«Хроники Бивня», Книга Свидетельств, глава 7, стих 48
4112 год Бивня, конец зимы, Карасканд
Ощущение было такое, будто кто-то врезал ему под колени посохом. Элеазара качнуло вперед, но его подхватила и удержала сильная рука лорда Чинджозы, пфальц-графа Антанамер-ского.
«Нет… нет».
– Вы понимаете, что это означает? – прошипел Чинджоза.
Элеазар оттолкнул пфальц-графа и, пошатываясь, словно пьяный, сделал два шага к телу Чеферамунни. Темноту комнаты, в которой лежал больной король, рассеивали свечи, стоявшие у изголовья кровати. Сама кровать – пышная, роскошная – была установлена между четырех мраморных столбов, поддерживающих низкий свод потолка. Но воняло от нее фекалиями, кровью и заразой.
Голова Чеферамунни лежала в окружении свечей, но его лицо…
Его просто не было.
На том месте, где полагалось находиться лицу, Элеазар видел нечто, напоминающее перевернутого паука, сдохшего и поджавшего лапы к брюху. То, что прежде было лицом Чеферамунни, теперь лежало, выглядывая из-под сжатых пальцев. Элеазар видел знакомые фрагменты: одну ноздрю, лохматый край брови. А за ними проглядывали глаза без век и поблескивали человеческие зубы, обнаженные, лишенные губ.
И в точности как и утверждал тот недоумок, Скалатей, Элеазар не мог увидеть колдовскую Метку.
Чеферамунни – шпион-оборотень кишаурим.
Невозможно.
Великий магистр Багряных Шпилей закашлялся и сморгнул слезы. Это было уже чересчур. Казалось, будто сам воздух пропитался безумием и превратился в ночной кошмар. Земля ушла из-под ног. Элеазар снова почувствовал, что Чинджоза поддерживает его.
– Магистр! Что это означает?
«Что мы обречены. Что я привел мою школу к уничтожению».
Цепочка катастроф. Чудовищные потери в сражении при Анвурате. Гибель генерала Сетпанареса. Смерть пятнадцати колдунов высокого ранга при переходе через пустыню и во время мора. И катастрофа в Иотии, унесшая еще двоих. Священное воинство сидит в осаде и голодает.
А теперь еще вот это… Обнаружить ненавистного врага здесь, рядом с собой. Насколько много известно кишаурим?
– Мы обречены, – пробормотал Элеазар.
– Нет, великий магистр, – ответил Чинджоза. Его низкий голос звучал сдавленно – от ужаса. Элеазар повернулся к нему. Чинджоза был крупным, крепко сбитым мужчиной; поверх кольчуги он носил нараспашку кианский халат из красного шелка. Из-за белого грима его энергичное лицо казалось окостеневшим, особенно в контрасте с широкой черной бородой. Чинджоза показал себя неукротимым воином, способным командиром и – в отсутствие Ийока – проницательным советником.
– Мы были бы обречены, если бы эта тварь повела нас в битву. Быть может, боги оказали нам милость, наслав эту болезнь.
Элеазар оцепенело вгляделся в лицо Чинджозы. Его поразила очередная ужасная мысль.
– А ты, Чинджоза, тот, за кого себя выдаешь? Палатин Антанамеры, одной из главных провинций Верхнего Айнона, сурово взглянул на него.
– Я это я, великий магистр.
Некоторое время Элеазар внимательно разглядывал кастового дворянина, и простая, воинственная сила этого человека словно оттащила его от края бездны отчаяния. Чинджоза был прав. Это – не катастрофа. Это… да, действительно, своего рода благословение. Но если Чеферамунни оказалось возможно подменить… Значит, должны быть и другие.
– Чинджоза, об этом никто не должен знать. Никто. В полумраке видно было, как палатин кивнул.
«Если бы только эту неблагодарную тварь Завета удалось сломить!»
– Отруби у него голову, – сказал Элеазар напряженным голосом, – а труп сожги.
Ахкеймион с Ксинемом шли между светом и тьмой, путями сумерек, что ведомы лишь теням. Там не было ни пищи, ни воды, и их тела, которые они тащили на себе, как тащат трупы, ужасно страдали.
Путь сумерек. Путь теней. От портового города Джокта до Карасканда.
Когда они проходили мимо вражеских лагерей, то чувствовали, как вырванные глаза кишаурим – сверкающие, чистые, словно отражение лампы в серебряном зеркале – смотрят из-за горизонта, выискивая их. Много раз Ахкеймион думал, что они обречены. Но всякий раз эти глаза отводили нечеловечески внимательный взгляд, то ли обманувшись, то ли… Ахкеймион не мог сказать, почему именно.
