Конфас рассмеялся.
– А есть ли лучший способ изобразить из себя пророка? Люди не любят, когда смердит самонадеянностью, Мартем. Мне же, напротив, нравится пикантный запах нахальства. Я нахожу его честным.
Лицо Мартема потемнело.
– Почему вы мне все это говорите?
– Ты, как всегда, быстро соображаешь, генерал. Неудивительно, что я нахожу твое общество таким занятным.
– Неудивительно, – согласился генерал.
У Мартема всегда был бесстрастный ум. Конфас потянулся за графином и снова наполнил чашу вином из запасов сапатишаха.
– Я говорю тебе это, Мартем, ибо мне нужно, чтобы ты послужил генералом еще и в другой войне. Помимо всего прочего, ты фигура заметная. Если князь Келлхус собирает сторонников ради какой-то цели, если он добивается расположения влиятельных людей, ты покажешься ему крайне привлекательной жертвой.
На лице Мартема проступило страдальческое выражение.
– Вы хотите, чтобы я разыграл из себя его сторонника?
– Да, – отозвался Конфас. – Мне не нравится, как пахнет от этого человека.
– Тогда почему бы просто не убить его?
«Ну конечно же…» Как Мартему только удается быть одновременно таким проницательным и таким тупым?
Экзальт-генерал наклонил чашу и полюбовался напитком цвета темной крови. На миг букет этого вина перенес его на много лет назад, в те дни, когда он жил заложником при роскошном дворе Скаура. Он снова взглянул на Верховное знамя. Его дорогая Наложница.
– Странно, – сказал Конфас, – но я чувствую себя молодым.
ГЛАВА 8
МЕНГЕДДА
«Любой сильнее мертвеца».
Айнонская поговорка
«Всякий монументальный труд Государства измеряется в локтях. Всякий локоть измеряется длиной руки аспект-императора. А рука аспект-императора, как говорят, неизмерима. Но я говорю, что рука аспект-императора измеряется в локтях и что все локти измеряются трудами Государства. Даже вселенная, все сущее, не является неизмеримой, ибо она больше, чем то, что заключено в ней, и это "больше" – тоже разновидность меры. Даже у Бога есть свои локти».
Импарфас, «Псухалог»
4111 год Бивня, начало лета, равнина Менгедда
– Они празднуют, радуясь почестям, оказанным моему дяде, – сказал граф Атьеаури, ведя Келлхуса через толпу пьяных северян.
Галеоты предпочитали кожаные, украшенные примитивными изображениями животных палатки с треугольной крышей и тяжелыми деревянными рамами. Поскольку растяжки для таких палаток не требовались, их ставили вплотную друг к другу вокруг центрального костра. Атьеаури провел Келлхуса через несколько таких кругов, отвечая на расспросы князя относительно внешности, традиций и обычаев галеотов. Сперва это раздражало Атьеаури, но вскоре молодой граф уже сиял от гордости и изумления, пораженный не только своеобразием и благородством своего народа, но и тем, что сам начал по-новому это осознавать. Подобно множеству других людей, он никогда особо не задумывался над тем, кто он такой или что он такое.
Келлхус знал, что Коифус Атьеаури никогда не забудет их прогулку.
«Так легко и одновременно так трудно…»
Келлхус избрал кратчайший путь. Он получил важные базовые знания о культуре народа, к которому принадлежал Саубон, и заручился доверием его не по годам развитого племянника. Он знал, что теперь Атьеаури будет глядеть на князя Атритау как на друга, более того – как на человека, рядом с которым он становится мудрее.
Постепенно они протолкались в огороженный круг, превосходивший все прочие и по своему размеру, и по степени опьянения находившихся там людей. На дальней стороне круга Келлхус заметил поднятое знамя с Красным Львом, гербом дома Коифусов. Атьеаури стал пробираться к нему, ругая и понося соотечественников. Но когда они очутились неподалеку от костра, граф остановился.
– Вот, вам это будет интересно, – сказал он, усмехаясь.
Перед костром было расчищено значительное пространство, где стояли лицом друг к другу два галеота, полуголые, тяжело дышащие, и держали в руках по два посоха каждый. Келлхус понял, что концы этих посохов привязаны кожаными ремнями к запястьям борющихся. Вцепившись в отполированное дерево, они давили друг на дружку; белые торсы и загорелые руки бугрились от напряжения мышц. Зрители орали и подбадривали их криками.
Внезапно тот, который стоял ближе к Келлхусу, левой рукой рванул шест на себя, и его противник, споткнувшись, полетел вперед. Затем они заплясали вокруг огня, тяжело дыша, дергая за шесты, толкая их, и вообще делая все, что угодно, лишь бы уронить противника на утоптанную землю.
