюкером, опершись о поручень.
- Каждое утро я встречаю здесь рассвет, - разомкнул губы иерофант. - Нет более величественного зрелища, чем рождение нового дня.
- Да, очень красиво, - согласился Иннот и снова посмотрел на шпиль. - Скажи, а это правда, что вон в той круглой штуке адепты проходят посвящение в корифеи?
- Правда, - старец улыбнулся. - А почему ты спрашиваешь?
- Интересно же! У вас вообще куча всего интересного - взять хотя бы библиотеку.
- Ты любишь получать знания?
- Конечно.
- Ты попал сюда отнюдь не случайно; хотя сам, возможно, думаешь по-другому. Здесь место тем, кто ценит великие истины превыше мимолётных соблазнов мира.
- Я, вообще-то, не сказал, что ценю их выше всего…
- А что же в таком случае является главным для тебя?
Иннот долго молчал.
- Жизнь, - наконец вымолвил он. - Просто жизнь.
- Но ради чего?
Каюкер кивнул на край площадки.
- Ради всего этого. Не знаю, Верховный, как ещё сказать…
- Ты стремишься к деянию, - вздохнул иерофант. - Такие, как ты, подобны сухому куску дерева - они дают пищу огню жизни, но сгорают в нём без остатка. Я другой. Я живу далеко не первую сотню лет - да-да, не удивляйся… Мы не постигли тайны бессмертия, но преуспели в продлении жизни. Иногда я кажусь себе камнем на вершине неприступной скалы. Я оброс мхом, я наблюдаю круговорот жизни и смерти, творящийся внизу, а ветра этого мира лишь полируют мою поверхность. Это иллюзия, конечно; даже горы умирают с течением времени. Но мне жаль подобных тебе: не каждый горит столь чистым и светлым пламенем.
- Гм… Спасибо на добром слове, конечно… А что, если я не кусок дерева, как ты выразился, а например, фитиль в плошке масла? Что, если я свечу, но не сгораю?
- Такое возможно лишь в пустых мечтах, юноша, - старец огладил бороду, - а то, что творится в башне, - явь, хотя вряд ли живущие внизу поверили бы во всё, что здесь происходит.
- А как сюда попали остальные? Знаешь, они показались мне настоящими фанатиками этой вашей башни… - тут Иннот прикусил язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Черезвычайно заинтересовала каюкера местная библиотека: там он и засел, отпустив своего провожатого.
* * *
- Какой идиот сказал, что здесь будут раздавать бесплатное угощение?! - рявкнул распорядитель танцев.
- Господин мэр, - вполголоса ответил ему один из музыкантов и улыбнулся, увидев, как жирное лицо распорядителя наливается кровью.
- Ничего подобного, - вступил в беседу один из чиновников. - На плакатах ясно написано: бесплатные танцы для публики и бал с угощением в здании мэрии. В зда-ни-и, чувствуете разницу? Туда кого попало не пускают - и правильно делают, между прочим. Банкет только для важных персон. Да и где напасёшься еды на этакую ораву?
- Может быть, подкатить пару полевых кухонь и устроить раздачу бесплатной похлёбки? - робко предложил кто-то, выглядывая из окна.
Внизу волновалось людское море. Великий Джа, сколько же их там! Откуда вообще взялись эти праздношатающиеся куки, вяло удивился распорядитель. Эх, сейчас бы взять - да всю толпу на плантации, лет на пять! Жаль, нельзя. Он прочистил горло.
- Короче, будем начинать. Идите и играйте своё кумарное джанги, - он подтолкнул музыкантов к дверям. - Идите, идите. Пусть лучше подрыгают ногами, чем набивать себе брюхо. Господин мэр заботится о здоровье нации!
Музыканты, ворча и встряхивая дредами, потянулись на улицу. Толпа заволновалась.
- Ничего, сейчас успокоятся, - с некоторым сомнением в голосе пробормотал распорядитель и вытер лоб рукавом.
Толпа и в самом деле на некоторое время отвлеклась. Извечные ритмы Великого Леса заставляли ноги плясать вне зависимости от того, что там думает голова. Музыканты старались на совесть; в дальнем конце площади кто-то установил горящие бочки, чтобы танцевать не просто так, а вокруг огня.