Добравшись до стен, они встали перед небольшими боковыми воротами. Была ночь, и на зубчатых стенах поблескивало пламя факелов. Ахкеймион крикнул, обращаясь к пораженным стражникам:
– Откройте ворота! Я Друз Ахкеймион, адепт Завета, а это Крийатес Ксинем, маршал Аттремпа… Мы пришли, чтобы разделить вашу судьбу!
– Этот город обречен и проклят, – произнес кто-то. – Кто будет пытаться войти в такое место? Кто, кроме безумцев или изменников?
Ахкеймион ответил не сразу. Его поразила мрачная убежденность, прозвучавшая в тоне говорившего. Он понял, что Люди Бивня лишились всякой надежды.
– Люди, привязанные к тем, кого любят, – сказал он. – До самой смерти.
Через некоторое время боковая дверь распахнулась, и их окружил отряд осунувшихся, изможденных туньеров. Наконец-то они очутились в ужасе Карасканда. Эсменет когда-то слышала, что храмовый комплекс Ксокиса столь же стар, как и Великий зиккурат Ксийосера в Шайгеке. Он располагался в самой середине Чаши, и с вымощенных известняком площадок вокруг его центральной коллегии, Калаула, были видны все пять окрестных холмов. В центре коллегии росло огромное дерево, древний эвкалипт, который люди с незапамятных времен называли Умиаки. Эсменет плакала в его плотной тени, глядя на висящие тела Келлхуса и Серве. Младенец Моэнгхус дремал у нее на руках, ни на что не обращая внимания.
– Пожалуйста… Пожалуйста, Келлхус, очнись, ну пожалуйста!
На глазах у беснующейся толпы Инхейри Готиан сорвал с Келлхуса одежду, потом отхлестал его кедровыми ветвями так, что он весь покрылся кровоточащими ранами. Потом окровавленное тело привязали к голому трупу Серве – лодыжка к лодыжке, запястье к запястью, лицо к лицу. Их обоих поместили внутрь большого бронзового обруча и подвесили этот обруч – вверх ногами – на самой нижней, самой могучей ветви Умиаки. Эсменет выла, пока не сорвала голос.
Теперь они медленно вращались; ветер переплел их золотистые волосы между собой, их руки и ноги были раскинуты, словно у танцоров. Эсменет увидела пепельно-серую грудь, закрутившиеся прядями волосы под мышкой; потом перед глазами у нее проплыла стройная спина Серве, почти мужская из-за крепкого позвоночника. Эсменет заметила ее половые органы, выставленные напоказ между раздвинутыми ногами, прижатые к обмякшим гениталиям Келлхуса…
Серве… Лицо девушки потемнело от застывшей крови, тело казались вырезанным из серого мрамора, безукоризненное, словно произведение искусства. И Келлхус… Его лицо поблескивало от пота, мускулистая спина была покрыта воспаленными красными полосами. Отекшие глаза были закрыты.
– Но ты же сказал! – стенала Эсменет. – Ты же сказал, что Истина не может умереть!
Серве мертва. Келлхус умирает. Как бы долго она ни смотрела, как бы проникновенно ни убеждала, как бы пронзительно ни взывала…
Оборот за оборотом. Мертвая и умирающий. Безумный маятник.
Прижимая к себе Моэнгхуса, Эсменет свернулась на мягкой подстилке из листьев. Там, где они смялись под тяжестью ее тела, от листьев исходил горьковатый запах.
«Помни об этом, когда будешь вспоминать секреты битвы…» Там, где он проходил, айнрити смолкали и провожали его взглядами, как провожают королей. Найюр прекрасно знал, как его присутствие действует на других людей. Даже под звездным небом ему не нужно было ни золота, ни герольдов, ни знамен, чтобы объявить о своем статусе. Он носил свою славу на коже рук. Он был Найюр урс Скиоата, укротитель коней и мужей. Всем прочим достаточно было взглянуть на него, чтобы устрашиться.
«Охота не должна прекращаться…»
«Замолчи! Замолчи!»
Калаул, широкая центральная площадь коллегии Ксокиса, была заполнена жалкой, презренной толпой. По периметру площади айнрити толпились на монументальных лестницах храмов, столь же древних, как храмы Шайгека или Нансурии. Другие осторожно пробирались вдоль фасадов общих спален и полуразрушенных крытых галерей. Айнрити сидели на циновках и переговаривались. Некоторые даже разводили маленькие костерки и жгли ароматические смолы и древесину – явно в качестве подношения Воину-Пророку. По мере того как Найюр приближался к огромному дереву, росшему посреди Калаула, толпа становилась все плотнее. Он видел людей, одетых лишь в нижние сорочки; их задницы воняли дерьмом. Он видел людей, у которых животы словно бы приросли к спине. Он натолкнулся на какого-то дурачка с голым торсом, который скакал взад-вперед и тряс над головой сложенными коробочкой ладонями, словно погремушкой. Когда Найюр отодвинул недоумка со своего пути, по булыжной мостовой застучала мелкая дробь. Он услышал, как позади сумасшедший вопит что-то насчет своих зубов.