Тот, что был покрупнее, пошатнулся, и в какой-то момент казалось, будто он сейчас упадет в костер. Толпа ахнула, затем разразилась воплями, когда он восстановил равновесие у самой границы огненного столба. На его коротко стриженных густых волосах показался язычок пламени; это зрелище вызвало взрыв хохота. Боец дернулся и выругался. На мгновение показалось, что он сейчас запаникует, но тут кто-то плеснул ему на голову не то пивом, не то медом. Снова смех, перемежаемый криками о том, что это, дескать, не по правилам.
Атьеаури сдавленно хохотнул, потом повернулся к Келлхусу.
– Эти двое действительно ненавидят друг друга, – крикнул он, стараясь перекрыть гомон голосов. – Они жаждут не серебра, им нужно избить или обжечь противника.
– Что это такое?
– Мы называем это «гандоки», «тени». Чтобы победить своего гандоки, свою тень, ты должен уронить его на землю.
Атьеаури непринужденно рассмеялся. Смех человека, полностью уверенного в себе.
– Чурки, – добавил он, используя общепринятый уничижительный термин, обозначающий вообще всех не-норсирайцев, – они думают, что мы, галеоты, народ, не знающий утонченности, – так же и женщины говорят о мужчинах! Но гандоки доказывает, что это не совсем верно.
И тут внезапно, словно появившись из воздуха, между ними очутился Сарцелл, в тех же бело-золотых одеяниях, что были на нем в амфитеатре.
– Князь, – произнес он, отвесив поклон Келлхусу. Атьеаури резко повернулся.
– Что вы здесь делаете?
Шрайский рыцарь рассмеялся, глядя на графа своими большими глазами с неимоверно длинными ресницами.
– Полагаю, то же, что и вы. Я хотел посоветоваться с князем Келлхусом.
– Вы следили за нами! – возмутился Атьеаури.
– Ну что вы… – отозвалась тварь, притворяясь оскорбленной. – Я знал, что найду его здесь, наслаждающегося щедростью Ведущего Битву.
Он скептически оглядел нетрезвую толпу. Атьеаури посмотрел на Келлхуса; в его взгляде, пульсе, даже в самом дыхании чувствовалось едва скрываемое отвращение.
Келлхус понял, что граф считает Сарцелла изнеженным и самовлюбленным типом, особенно отталкивающим представителем вида, который он давно научился презирать. Вполне возможно, что изначально Кутий Сарцелл был именно таким: самодовольным кастовым дворянином. Но Сарцелл – настоящий Сарцелл – мертв. А то, что стояло перед ними в его обличье, было чародейской тварью, невероятно хорошо обученным животным. Оно убило Сарцелла и присвоило все, чем он обладал. Оно украло у шрайского рыцаря даже смерть.
Невозможно представить себе более совершенного убийства.
– Тогда ладно, – сказал молодой граф, отводя взгляд. Кажется, он был немного сбит с толку.
– Позвольте мне перемолвиться парой слов с рыцарем-командором, – попросил Келлхус.
Атьеаури скривился, но все же дал согласие и сказал, что будет ждать его у шатра Саубона.
– Беги, маленький, – сказал Сарцелл, когда граф принялся прокладывать себе дорогу через толпу галдящих соотечественников.
Раздался пронзительный вопль. Келлхус увидел, что рослый гандоки споткнулся и упал под ударами нескольких галеотов, выскочивших из круга зрителей. Но кричал не он, а его противник. Келлхус успел заметить упавшего за частоколом темных ног: кожа, вспухшая волдырями от ожога, в правое плечо и руку врезались дымящиеся угли…
Другие ринулись на защиту гандоки… Сверкнул нож. На утоптанную землю плеснуло кровью.
Келлхус взглянул на Сарцелла; тот стоял не дыша, поглощенный зрелищем драки. Зрачки расширены. Дыхание прерывистое. Пульс учащенный…
«Ему свойственны непроизвольные реакции».
Келлхус заметил, что правая рука твари задержалась у паха, словно борясь с непреодолимым порывом немедленно заняться мастурбацией. Большой палец поглаживал указательный.
Еще один крик.
Тварь, называющая себя Сарцеллом, явственно дрожала от сдерживаемого пыла. И Келлхус понял, чего жаждут эти твари. Безумно жаждут.