На свою беду, никто из устроителей банкета не догадался опустить занавески на первом этаже. Наступали сумерки, и ярко освещенный банкетный зал мэрии невольно притягивал к себе взгляды. Напрасно оркестранты наяривали всё более и более зажигательные ритмы: даже выступление знаменитой на весь Вавилон шоу-студии «Индесент дэнсез» не смогло отвлечь толпу от увиденного. На одном конце площади ещё танцевали, а на другом уже возникал грозный ропот. Стражники опасливо переглядывались, потихоньку присматривая пути отступления. Казармы, как на грех, были пусты: серьёзных беспорядков не ожидалось, и большинство рядового состава распустили по домам.
Чобы подтолкнул друга под локоть.
- Слышь, старик! Сейчас как бы самое время начинать!
У Пыхи от волнения пересохло в горле. «Ты должен! - шептал ему внутренний голос. - Что бы ни случилось потом, ты должен сделать это - именно здесь и сейчас, во имя торжества великой Идеи!»
- А ну, расчистите место! - властно покрикивал неподалёку Твадло, сгоняя каких-то робких куки с их собственной телеги. - Мы вам стихи будем читать!
Пыха взобрался на импровизированный помост и трясущимися руками открыл Книгу. Что, если сейчас ничего не получится?! - вспыхнула вдруг паническая мысль. Что, если странные червячки на страницах так и не воплотятся в пронзительные и ясные слова?! Тревоги его, однако же, были напрасными; стоило обложке распахнуться, как чёрные пиявки стремительно зашевелились, складываясь в строки. Пыха набрал в грудь воздуха…
Едва лишь прозвучали первые рифмы, как толпа притихла. Тишина кругами распространялась от телеги, словно волны от упавшего в воду камня; всё больше и больше народу, затаив дыхание, вслушивались в чеканные строки; и в глазах у каждого можно было прочесть: да! Вот оно!
Оркестр как-то незаметно замолчал. Хрипловатый тенорок Пыхи странным образом обрёл силу и глубину; его раскаты гремели уже на всю площадь, эхом отражаясь от стен. Сильно побледневшие стражники, изо всех сил стараясь быть незаметными, отступали к дверям мэрии. Напряжение нарастало. Пыха сжал руку в кулак и ритмично вскидывал её над головой в такт стихам. В ответ кулаки взвились и над толпой - сперва десятки, потом сотни, а потом уже вся огромная масса людей в едином ритме выбрасывала руки вверх, рёвом приветствуя каждую новую строфу. Уже всем было понятно, что их всю жизнь бессовестно угнетали и обманывали; и всё яснее и яснее становилось - кто. Гнев сгущался над площадью, подобно грозовым облакам; вдобавок ноздри щекотал некий странный аромат…
Кто-то внутри банкетного зала наконец догадался задёрнуть занавески. Будь это сделано десятью минутами раньше, возможно, ничего бы и не случилось, но сейчас банальное, в общем-то, действие оказалось искрой, упавшей в бочонок пороха.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - завопили сразу несколько голосов. - Пр-р-рячетесь, гады?! Капиталисты проклятые! Эксплуататоры! Р-р-абовладельцы!
Несколько камней просвистело в воздухе и ударило в стены мэрии; ещё один угодил точнёхонько в стекло. Витавший над площадью неуловимый, дразнящий аромат вдруг сгустился и обрушился, подобно кузнечному молоту, - невероятно сильный и аппетитный запах жареной курятины. Голодную толпу он привёл в неистовство. Ограда скрипела и трещала; люди гроздьями повисали на прутьях, с ловкостью обезьян карабкались на узорные ворота - и те, наконец не выдержав напора, распахнулись. Беснующийся людской поток хлынул внутрь, устремляясь к дверям мэрии; изящные лакированные драндулеты на стоянке переворачивали вверх дном; град камней обрушился на окна. И никого уже, казалось, не удивляла исполинская безголовая туша жареной курицы, возглавившая нападавших. Чудовищный мосол ножки плавно пошёл назад, а затем со всего маха врезался в дверь. Брызнули во все стороны щепки; следующий удар заставил филёнку лопнуть со звуком пушечного выстрела. Великий Кур просунул острые концы гигантских крылышек в образовавшееся отверстие, поднатужился - и вынес обе створки. Толпа потекла внутрь.
