А на копья насажено несколько голов.
– Акирейя им Вал па Валса!
Саубон стиснул кулак и ударил себя по бедру, обтянутому кольчужной сеткой. Он надавил на глаза, пытаясь прогнать навязчивое видение – образ князя Келлхуса.
«Никто не знает тебя…»
Копья! Они несут копья… Традиционный знак, который используют галеотские рыцари, чтобы предупредить командиров о надвигающейся битве.
– От Атьеаури? – крикнул принц, когда конь Куссалта добрался до гребня.
Старый конюх нахмурился, словно бы говоря: «А от кого же еще?» Все в нем было тусклым – кольчуга, древний, покрытый зарубками шлем, даже Красный Лев на синем фоне, нашитый на его котту, знак принадлежности к дому Коифуса. Тусклым и опасным. Куссалта абсолютно не волновало, как он выглядит, и это придавало ему особую внушительность. Саубон никогда не встречал человека, у которого был бы столь безжалостный взгляд, как у Куссалта, – не считая князя Келлхуса.
– Что он говорит? – крикнул Саубон.
Старый конюх отшвырнул копье и натянул поводья, останавливая коня. Саубон с трудом поймал копье. На нем красовалась отрубленная голова. Бескровная темная кожа, сухая, словно долго пролежавшая на солнце. Бородка, заплетенная в косички. Мертвый кианский вельможа. Но даже сейчас казалось, будто он продолжает глядеть на Саубона из-под тяжелых век.
Его враг.
– «Война и яблоки», – сказал Куссалт. – Он сказал: «Война и яблоки».
«Яблоками» галеоты называли отрубленные головы. Наставник когда-то сказал Саубону, что во время оно галеоты вываривали и набивали их, как до сих пор поступают туньеры.
Остальные с топотом неслись к Саубону, приветствуя его на ходу. Готиан со своим заместителем, Сарцеллом. Анфириг, граф Гесиндальский с конюхом. Несколько танов, представителей разных домов. Четверо-пятеро безбородых юнцов, готовых разносить послания. И на всех лицах читалось нечто среднее между отчаянием и злобой.
Последовавший спор был наиболее ожесточенным из всех после ухода Готьелка. Видимо, Атьеаури и Ванхайл с раннего утра вели бои. Куссалт сказал, что Атьеаури уверен, будто войска Скаура собраны где-то неподалеку, скорее всего – на равнине Менгедда.
– Он думает, что сапатишах пытается замедлить наше продвижение, натравливая на войско мелкие отряды, чтобы не пустить нас на Поле Битвы, пока он не будет готов к встрече.
Но Готиан не согласился с ним и принялся настаивать, что Скаур уже давным-давно готов и на самом деле заманивает их.
– Он знает, что ваши люди безрассудны и неосторожны, что предвкушение битвы заставит их мчаться вперед.
Когда Анфириг и прочие принялись протестовать, великий магистр принялся хрипло выкрикивать: «Разве вы не понимаете? Не понимаете?» – и кричал, пока все, включая Саубона, не умолкли.
– Он хочет как можно скорее втянуть вас в бой при благоприятных для него обстоятельствах! Как можно скорее!
– И что? – надменно спросил Анфириг.
Готиан постоянно твердил о хитрости и свирепости фаним. И в результате многие галеоты решили, что он трус и боится язычников. Но Саубон знал, что на самом деле шрайский рыцарь боится опрометчивости своих союзников-норсирайцев.
– Он, скорее всего, знает нечто такое, чего не знаем мы! Что-то такое, из-за чего ему надо побыстрее с нами покончить!
От этих слов Саубону сделалось нечем дышать.
– Если вся Гедея – одна сплошная пересеченная местность, – ошеломленно произнес он, – значит, Равнина Битвы – самый быстрый способ пересечь ее…
Принц взглянул на Готиана. Тот осторожно кивнул.
– И что… – начал было Анфириг.
– Думай! – воскликнул Саубон. – Думай, Анфи, думай! Готьелк! Если Готьелк хочет пройти через Гедею как можно быстрее, какой путь он выберет?
