– Бояться чего?
– Бояться любить его.
Ахкеймион мысленно проклял бешено бьющееся сердце.
– Ты меня недолюбливаешь, верно?
Даже сейчас, в полумраке, она казалась слишком красивой, чтобы быть настоящей, – словно нечто, проходящее сквозь трещины мироздания, нечто дикое и белокожее. Ахкеймион впервые осознал, насколько сильно хочет ее.
– Только… – Серве заколебалась, уставившись на примятую траву.
Затем она подняла голову и на кратчайший миг взглянула на колдуна глазами Эсменет.
– Только потому, что ты отказываешься видеть, – пробормотала она.
«Что видеть?!» – хотелось закричать Ахкеймиону. Но Серве уже убежала.
– Акка! – позвал Келлхус в полутьме. – Я слышал плач.
– Пустяки, – хрипло отозвался Ахкеймион, все еще пряча лицо в ладонях.
В какой-то момент – он сам не мог точно сказать, когда именно, – он выполз из палатки и свернулся калачиком у костра, от которого остались только угли. Теперь уже светало.
– Это Сны?
Ахкеймион протер лицо и полной грудью вдохнул холодный воздух.
«Скажи ему!»
– Д-да… Сны. Это Сны.
Он чувствовал, как Келлхус смотрит на него сверху вниз, но не решался поднять голову. Когда Келлхус положил руку ему на плечо, Ахкеймион вздрогнул, но не отстранился.
– Но это не просто Сны, Акка? Это что-то еще… Нечто большее.
Горячие слезы потекли по щекам Ахкеймиона. Он ничего не ответил.
– Ты не спал этой ночью… Ты не спишь уже много ночей, так ведь?
Ахкеймион взглянул на усеянные шатрами поля и склоны холмов. На фоне серо-стального неба яркими пятнами вырисовывались знамена.
Затем он перевел взгляд на Келлхуса.
– Я вижу в твоем лице его кровь, и это наполняет меня одновременно и надеждой, и ужасом.
Князь Атритау нахмурился.
– Так, значит, все из-за меня… Этого я и боялся. Ахкеймион сглотнул и вступил в игру.
– Да, – сказал он. – Но все не так просто. – Но почему? Что ты имеешь в виду?
– Среди многих Снов, терзающих меня и моих братьев-адептов, есть один, который беспокоит нас в особенности. Это Сон о смерти Анасуримбора Кельмомаса II, Верховного короля Куниюрии, – о его смерти на полях Эленеота в 2146 году.
Ахкеймион глубоко вздохнул и сердито потер глаза.
– Видишь ли, Кельмомас был первым великим врагом Консульта и первой и самой знаменитой жертвой Не-бога. Первой! Он умер у меня на руках, Келлхус. Он был моим самым ненавистным и самым дорогим другом, и он умер у меня на руках!
Он помрачнел и в замешательстве развел руками. – В смысле… я имел в виду – на руках у Сесватхи…
– И это причиняет тебе боль? Что я…
– Ты не понимаешь! П-послушай… Он, Кельмомас, сказал мне – то есть Сесватхе – перед тем, как умереть… Он сказал всем нам…
Ахкеймион замотал головой, фыркнул и запустил пальцы в бороду.
– На самом деле он продолжает это говорить каждую треклятую ночь, умирая снова и снова – и всегда первым! И… и он сказал…
Ахкеймион поднял голову; он как-то резко перестал стыдиться своих слез. Если он не раскроет душу перед этим человеком – так похожим на Айенсиса и на Инрау! – то перед кем же еще?
– Он сказал, что Анасуримбор – Анасуримбор, Келлхус! – вернется перед концом света.
Лицо Келлхуса, на котором никогда прежде не отражалась борьба чувств, потемнело.
– Что ты такое говоришь, Акка?
– А ты не понял? – прошептал Ахкеймион. – Это ты, Келлхус. Тот самый Предвестник! И это означает, что все начинается заново…
«Сейен милостивый!»
– Второй Армагеддон, Келлхус… Я говорю о Втором Армагеддоне. Ты – его знак!
Рука Келлхуса соскользнула с плеча Ахкеймиона.
– Но, Акка, это лишено смысла. То, что я здесь, еще ничего не значит. Ничего. Сейчас я здесь, а прежде был в Атритау. А если мой род и вправду уходит корнями в настолько далекое прошлое, как ты утверждаешь, значит, Анасуримбор всегда был здесь, где бы это здесь ни находилось…
Взгляд его помутнел, словно князь Атритау боролся с чем-то незримым. На миг его абсолютное самообладание дало сбой, и Келлхус сделался похож на любого человека, ошеломленного внезапно переменившимися обстоятельствами.
– Это просто… – начал он и умолк, как будто ему не хватило дыхания продолжать.
– Совпадение, – сказал Ахкеймион, прижавшись к его ногам.