Погром продолжался почти час. По прошествии его в доме не осталось ни единого целого стола или стула. Картины и гравюры топтали ногами; занавеси срывали, повисая на них, как кошки; бумаги из шкафов и бюро толстым слоем устилали полы. Еда со столов, будь это дичь, желе или салаты, распихивалась по карманам; бутылки с редкими винами опорожнялись в бездонные глотки или попросту расшибались о стены. Несколько оборванцев вовсю раскачивались на массивной хрустальной люстре, стремясь сбросить её вниз и нимало не беспокоясь о том, что она рухнет на головы их сотоварищей. Находившихся внутри мэрии, неважно - чиновников или прислугу, выволакивали на улицу. Страшный призрак цеплял несчастных своими крылышками, подкидывал в воздух - и, словно заправский футболист, поддавал нижней конечностью. Раскоряченные фигурки одна за другой разлетались к дальним концам площади. Под финал из разбитых дверей выкатили две бочки пальмового вина; люмпены приветствовали их появление радостными криками. У бочек вышибли верх; толпа медленным мальстрёмом вращалась вокруг них. Внезапно какой-то куки, обезумев от запаха съестного, выбросил растопыренную пятерню и вырвал кусок аппетитно пахнущей плоти из ляжки Великого Кура. Тот, казалось, ничуть не возражал против такого обращения, и спустя мгновение десятки рук погрузились в тело призрака. Измазанные жиром с головы до ног, обжигаясь брызжущими струями горячего сока, люди со стонами и урчанием набивали себе рты нежнейшим мясом, бесцеремонно отпихивая друг друга. Кто-то, обожравшись сверх всякой меры, извергал съеденное под ноги своим товарищам и, хрипя, вновь бросался в людскую гущу.
Ни Пыха, ни Чобы Стисм не принимали участия во всеобщей вакханалии. Пыха сидел, покачиваясь, на передке телеги, обхватив себя руками, и трясся мелкой дрожью, не вполне, кажется, понимая, кто он такой и где находится. Чобы придерживал на соломе бьющегося в судорогах Твадло. Рот и подбородок альбиноса покрывала белая пена; глаза закатились так, что радужки совсем не было видно.
- Телефон! Телеграф! Скорее, уроды! Вокзалы занять! - срывались с посиневших губ бессвязные слова.
- Никчёмный ты человечишко, Твадло! С тобой одна морока! - недовольно ворчал антипримат.
- Патрули! Летучие отряды!
- Да помолчи ты, ради Джа!
- Про мосты забыли, товарищи!!! - взвизгнул Твадло и вдруг обмяк; лишь голова продолжала мотаться туда-сюда на тонкой шее.
- Ну за что мне такое наказание! Одного лихорадит, другой вообще эпилептиком заделался! Алле, Пыха! Эй, куки, тебе говорю! Давай-ка, типа, смазывать пятки! Не нравится мне всё это!
Пыха медленно взялся руками за бортик и неловко перевалился через край, едва не выронив зажатую под мышкой Книгу. В голове у него сейчас ничегошеньки не было, только гулкая пустота; тело ощущалось словно чужое. Он покорно помог Чобы взвалить на плечи чахлое тельце альбиноса и поплёлся следом, а с противоположной стороны площади показался отсвет множества факелов - кто-то догадался оповестить войска. Экс-каторжане постепенно удалялись от центра; и никто из них не замечал, что следом бесшумно скользят две тонкие чёрные фигуры, беззвучно перемещаясь из тени в тень.
Когда оживлённые улицы остались позади, Чобы остановился и со стоном облегчения опустил свою ношу на асфальт.
- Ох! Не могу больше!
Зубы Пыхи выбивали мелкую дробь.
- Чтоб я ещё раз, как бы, подписался на такое! Нет, с меня хва…
Из темноты соткалась высокая жилистая фигура. На макушку антипримата звучно опустилась толстая бамбуковая палка.