Граф Гесиндальский не был дураком, но и гением тоже не был. Он опустил седеющую голову, задумался, потом произнес:
– Ты хочешь сказать, что он близко, что тидонцы и туньеры все это время двигались параллельным курсом, направляясь, как и мы, к Равнине Битвы…
Когда он поднял голову, в глазах его светилось скупое восхищение. Саубон знал, что для Анфирига, близкого друга его старшего брата, он всегда оставался мальчишкой, которого весело было дразнить в детстве.
– Ты думаешь, сапатишах пытается помешать нам объединиться с Готьелком?
– Именно, – отозвался Саубон.
Он снова взглянул на Готиана, осознав, что великий магистр попросту подарил ему это озарение. «Он хочет, чтобы я возглавлял войско. Он мне доверяет».
Но ведь Готиан не знает его. Никто его не знает. Никто…
«Опять эти мысли!»
Тидонцы составляли самую большую, если не считать айнонов, часть Священного воинства – около семидесяти тысяч воинов. Добавить к этому двадцать тысяч головорезов Скайельта, и получится… Да это же величайшее норсирайское войско, какое только собиралось после падения Древнего Севера!
«Ах, Скаур, мой языческий друг…»
Внезапно отрубленная голова на копье перестала выглядеть укором, знаком нависшего над ними рока. Теперь она казалась сигналом, дымом, обещающим священный огонь. Саубон с непостижимой уверенностью вдруг осознал, что Скаур боится…
Так и надо.
Все заблуждения исчезли, и прежний азарт заструился по его жилам, подобно вину; для Саубона это ощущение всегда было неразрывно связано с Гильгаоалом, Одноглазой Войной.
«Шлюха-Судьба будет благосклонна к тебе».
Саубон вернул копье с насаженным на него неприятным трофеем обратно Куссалту, затем принялся выкрикивать приказы – отослал множество гонцов, чтобы сообщить Атьеаури и Ванхайлу о сложившейся ситуации, поручил Анфиригу поиски Готьелка, велел Готиану рассредоточить рыцарей по всей колонне для усиления дисциплины.
– До тех пор пока не объединимся с Готьелком, мы останемся в холмах, – объявил принц. – Если Скаур хочет познакомиться с нами поближе, пускай бьется пешим или ломает шеи!
Потом вдруг оказалось, что рядом с ним остался только Куссалт; в ушах у принца гудело, лицо горело.
Вот оно – понял Саубон. Началось. После долгих лет война слов наконец-то закончилась, и началась подлинная война. Другие, как тот же Пройас, говоря о «Священной войне», выделяли голосом слово «священная». Другие, но не Саубон. Его интересовала «война». Во всяком случае, так он себе говорил.
Это не только произошло – это произошло именно так, как предсказывал князь Келлхус.
«Никто не знает тебя. Никто».
Он взглянул вслед удаляющимся Готиану и Сарцеллу. И вдруг у него остановилось сердце при мысли о том, что ими придется пожертвовать, как того потребовал князь Келлхус – или боги.
«Накажи их. Ты должен позаботиться о том, чтобы шрайские рыцари были наказаны».
Что-то сдавило Саубону горло, и Гильгаоал покинул его.
– Что-то не так, милорд? – поинтересовался Куссалт.
Этот человек с какой-то сверхъестественной проницательностью угадывал его настроение. Но, впрочем, он ведь всегда был рядом с принцем. Первое детское воспоминание Саубона: Куссалт прижимает его к себе и мчится по коридорам Мораора. Это случилось, когда малолетнего принца ужалила пчела и он едва не задохнулся.
Саубон сам не заметил, как снова принялся грызть костяшки.
– Куссалт!
– Что?
Саубон заколебался и поймал себя на том, что смотрит на юг, в сторону Равнины Битвы.
– Мне нужен экземпляр «Трактата»… Мне нужно найти… кое-что.