Ему почему-то ужасно хотелось обнять Келлхуса, поддержать и успокоить.
– Именно так мне и показалось… Должен признаться, я был потрясен, впервые встретив тебя, но никогда не думал… Это казалось чересчур безумным! Но затем…
– Что – затем?
– Я обнаружил их. Я обнаружил Консульт… В ту ночь, когда вы праздновали победу Пройаса над императором, меня вызвали в Андиаминские Высоты – не кто иной, как сам Икурей Конфас – и привели в катакомбы. Очевидно, они обнаружили шпиона, причем такого, что император был убежден - без колдовства здесь не обошлось. Но колдовство оказалось ни при чем, и человек, которого мне показали, не был обычным шпионом…
– Как так?
– Сперва он назвал меня Чигра – так выглядело имя Сесватхи на агхурзое, искаженном языке шранков. Он каким-то образом разглядел во мне след Сесватхи… Затем он…
Ахкеймион прикусил губу и замотал головой.
– У него не было лица! У него была не плоть, а какая-то мерзость, Келлхус! Шпион, способный в точности подражать облику любого человека, без колдовства и колдовской Метки. Идеальный шпион!
Когда-то Консульт убил первого советника императора и подменил его вот этим. Такие… такие существа могут быть где угодно! Здесь, в Священном воинстве, при дворах Великих фракций… Судя по тому, что нам известно, кто-то из них мог сделаться королем!
«Или шрайей…»
– Но почему я-то становлюсь Предвестником?
– Потому что Консульт овладел Древней Наукой. Шранки, башраги, драконы, все мерзости инхороев – это артефакты Текне, Древней Науки, созданной в незапамятные времена, когда Эарвой правили нелюди. Считается, что она была уничтожена, когда куйюра-кимнои стерли инхороев с лица земли – еще до того, как был написан Бивень, Келлхус! Но шпионы-оборотни – это нечто новое. Неизвестные ранее артефакты Древней Науки. А раз Консульт заново открыл тайны Текне, есть вероятность, что они знают и как возродить Мог-Фарау…
От этого имени у Ахкеймиона перехватило дыхание, словно от удара в грудь.
– Не-бога, – сказал Келлхус.
Ахкеймион сглотнул и поморщился, как если бы у него болело горло.
– Да, Не-бога…
– И теперь, раз Анасуримбор вернулся…
– Эти домыслы превращаются в уверенность.
Несколько тягостных мгновений Келлхус изучающе глядел на Ахкеймиона; лицо его было непроницаемо.
– И что вы будете делать?
– Мне поручено лишь наблюдать за Священным воинством, – сказал Ахкеймион. – Но решение все равно принимать мне… И есть вещь, которая непрестанно разрывает мое сердце.
– Что же это за вещь?
Ахкеймион изо всех сил старался выдержать взгляд ученика, но в его глазах было нечто… нечто не поддающееся описанию.
– Я не сказал им о тебе, Келлхус. Я не сказал моим братьям, что Пророчество Кельмомаса исполнилось. И пока я молчу, я предаю их, Сесватху, себя, – он нервно рассмеялся – и, может быть, весь мир…
– Но почему? – спросил Келлхус. – Почему ты им не сказал?
Ахкеймион глубоко вздохнул.
– Если я это сделаю, они придут за тобой, Келлхус.
– Ну, может, так будет правильнее…
– Ты не знаешь моих братьев, Келлхус.
Найюр урс Скиоата лежал нагим в предрассветной полутьме, в шатре, который делил с Келлхусом, вглядывался в лицо спящей Серве и кончиком ножа убирал пряди, упавшие ей на лицо. Наконец он отложил нож и провел мозолистыми пальцами по щеке женщины. Та заворочалась, вздохнула и поплотнее закуталась в одеяло. Она так красива. Так похожа на его покинутую жену.
Найюр смотрел на Серве; он был неподвижен, равно как и девушка, хотя она спала, а он бодрствовал. Все это время снаружи доносились голоса: Келлхус и колдун несли какую-то чушь.
Все происходящее казалось ему чудом. Он не только пересек империю, он еще и плюнул под ноги императору, унизил Икурея Конфаса в присутствии высшего дворянства и получил все права и привилегии айнритийского принца. Теперь он ехал во главе самого огромного войска, какое ему только доводилось видеть. Войска, способного сокрушать города, уничтожать целые народы, убивать бессчетное множество людей. Войска, достойного песен памятливцев. Священного воинства.
И воинство это шло на Шайме, цитадель кишаурим. Кишаурим!
Анасуримбор Моэнгхус был кишаурим.