Из всех примитивных животных влечений, вредно влияющих на интеллект, ничто не могло сравниться по силе с плотским вожделением. В какой-то мере оно питало почти каждую мысль, служило поводом почти каждого действия. Именно это и делало Серве такой бесценной. Любой мужчина у костра Ксинема – кроме скюльвенда, – сам того не осознавая, знал, что наилучший способ поухаживать за ней – угодить Келлхусу. И они ухаживали за девушкой, поскольку ничего не могли с собой поделать.
Но Сарцелл – теперь это было ясно – жаждал другой разновидности совокуплений. Той, что несет страдания. Шпионы-оборотни, как и шранки, постоянно мечтали отыметь кого-нибудь ножом. У них был один изготовитель, превративший этих продажных тварей в своих рабов и отточивший их, словно наконечник копья.
Консульт.
– Галеоты, – с грубой ухмылкой заметил Сарцелл, – вечно режут друг другу глотки и убивают слабейших в собственном стаде.
Драка вскоре была пресечена гневной тирадой графа Анфирига. Троих окровавленных людей поспешно унесли прочь от костра.
– «Они борются, – сказал Келлхус, цитируя Айнри Сейена, – сами не зная за что. Потому они кричат о злодействе и обвиняют других в том, что те стоят у них на пути…»
Консульт каким-то образом узнал, что он сыграл важную роль в разоблачении Скеаоса. Они не знали только, было ли его участие случайным. Если они заподозрили, что Келлхус способен видеть их шпионов, то вынуждены будут выбирать между нависшей угрозой разоблачения и необходимостью понять, что именно позволяет ему различать оборотней. «Я должен пройти по лезвию бритвы и превратить себя в загадку, которую им придется решать…»
Келлхус несколько мгновений смотрел на тварь в упор. Когда та сделала вид, что хмурится, он сказал:
– Извините, пожалуйста… С вами что-то странное… С вашим лицом.
– Вы именно поэтому так смотрели на меня в амфитеатре? На краткий миг Келлхус открылся легиону, стоящему перед ним. Ему нужна была информация. Ему необходимо было знать, а это означало, что следует показать свою слабость, уязвимость… «Этот Сарцелл – новый».
– Что, было настолько заметно? – спросил Келлхус. – Прошу прощения… Я размышлял о том, что вы сказали мне той ночью в горах Унарас, в разрушенном святилище… Вы произвели на меня сильное впечатление.
– И что же я сказал?
«Оно признается в своей неосведомленности, как это сделал бы любой человек, которому нечего скрывать… Эта тварь хорошо натаскана».
– А вы не помните?
Тварь пожала плечами.
– Я много что говорил.
И добавила, ухмыльнувшись:
– У меня красивый голос…
Келлхус напустил на себя недовольный вид.
– Вы что, играете со мной? Вы затеяли какую-то игру? Поддельное лицо сжалось, изображая хмурую гримасу.
– Вовсе нет, уверяю вас. Так что именно я сказал?
– Вы сказали, будто что-то произошло, – с опаской начал Келлхус. – Кажется, что-то про бесконечный… голод.
По лицу твари пробежала судорога – неразличимая для глаз рожденных в миру.
– Да-да, – продолжал Келлхус. – Бесконечный голод…
– Ну и что?
Едва заметное повышение тона.
– Вы сказали мне, что вы не тот, кем кажетесь. Сказали, что вы – не шрайский рыцарь.
Еще одна судорога, как будто паук откликается на колебания, пробежавшие по его паутине. «Эту тварь можно читать».
– Вы это отрицаете? – спросил Келлхус. – Вы хотите сказать, что не помните этого?
Лицо стало бесстрастным.
– Что еще я сказал?
«Оно сбито с толку… Не знает, что делать».
– Вещи, в которые я просто не мог поверить. Вы сказали, что вам поручено наблюдать за адептом Завета и что для этого вы соблазнили его любовницу, Эсменет. Вы сказали, что мне грозит страшная опасность, что ваши хозяева думают, будто я приложил руку к некоему бедствию, произошедшему при императорском дворе. Вы сказали, что готовы помочь…
Складки и морщинки, образовывавшие выражение лица, сложились в сеть тончайших трещинок, словно втягивали в себя влажный ночной воздух.
– А я сказал, почему во всем этом сознаюсь?
– Потому что хотели того же… Вы что, вправду ничего не помните?
– Помню.
– Тогда как это понимать? Отчего вы сделались таким… таким застенчивым? Вы не похожи на себя прежнего.
– Возможно, я передумал.
Вот так. За считанные секунды Келлхус удостоверился в справедливости своих гипотез относительно того, чем на данный момент интересуется Консульт, и выяснил, как читать эти создания. Но что важнее всего, он заронил мысль о предательстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97