– Что именно? – спросил старый конюх; в голосе его звучало потрясение, смешанное с какой-то странной нежностью…
Саубон гневно взглянул на него.
– Какое тебе дело…
– Я спрашиваю потому, что всегда ношу «Трактат» при себе… – Куссалт приложил обветренную руку к груди, ладонью к сердцу. – Вот здесь.
Он выучил его наизусть, понял Саубон. Это потрясло его до глубины души. Он всегда знал, что Куссалт благочестив, и все же…
– Куссалт… – начал было принц и умолк, не зная, что сказать.
Неумолимые глаза моргнули, и ничего более.
– Мне нужно… – набрался храбрости Саубон. – Мне нужно знать, что Последний Пророк говорит о… о жертве.
Кустистые белые брови конюха сошлись к переносице.
– Много что. Очень много… Я не понимаю.
– Если боги требуют… Надлежит ли приносить жертву, если того требуют боги?
– Нет, – ответил Куссалт, продолжая хмуриться. Почему-то ответ конюха, быстрый и уверенный, рассердил Саубона. Да что может знать этот старый дурак?
– Вы мне не верите, – произнес Куссалт; голос его был хриплым от усталости. – Но в том и слава Айнри Сейе…
– Хватит! – резко оборвал его Саубон.
Он взглянул на отрубленную голову и заметил за обмякшими, разбитыми губами блеск золотого зуба. Так вот он каков, их враг… Вытащив меч, он одним ударом сшиб голову с копья, выбив древко из рук Куссалта.
– Я верю в то, что мне нужно, – сказал принц.
ГЛАВА 6
РАВНИНА МЕНГЕДДА
«Древние говорили, что один колдун стоит тысячи воинов в битве и десяти тысяч грешников в аду».
Друз, Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны»
«Когда щиты становятся костылями, а мечи – посохами, сердца многих охватывает смятение. Когда жены становятся добычей, а враги – танами, всякая надежда иссякает».
Неизвестный автор, «Плач по завоеванным»
4111 год Бивня, начало лета, неподалеку от равнины Менгедда
Рассвело, и чистый воздух разорвало пронзительное пение галеотских и тидонских труб.
Призыв к битве.
Вопреки всем стараниям фаним, предыдущий день был ознаменован воссоединением галеотской, тидонской и туньерской армии, здесь, на холмах к северу от Равнины Битвы. Помирившись, Коифус Саубон и Хога Готьелк договорились дойти до северного края равнины тем же вечером, в надежде укрепить свое преимущество. Они решили, что там их положение будет настолько прочным, насколько это вообще возможно. С северо-востока их будут прикрывать болота, в то время как на западе они смогут уйти в холмы. Неглубокая ложбина, по которой протекал ручей, питающий болота, оказалась довольно длинной, и айнрити решили построиться в линию. Склоны был слишком пологими, чтобы сорвать атаку противника, но так язычникам придется карабкаться по грязи.
Теперь же ветер подул с востока, и люди клялись, что чувствуют запах моря. Некоторые удивленно смотрели на землю у себя под ногами. Они спрашивали у других, спокойно ли тем спалось и не раздавался ли негромкий шум, похожий на шипение воды во время отлива.
Великие графы Среднего Севера собирали вассалов со свитами. Мажордомы выкрикивали приказы, стараясь перекричать царящий повсюду гам. В воздухе звенели радостные выкрики, и смех, и раскатистый топот копыт – это отряды рыцарей помоложе, уже подвыпивших, устремились на юг, желая оказаться в числе тех, кто первыми увидит язычников. Кружа по коврам смятой, истоптанной травы, тысячи людей готовились к битве. Жены и наложницы обнимали своих мужчин. Шрайские жрецы вели службы и для воинов, и для обслуги, сопровождающей войско. Тысячи людей становились на колени, бормотали молитвы, касались губами по-утреннему прохладной земли. Священники разнообразных культов нараспев произносили слова древних ритуалов, умащивали идолов кровью и дорогими маслами. Гильгаоалу принесли в жертву ястребов. В костры Темного Охотника, Хузьельта, полетели ноги разделанной антилопы.