Вопреки непомерным амбициям дунианина, его план, похоже, работал. В мечтах Найюр всегда шел за Моэнгхусом один. Иногда он убивал его молча, иногда – с какими-то словами. Всегда смерти ненавистного врага сопутствовало много крови. Но теперь все эти мечты казались ребяческими фантазиями. Келлхус был прав. Моэнгхус явно был не тем человеком, которого можно просто зарезать в переулке; он наверняка сделался крупной величиной. Властителем. Да разве могло быть иначе? Он ведь дунианин.
Как и его сын, Келлхус.
Кто скажет, насколько велико могущество Моэнгхуса? Конечно же, ему подвластны кишаурим и кианцы. Но есть ли его пешки в Священном воинстве?
Служит ли ему Келлхус?
Послать к ним сына. Есть ли для дунианина лучший способ уничтожить врагов?
Во время советов у Пройаса кастовые дворяне-айнрити уже начали мгновенно замолкать, едва лишь раздавался голос Келлхуса. Они уже наблюдали за ним, когда думали, что он погружен в свои мысли, и шептались, когда думали, что он не слышит. При всем их самомнении, эти вельможи уже считались с ним, словно он обладал чем-то очень нужным. Каким-то образом Келлхус убедил их, что стоит выше обыденности и даже выше необычного. Дело было не только в том, что он заявил, будто, находясь в Атритау, увидел Священную войну во сне, и не только в его гнусной манере говорить так, словно он отец, играющий на слабостях и тщеславии своих детей. Дело было в том, что он говорил. В правде.
– Но Бог благоволит к праведным! – однажды воскликнул во время совета Ингиабан, палатин Кетантейский.
По настоянию Найюра они обсуждали, какую стратегию может применить Скаур, сапатишах Шайгека, для победы над ними.
– Сам Сейен…
– А вы, – перебил его Келлхус, – вы праведны?
В Королевском шатре воцарилось странное, бесцельное ожидание.
– Да, мы праведны, – отозвался палатин Кетантейский. – Если нет, то что, во имя Юру, мы здесь делаем?
– Действительно, – сказал Келлхус. – Что мы здесь делаем? Найюр заметил краем глаза, как лорд Гайдекки повернулся к Ксинему; взгляд у него был обеспокоенный.
Насторожившись, Ингиабан решил тянуть время и пригубил анпои.
– Поднимаем оружие против язычников. Что же еще?
– Так мы поднимаем оружие против язычников потому, что праведны?
– И потому, что они нечестивы.
Келлхус улыбнулся, сочувственно, но строго.
– «Праведен тот, в ком не находят изъяна на путях Божьих…» Разве не так писал Сейен?
– Да, конечно.
– А кто определяет, есть ли в человеке изъян? Другие люди? Палатин Кетантейский побледнел.
– Нет, – сказал он. – Только Бог и его пророки.
– Так значит, мы не праведны?
– Да… То есть я хотел сказать – нет…
Сбитый с толку Ингиабан посмотрел на Келлхуса; на лице его читалась ужасающая откровенность.
– Я хотел… Я уже не знаю, что я хотел сказать!
Уступки. Всегда добивайтесь уступок. Накапливайте их.
– Тогда вы понимаете, – сказал Келлхус.
Теперь его голос сделался низким и сверхъестественно гулким и шел словно со всех сторон одновременно.
– Человек никогда не может назвать себя праведным, господин палатин, он может лишь надеяться на это. И именно надежда придает смысл тому, что мы делаем. Когда мы поднимаем оружие против язычников, мы не жрецы перед алтарем, мы – жертвы. Это означает, что нам нечего предложить Богу, и потому мы предлагаем самих себя. Не обманывайтесь. Мы рискуем душами. Мы прыгаем во тьму. Это паломничество – наше жертвоприношение. И лишь впоследствии мы узнаем, выдержали мы это испытание или нет.
Присутствующие загомонили, выражая явное согласие с Келлхусом.
– Хорошо сказано, Келлхус! – провозгласил Пройас. – Хорошо сказано.
Все умеют смотреть вперед, но Келлхус каким-то образом умудряется видеть дальше прочих. Он словно занимает высоты каждой души. И хотя никто из айнритийских дворян не посмеет заговорить о Келлхусе в таком ключе, они – все они – чувствуют это. Найюр уже видел в них первые признаки благоговейного трепета.
Трепета, делающего людей маленькими и незначительными.
Найюр слишком хорошо знал все эти потаенные чувства. Следить за тем, как Келлхус обрабатывает этих людей, было все равно что наблюдать за позорной записью собственного падения от рук Моэнгхуса. Иногда Найюру казалось, что он сейчас не выдержит и крикнет, так ему хотелось их предостеречь. Иногда Келлхус вел себя так мерзко, что пропасть между скюльвендом и айнрити грозила исчезнуть – особенно когда дело касалось Пройаса. Моэнгхус играл на тех же самых уязвимых местах, на том же тщеславии… Если у Найюра общие беды с этими людьми, сильно ли он от них отличается?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97