После сто тридцать первой головы устрашенный гарнизон открыл ворота и простерся ниц перед северянами. Каждому из солдат был задан вопрос: «Отрекаешься ли ты от Фана и признаешь ли Айнри Сейена истинным гласом многоликого Бога?» Тех, кто ответил «нет», тут же казнили. Тех, кто сказал «да», связали и отправили к Хиннерету, где продали в рабство Священному воинству.
Подобным образом пали и другие города – столь велик был страх фаним перед железными воинами. Старые нансурские крепости Эбара и Куррут, полуразрушенная кенейская крепость Гунсаэ, кианская цитадель Ам-Амида, построенная в те времена, когда большую часть населения здесь еще составляли айнрити, – всех их Священное воинство смахнуло, словно монеты в латную перчатку. Казалось, будто срок падения Гедеи зависит исключительно от скорости передвижения завоевателей.
Тем временем под Хиннеретом Великие Имена как раз завершили приготовления ко второму штурму – но на рассвете их разбудили изумленные крики. Люди повысыпали из палаток и шатров. Сперва большинство из них смотрело на огромную флотилию военных галер и каррак, вставших на якорь в заливе, – сотни кораблей под нансурскими знаменами с изображением черного солнца. Но вскоре все уставились на Хиннерет, не веря своим глазам. Главные ворота города были распахнуты настежь. А на стенах крохотные фигурки воинов снимали треугольные флаги Ансакера со знаменитой Черной Газелью и поднимали Черное Солнце Нансурской империи.
Все разразились криками – кто радостными, кто негодующими. Видно было, как отряды полуголых всадников скачут к воротам – а там их останавливает фаланга нансурской пехоты. Засверкали мечи…
Но было слишком поздно. Хиннерет пал, но не перед Священным воинством, а перед императором Икуреем Ксерием III.
Сперва Икурей Конфас проигнорировал требование явиться на совет, и устрашающая задача успокоить Саубона и Готьелка легла на плечи генерала Мартема. Генерал, особо не церемонясь, объяснил, что с прибытием нансурского флота предыдущей ночью гедейский сапатишах понял, что его положение безнадежно, и прислал Конфасу письмо, в котором излагал условия капитуляции. Мартем даже предъявил лист, испещренный кианской скорописью, – само письмо, якобы написанное лично Ансакером. Сапатишах, заявил Мартем, чрезвычайно боится свирепости айнрити и потому согласился сдаться лишь нансурцам. В вопросах милосердия, сказал Мартем, знакомый враг всегда предпочтительнее незнакомого. Первым побуждением экзальт-генерала, продолжал Мартем, было созвать все Великие Имена и предоставить письмо на их суд, но сам Мартем напомнил экзальт-генералу, что предложение сдаться конкретному противнику – вопрос деликатный и что оно, возможно, порождено скорее дурными предчувствиями, чем взвешенным решением. И поэтому экзальт-генерал предпочел быть решительным, а не демократичным.
Когда Великие Имена пожелали узнать, почему, в таком случае, Хиннерет по-прежнему остается закрыт для Священного воинства, Мартем просто пожал плечами и сообщил, что таковы были условия, на которых сапатишах согласился сдаться. Ансакер – человек осторожный, заявил генерал, он боится за безопасность своих людей. Кроме того, он весьма уважает дисциплину нансурцев.
В итоге один лишь Саубон отказался принять объяснения Мартема. Он орал, что Хиннерет принадлежит ему по праву, что это трофей, причитающийся ему за победу на Равнине Битвы. Когда Конфас в конце концов прибыл на совет, галеотского принца в буквальном смысле слова пришлось держать. Но Готьелк и Пройас напомнили ему, что Гедея – малонаселенная, бедная страна. Пускай император злорадствует, забрав себе первую, не имеющую ценности добычу. Священное воинство пойдет дальше на юг. Там их ждет древний Шайгек, край легендарных сокровищ.
– Ксин, останься, – попросил Пройас. Он только что распустил совет и теперь, поднявшись со своего места, наблюдал, как собираются расходиться его люди. Они толпились в дымном шатре, и одни из них были благочестивы, другие – корыстны, но почти все – чрезмерно горды. Гайдекки и Ингиабан, как обычно, еще продолжали спорить, но большинство уже потянулось прочь из шатра: Ганаятти, Кусигас, Имротас, несколько баронов рангом повыше и, конечно же, Келлхус и Найюр. Все они, кроме скюльвенда, кланялись, прежде чем исчезнуть за синей шелковой занавеской. Каждому Пройас отвечал коротким кивком.
Вскоре остался один Ксинем. В полумраке шатра проворно сновали рабы, собирая тарелки и липкие чаши из-под вина, расправляя ковры и раскладывая по местам бессчетное множество подушек.
– Вас что-то беспокоит, мой принц? – спросил маршал.
– Просто у меня есть несколько вопросов…
– О чем?
Пройас заколебался. С чего вдруг принцу бояться говорить на какую-то тему?
– О Келлхусе.
Ксинем приподнял брови.
– Он вас тревожит?
Пройас взялся за шею, скривился.
– Если честно, Ксин, я в жизни не встречал человека, который внушал бы меньше беспокойства, чем он.
– Именно это вас и гнетет.
Принца беспокоило многое, и не в последнюю очередь – недавнее бедствие под Хиннеретом. Император и Конфас перехитрили их. Это не должно повториться.
У него не было времени и почти не было терпения для всяких… личных вопросов.
– Скажи, какого ты о нем мнения?