Прорицатели кинули кости. Хирурги положили ножи калиться и собирали инструменты.
Солнце решительно поднялось над горизонтом, залив всю эту суматоху золотистым светом. Ветерок вяло теребил знамена. Тяжеловооруженные всадники сбивались в кучи и старались найти себе место в строю. То и дело по лагерю проезжали конные отряды; доспехи сверкали, на щитах красовались грозные гербы и изображения Бивня.
Внезапно со стороны тех, кто уже выстроился вдоль ложбины, донеслись крики. Казалось, будто весь горизонт пришел в движение, мерцая так, словно его посыпали металлическими опилками. Язычники. Кианские гранды Гедеи и Шайгека.
Рассыпая ругательства и выкрикивая команды, графы и таны Среднего Севера кое-как расставили людей вдоль северного края ложбины. Ручей уже превратился в черную илистую лужу, усеянную глубокими отпечатками копыт. На южном краю ложбины стояли пехотинцы, а перед ними толпились кучками айнритийские рыцари. Потом послышались испуганные возгласы – солдаты начали натыкаться в траве на кости, поверх которых еще сохранились ошметки сгнившей кожи или ткани. Останки предыдущего Священного воинства.
Распевалось множество гимнов, особенно среди пехотинцев, но вскоре их заглушил мерный ритм победной песни. Вскоре ее уже пел многотысячный хор. Всадники отмечали рефрены звучными возгласами. И даже кастовые дворяне, уже выстроившиеся длинными рядами, подхватили:
Война из наших смотрит глаз,
Нам тяжек ратный труд,
Но если битвы день угас,
Наш отдых боги чтут!
Эта песня была древней, как сам Север, – песня из «Саг». И когда айнрити запели ее вслух, то ощутили, как на них хлынула слава их прошлого, хлынула и связала воедино. Тысяча голосов и одна песня. Тысяча лет и одна песня! Никогда еще они не чувствовали себя так уверенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Акирейя им Вал па Валса!
Саубон стиснул кулак и ударил себя по бедру, обтянутому кольчужной сеткой. Он надавил на глаза, пытаясь прогнать навязчивое видение – образ князя Келлхуса.
«Никто не знает тебя…»
Копья! Они несут копья… Традиционный знак, который используют галеотские рыцари, чтобы предупредить командиров о надвигающейся битве.
– От Атьеаури? – крикнул принц, когда конь Куссалта добрался до гребня.
Старый конюх нахмурился, словно бы говоря: «А от кого же еще?» Все в нем было тусклым – кольчуга, древний, покрытый зарубками шлем, даже Красный Лев на синем фоне, нашитый на его котту, знак принадлежности к дому Коифуса. Тусклым и опасным. Куссалта абсолютно не волновало, как он выглядит, и это придавало ему особую внушительность. Саубон никогда не встречал человека, у которого был бы столь безжалостный взгляд, как у Куссалта, – не считая князя Келлхуса.
– Что он говорит? – крикнул Саубон.
Старый конюх отшвырнул копье и натянул поводья, останавливая коня. Саубон с трудом поймал копье. На нем красовалась отрубленная голова. Бескровная темная кожа, сухая, словно долго пролежавшая на солнце. Бородка, заплетенная в косички. Мертвый кианский вельможа. Но даже сейчас казалось, будто он продолжает глядеть на Саубона из-под тяжелых век.
Его враг.
– «Война и яблоки», – сказал Куссалт. – Он сказал: «Война и яблоки».
«Яблоками» галеоты называли отрубленные головы. Наставник когда-то сказал Саубону, что во время оно галеоты вываривали и набивали их, как до сих пор поступают туньеры.
Остальные с топотом неслись к Саубону, приветствуя его на ходу. Готиан со своим заместителем, Сарцеллом. Анфириг, граф Гесиндальский с конюхом. Несколько танов, представителей разных домов. Четверо-пятеро безбородых юнцов, готовых разносить послания. И на всех лицах читалось нечто среднее между отчаянием и злобой.