«… тайны битвы…»
«Ложь! Снова ложь!»
Не обращая внимания на угрозы и ругательства, сопровождающие его продвижение, Найюр продолжал пробиваться вперед, проталкиваясь через зловонное море голов, локтей и плеч. Остановился он лишь тогда, когда увидел могучее дерево, которое люди называли Умиаки. Подобное огромному перевернутому корню, оно высилось на фоне ночного неба, черное, безлистное.
«Великие все еще прислушиваются к тебе…»
Найюр вглядывался изо всех сил, но никак не мог разглядеть Дунианина – равно как и Серве.
– Дышит ли он? – воскликнул Найюр. – Бьется ли еще его сердце?
Окружавшие его айнрити принялись поглядывать друг на друга в смущении и тревоге. Никто не ответил.
«Пьянчуги с собачьими глазами!»
Он принялся с отвращением пробиваться через толпу, расталкивая людей. В конце концов он добрался до оцепления шрайских рыцарей, один из которых уперся ладонью ему в грудь, желая остановить скюльвенда. Найюр хмуро смотрел на него, пока рыцарь не убрал руку, потом снова принялся вглядываться во тьму под кроной Умиаки.
Он ничего не мог разглядеть.
Некоторое время Найюр раздумывал: не прорубить ли себе дорогу? Затем с противоположной стороны Умиаки прошла процессия шрайских рыцарей с факелами, и на краткий миг Найюр заметил силуэт – ее или его?
Айнрити, стоящие в первых рядах, разразились криками, кто восторженными, кто издевательскими. Сквозь рев Найюр услыхал бархатный голос, какой могло слышать только его сердце.
«Это хорошо, что ты пришел… Это правильно».
Найюр в ужасе уставился на тело, распятое в кольце. Затем цепочка факелов удалилась, и землю под Умиаки вновь окутала тьма. Гвалт голосов пошел на убыль, распался на отдельные выкрики.
«Все люди, – сказал голос, – должны знать свою работу».
– Я пришел посмотреть, как ты страдаешь! – выкрикнул Найюр. – Я пришел посмотреть, как ты умираешь!
Краем глаза он заметил, как люди начали встревоженно на него оборачиваться.
«Но почему? Почему ты этого хочешь?»
– Потому что ты предал меня!
«Как? Как я тебя предал?»
– Тебе достаточно было говорить! Ты – Дунианин! «Ты слишком высоко меня ценишь… Даже выше, чем эти айнрити».
– Потому что я знаю! Я один знаю, что ты такое! Я один могу уничтожить тебя!
Найюр расхохотался, как способен хохотать лишь чистокровный вождь утемотов, потом махнул рукой, показывая на тьму за Умиаки.
– Свидетельствую…
«А мой отец? Охота не должна заканчиваться – ты это знаешь».
Найюр застыл, не дыша, не шевелясь, словно затаившийся в травах Степи камень.
– Я совершил сделку, – ровным тоном произнес он. – Я воздал тому, кого ненавижу больше.
«Так ли это?»
– Да! Да! Посмотри на нее! Посмотри на то, что ты сделал С ней!
«То, что я сделал, скюльвенд? Или то, что сделал ты?»
– Она мертва! Моя Серве! Моя Серве мертва! Моя добыча! «О да… О чем они будут шептаться, теперь, когда твое доказательство уже сыграло свою роль? Как они это оценят?»
– Ее убили из-за тебя!
Смех, звучный и искренний, словно у любимого дядюшки, когда он хлебнет хмельного.
«Слова, достойные истинного сына Степи!»
– Ты смеешься надо мной? Тяжелая рука легла на плечо Найюра.
– Хватит! – крикнул кто-то. – Кончай сходить с ума! Прекрати говорить на этом гнусном языке!
Одним движением Найюр перехватил чужую руку и вывернул ее, разрывая сухожилие и ломая кость. Потом он одним ударом отправил наглеца, посмевшего тронуть его, на землю.
«Смеяться? Кто посмеет смеяться над убийцей?»
– Ты! – закричал Найюр в сторону дерева.
Он протянул руки, с легкостью способные свернуть человеку шею.
– Ты убил ее!
«Нет, скюльвенд. Это сделал ты… Когда продал меня».
– Чтобы спасти моего сына!
И Найюр увидел ее, обмякшую, перепуганную, в руках Сарцелла – кровь текла по ее платью, глаза тонули во тьме… Во тьме! Сколько раз он видел, как она поглощает людские взоры?
Он услышал доносящееся из темноты хныканье младенца.
– Они должны были убить ту шлюху! – крикнул Найюр.
Теперь уже несколько айнрити кричало на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97