- Ёпс! - сказал Чобы Стисм и повалился рядом с Твадло.
Пыха поднял глаза. Страха не было; все его эмоции словно отключились на время.
- Книга, - разомкнул губы Хадзме. - Давай сюда.
Пыха медленно, будто во сне, перевёл взгляд на зажатую под мышкой Книгу. За спиной его бесшумно возник Ххай. Дубинка ещё раз взметнулась в воздух; паренёк присоединился к своим товарищам.
- Дело сделано, - произнёс кипадачи.
- Уходим.
- С-с-та-аять!!!
В нескольких метрах от воинов внезапно вспыхнули дьявольским жёлто-зелёным светом два глаза. Старая ведьма Перегнида нарочито неторопливо шагнула в полосу лунного света, кривя в ухмылке сизые губы.
- Ка-а мне, мои пёсики! Ка-а-а мне!!!
Хадзме с ужасом чувствовал, что его тело, вопреки собственной воле, медленно пригибает к земле.
* * *
Спустя несколько дней после своего проникновения в башню, ранним утром, каюкер выбрался на обзорную площадку Малого Радиуса. Согласно неписаной традиции, метеорологи низших степеней посвящения старались здесь не появляться без особой надобности.
Восход солнца был великолепен. Вершины далёких гор постепенно розовели, словно раскаляющиеся крицы железа в кузнечном горне. Синяя мгла отступала на запад; длинные извилистые тени змеями уползали в каньоны, втягивались в трещины и складки горных отрогов. Иннот глубоко вдохнул обжигающе-холодный, как ключевая вода, воздух и задрал голову. Дневной огонь загорелся на верхушке шпиля, помедлил немного и потёк вниз, высвечивая стальную паутину тросов и креплений. Двери раздвинулись. Высокая худая фигура ступила на площадку и остановилась рядом с каюкером, опершись о поручень.
- Каждое утро я встречаю здесь рассвет, - разомкнул губы иерофант. - Нет более величественного зрелища, чем рождение нового дня.
- Да, очень красиво, - согласился Иннот и снова посмотрел на шпиль. - Скажи, а это правда, что вон в той круглой штуке адепты проходят посвящение в корифеи?
- Правда, - старец улыбнулся. - А почему ты спрашиваешь?
- Интересно же! У вас вообще куча всего интересного - взять хотя бы библиотеку.
- Ты любишь получать знания?
- Конечно.
- Ты попал сюда отнюдь не случайно; хотя сам, возможно, думаешь по-другому. Здесь место тем, кто ценит великие истины превыше мимолётных соблазнов мира.
- Я, вообще-то, не сказал, что ценю их выше всего…
- А что же в таком случае является главным для тебя?
Иннот долго молчал.
- Жизнь, - наконец вымолвил он. - Просто жизнь.
- Но ради чего?
Каюкер кивнул на край площадки.
- Ради всего этого. Не знаю, Верховный, как ещё сказать…
- Ты стремишься к деянию, - вздохнул иерофант. - Такие, как ты, подобны сухому куску дерева - они дают пищу огню жизни, но сгорают в нём без остатка. Я другой. Я живу далеко не первую сотню лет - да-да, не удивляйся… Мы не постигли тайны бессмертия, но преуспели в продлении жизни. Иногда я кажусь себе камнем на вершине неприступной скалы. Я оброс мхом, я наблюдаю круговорот жизни и смерти, творящийся внизу, а ветра этого мира лишь полируют мою поверхность. Это иллюзия, конечно; даже горы умирают с течением времени. Но мне жаль подобных тебе: не каждый горит столь чистым и светлым пламенем.
- Гм… Спасибо на добром слове, конечно… А что, если я не кусок дерева, как ты выразился, а например, фитиль в плошке масла? Что, если я свечу, но не сгораю?
- Такое возможно лишь в пустых мечтах, юноша, - старец огладил бороду, - а то, что творится в башне, - явь, хотя вряд ли живущие внизу поверили бы во всё, что здесь происходит.
- А как сюда попали остальные? Знаешь, они показались мне настоящими фанатиками этой вашей башни… - тут Иннот прикусил язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53