Последовавший спор был наиболее ожесточенным из всех после ухода Готьелка. Видимо, Атьеаури и Ванхайл с раннего утра вели бои. Куссалт сказал, что Атьеаури уверен, будто войска Скаура собраны где-то неподалеку, скорее всего – на равнине Менгедда.
– Он думает, что сапатишах пытается замедлить наше продвижение, натравливая на войско мелкие отряды, чтобы не пустить нас на Поле Битвы, пока он не будет готов к встрече.
Но Готиан не согласился с ним и принялся настаивать, что Скаур уже давным-давно готов и на самом деле заманивает их.
– Он знает, что ваши люди безрассудны и неосторожны, что предвкушение битвы заставит их мчаться вперед.
Когда Анфириг и прочие принялись протестовать, великий магистр принялся хрипло выкрикивать: «Разве вы не понимаете? Не понимаете?» – и кричал, пока все, включая Саубона, не умолкли.
– Он хочет как можно скорее втянуть вас в бой при благоприятных для него обстоятельствах! Как можно скорее!
– И что? – надменно спросил Анфириг.
Готиан постоянно твердил о хитрости и свирепости фаним. И в результате многие галеоты решили, что он трус и боится язычников. Но Саубон знал, что на самом деле шрайский рыцарь боится опрометчивости своих союзников-норсирайцев.
– Он, скорее всего, знает нечто такое, чего не знаем мы! Что-то такое, из-за чего ему надо побыстрее с нами покончить!
От этих слов Саубону сделалось нечем дышать.
– Если вся Гедея – одна сплошная пересеченная местность, – ошеломленно произнес он, – значит, Равнина Битвы – самый быстрый способ пересечь ее…
Принц взглянул на Готиана. Тот осторожно кивнул.
– И что… – начал было Анфириг.
– Думай! – воскликнул Саубон. – Думай, Анфи, думай! Готьелк! Если Готьелк хочет пройти через Гедею как можно быстрее, какой путь он выберет?
Граф Гесиндальский не был дураком, но и гением тоже не был. Он опустил седеющую голову, задумался, потом произнес:
– Ты хочешь сказать, что он близко, что тидонцы и туньеры все это время двигались параллельным курсом, направляясь, как и мы, к Равнине Битвы…
Когда он поднял голову, в глазах его светилось скупое восхищение. Саубон знал, что для Анфирига, близкого друга его старшего брата, он всегда оставался мальчишкой, которого весело было дразнить в детстве.
– Ты думаешь, сапатишах пытается помешать нам объединиться с Готьелком?
– Именно, – отозвался Саубон.
Он снова взглянул на Готиана, осознав, что великий магистр попросту подарил ему это озарение. «Он хочет, чтобы я возглавлял войско. Он мне доверяет».
Но ведь Готиан не знает его. Никто его не знает. Никто…
«Опять эти мысли!»
Тидонцы составляли самую большую, если не считать айнонов, часть Священного воинства – около семидесяти тысяч воинов. Добавить к этому двадцать тысяч головорезов Скайельта, и получится… Да это же величайшее норсирайское войско, какое только собиралось после падения Древнего Севера!
«Ах, Скаур, мой языческий друг…»
Внезапно отрубленная голова на копье перестала выглядеть укором, знаком нависшего над ними рока. Теперь она казалась сигналом, дымом, обещающим священный огонь. Саубон с непостижимой уверенностью вдруг осознал, что Скаур боится…
Так и надо.
Все заблуждения исчезли, и прежний азарт заструился по его жилам, подобно вину; для Саубона это ощущение всегда было неразрывно связано с Гильгаоалом, Одноглазой Войной.
«Шлюха-Судьба будет благосклонна к тебе».
Саубон вернул копье с насаженным на него неприятным трофеем обратно Куссалту, затем принялся выкрикивать приказы – отослал множество гонцов, чтобы сообщить Атьеаури и Ванхайлу о сложившейся ситуации, поручил Анфиригу поиски Готьелка, велел Готиану рассредоточить рыцарей по всей колонне для усиления дисциплины.
– До тех пор пока не объединимся с Готьелком, мы останемся в холмах, – объявил принц. – Если Скаур хочет познакомиться с нами поближе, пускай бьется пешим или ломает шеи!
Потом вдруг оказалось, что рядом с ним остался только Куссалт; в ушах у принца гудело, лицо горело.
Вот оно – понял Саубон. Началось. После долгих лет война слов наконец-то закончилась, и началась подлинная война. Другие, как тот же Пройас, говоря о «Священной войне», выделяли голосом слово «священная». Другие, но не Саубон. Его интересовала «война». Во всяком случае, так он себе говорил.
Это не только произошло – это произошло именно так, как предсказывал князь Келлхус.
«Никто не знает тебя. Никто».
Он взглянул вслед удаляющимся Готиану и Сарцеллу. И вдруг у него остановилось сердце при мысли о том, что ими придется пожертвовать, как того потребовал князь Келлхус – или боги.
«Накажи их. Ты должен позаботиться о том, чтобы шрайские рыцари были наказаны».
Что-то сдавило Саубону горло, и Гильгаоал покинул его.
– Что-то не так, милорд? – поинтересовался Куссалт.
Этот человек с какой-то сверхъестественной проницательностью угадывал его настроение. Но, впрочем, он ведь всегда был рядом с принцем. Первое детское воспоминание Саубона: Куссалт прижимает его к себе и мчится по коридорам Мораора. Это случилось, когда малолетнего принца ужалила пчела и он едва не задохнулся.
Саубон сам не заметил, как снова принялся грызть костяшки.
– Куссалт!
– Что?
Саубон заколебался и поймал себя на том, что смотрит на юг, в сторону Равнины Битвы.
– Мне нужен экземпляр «Трактата»… Мне нужно найти… кое-что.
– Что именно? – спросил старый конюх; в голосе его звучало потрясение, смешанное с какой-то странной нежностью…
Саубон гневно взглянул на него.
– Какое тебе дело…
– Я спрашиваю потому, что всегда ношу «Трактат» при себе… – Куссалт приложил обветренную руку к груди, ладонью к сердцу. – Вот здесь.
Он выучил его наизусть, понял Саубон. Это потрясло его до глубины души. Он всегда знал, что Куссалт благочестив, и все же…
– Куссалт… – начал было принц и умолк, не зная, что сказать.
Неумолимые глаза моргнули, и ничего более.
– Мне нужно… – набрался храбрости Саубон. – Мне нужно знать, что Последний Пророк говорит о… о жертве.
Кустистые белые брови конюха сошлись к переносице.
– Много что. Очень много… Я не понимаю.
– Если боги требуют… Надлежит ли приносить жертву, если того требуют боги?
– Нет, – ответил Куссалт, продолжая хмуриться. Почему-то ответ конюха, быстрый и уверенный, рассердил Саубона. Да что может знать этот старый дурак?
– Вы мне не верите, – произнес Куссалт; голос его был хриплым от усталости. – Но в том и слава Айнри Сейе…
– Хватит! – резко оборвал его Саубон.
Он взглянул на отрубленную голову и заметил за обмякшими, разбитыми губами блеск золотого зуба. Так вот он каков, их враг… Вытащив меч, он одним ударом сшиб голову с копья, выбив древко из рук Куссалта.
– Я верю в то, что мне нужно, – сказал принц.
ГЛАВА 6
РАВНИНА МЕНГЕДДА
«Древние говорили, что один колдун стоит тысячи воинов в битве и десяти тысяч грешников в аду».
Друз, Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны»
«Когда щиты становятся костылями, а мечи – посохами, сердца многих охватывает смятение. Когда жены становятся добычей, а враги – танами, всякая надежда иссякает».
Неизвестный автор, «Плач по завоеванным»
4111 год Бивня, начало лета, неподалеку от равнины Менгедда
Рассвело, и чистый воздух разорвало пронзительное пение галеотских и тидонских труб.
Призыв к битве.
Вопреки всем стараниям фаним, предыдущий день был ознаменован воссоединением галеотской, тидонской и туньерской армии, здесь, на холмах к северу от Равнины Битвы. Помирившись, Коифус Саубон и Хога Готьелк договорились дойти до северного края равнины тем же вечером, в надежде укрепить свое преимущество. Они решили, что там их положение будет настолько прочным, насколько это вообще возможно. С северо-востока их будут прикрывать болота, в то время как на западе они смогут уйти в холмы. Неглубокая ложбина, по которой протекал ручей, питающий болота, оказалась довольно длинной, и айнрити решили построиться в линию. Склоны был слишком пологими, чтобы сорвать атаку противника, но так язычникам придется карабкаться по грязи.
Теперь же ветер подул с востока, и люди клялись, что чувствуют запах моря. Некоторые удивленно смотрели на землю у себя под ногами. Они спрашивали у других, спокойно ли тем спалось и не раздавался ли негромкий шум, похожий на шипение воды во время отлива.
Великие графы Среднего Севера собирали вассалов со свитами. Мажордомы выкрикивали приказы, стараясь перекричать царящий повсюду гам. В воздухе звенели радостные выкрики, и смех, и раскатистый топот копыт – это отряды рыцарей помоложе, уже подвыпивших, устремились на юг, желая оказаться в числе тех, кто первыми увидит язычников. Кружа по коврам смятой, истоптанной травы, тысячи людей готовились к битве. Жены и наложницы обнимали своих мужчин. Шрайские жрецы вели службы и для воинов, и для обслуги, сопровождающей войско. Тысячи людей становились на колени, бормотали молитвы, касались губами по-утреннему прохладной земли. Священники разнообразных культов нараспев произносили слова древних ритуалов, умащивали идолов кровью и дорогими маслами. Гильгаоалу принесли в жертву ястребов. В костры Темного Охотника, Хузьельта, полетели ноги разделанной антилопы.
Прорицатели кинули кости. Хирурги положили ножи калиться и собирали инструменты.
Солнце решительно поднялось над горизонтом, залив всю эту суматоху золотистым светом. Ветерок вяло теребил знамена. Тяжеловооруженные всадники сбивались в кучи и старались найти себе место в строю. То и дело по лагерю проезжали конные отряды; доспехи сверкали, на щитах красовались грозные гербы и изображения Бивня.
Внезапно со стороны тех, кто уже выстроился вдоль ложбины, донеслись крики. Казалось, будто весь горизонт пришел в движение, мерцая так, словно его посыпали металлическими опилками. Язычники. Кианские гранды Гедеи и Шайгека.
Рассыпая ругательства и выкрикивая команды, графы и таны Среднего Севера кое-как расставили людей вдоль северного края ложбины. Ручей уже превратился в черную илистую лужу, усеянную глубокими отпечатками копыт. На южном краю ложбины стояли пехотинцы, а перед ними толпились кучками айнритийские рыцари. Потом послышались испуганные возгласы – солдаты начали натыкаться в траве на кости, поверх которых еще сохранились ошметки сгнившей кожи или ткани. Останки предыдущего Священного воинства.
Распевалось множество гимнов, особенно среди пехотинцев, но вскоре их заглушил мерный ритм победной песни. Вскоре ее уже пел многотысячный хор. Всадники отмечали рефрены звучными возгласами. И даже кастовые дворяне, уже выстроившиеся длинными рядами, подхватили:
Война из наших смотрит глаз,
Нам тяжек ратный труд,
Но если битвы день угас,
Наш отдых боги чтут!
Эта песня была древней, как сам Север, – песня из «Саг». И когда айнрити запели ее вслух, то ощутили, как на них хлынула слава их прошлого, хлынула и связала воедино. Тысяча голосов и одна песня. Тысяча лет и одна песня! Никогда еще они не чувствовали себя так уверенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97