– Он меня пугает, – без малейшего колебания отозвался Ксинем.
Пройас нахмурился.
– Как так?
Взгляд маршала устремился куда-то вдаль.
– Я выпил с ним много вина, – нерешительно произнес он, – не раз преломлял с ним хлеб и не могу сосчитать всего того, что он мне показал. Каким-то образом его присутствие делает меня… делает меня лучше.
Пройас уставился на ковер, расшитый стилизованными крыльями.
– Да, у него есть такое свойство.
Он чувствовал, как Ксинем изучает его в своей несносной манере – как будто смотрит сквозь всю мишуру взрослости на того мальчишку со впалой грудью, который так и не покинул тренировочную площадку.
– Он – всего лишь человек, мой принц. Он сам так говорит … Кроме того, мы…
– А как там Ахкеймион? – вдруг спросил Пройас. Коренастый маршал нахмурился.
– Я думал, его имя под запретом.
– Я просто спросил.
Ксинем осторожно кивнул.
– Неплохо. На самом деле, очень даже неплохо. Он взял себе женщину, свою давнюю любовницу из Сумны.
– Да… Как там ее – Эсменет? Та самая, которая была шлюхой.
– Ему она вполне подходит, – сказал Ксинем, словно защищая ее. – Я никогда не видел его таким довольным, таким счастливым.
– Но у тебя голос обеспокоенный.
Ксинем прищурился, потом тяжело вздохнул.
– Пожалуй, да, – согласился он, не глядя на Пройаса. – Сколько я его знаю, он всегда был адептом Завета. А теперь… не разберешь.
Маршал поднял голову и взглянул в глаза принцу.
– Он почти перестал говорить про Консульт и свои Сны. Вам бы это понравилось.
– Так, значит, он влюблен…
Пройас покачал головой.
– Влюблен! Ты уверен? – спросил принц, не сдержав улыбку.
Ксинем хмыкнул.
– Он влюблен, да. У него уже которую неделю стоит не переставая.
Пройас расхохотался.
– Так, значит, и до него дошел черед?
Акка влюблен. Это казалось одновременно и невероятным, и странно неминуемым.
«Таким людям, как он, нужна любовь… Не таким, как я».
– Это верно. Да и она, похоже, от него без ума.
Пройас фыркнул.
– Ну, в конце концов, он ведь колдун.
Взгляд Ксинема на миг смягчился.
– Да, он колдун.
Последовало неловкое молчание. Пройас тяжело вздохнул. С любым другим человеком, не с Ксинемом, этот разговор прошел бы легко и непринужденно. Ну почему Ксинем, его дорогой Ксин, делается упрямым как осел в совершенно очевидных вопросах?
– Он по-прежнему учит Келлхуса? – поинтересовался Пройас.
– Каждый день.
Маршал улыбнулся – с трудом, словно смеялся над собственной глупостью.
– Так вот, значит, в чем дело? Вы хотите верить, что Келлхус – нечто большее, но…
– Он оказался прав насчет Саубона! – воскликнул Пройас. – Даже в подробностях, Ксин! В подробностях!
– Однако же, – продолжал Ксинем, недовольный тем, что его перебили, – он в открытую якшается с Ахкеймионом. С колдуном…
Ксинем в насмешку произнес последнее слово так, как его произносили другие: словно говорил о чем-то непоправимо испачканном.
Пройас повернулся к столу и налил вина; последнее время оно казалось очень сладким.
– Ну так и что же ты думаешь? – спросил он.
– Я думаю, что Келлхус просто видит в Акке то же самое, что вижу я и что когда-то видел ты… Что душа человека может быть добра, вне зависимости от того, кем…
– Бивень говорит, – отрезал Пройас: – «Сожгите их, ибо они – Нечистые!» Сожгите! Можно ли выразиться яснее? Келлхус якшается с мерзостью. Равно как и ты.
Маршал покачал головой.
– Не могу поверить.
Пройас устремил взгляд на Ксинема. Отчего ему вдруг сделалось так холодно?
– Значит, ты не можешь поверить Бивню.
Маршал побледнел, и конрийский принц впервые увидел на лице старого наставника страх. Ему захотелось извиниться, забрать свои слова обратно, но холод был таким сильным…
Таким истинным.
«Я просто следую Слову!»
Если человек не может поверить голосу Бога, если он отказывается слушать – пусть даже из лучших побуждений! – все откровения становятся пищей для ученых дебатов. Ксинем слушает только сердце, и в этом одновременно и его сила, и его слабость. Сердце не знает наизусть Священное Писание.
– Ну что ж, – неубедительно произнес маршал. – Вам можно не беспокоиться о Келлхусе – во всяком случае, не больше, чем обо мне…
Пройас прищурился и кивнул.
Было принуждение, было направление, было – самое яркое из всех – собирание воедино.
Настала ночь, и Келлхус сидел в одиночестве на скалистом уступе, прислонившись к стволу одинокого кедра. Много лет обдуваемые ветрами, ветви кедра тянулись к звездному небу и, разветвляясь, клонились к земле. Они словно были привязаны к раскинувшейся внизу панораме: лагерю Священного воинства, Хиннерету, спящему за огромным каменным поясом, и Менеанору, чьи далекие волны серебрились в лунном свете.
Но Келлхус не видел ничего из этого, во всяком случае – глазами…
Там слышались обещания того, что грядет, там обсуждалось будущее.
Там был мир, Эарва, порабощенный своей историей, традициями и животным голодом, мир, влекомый под молот того, что было прежде.
Там был Ахкеймион и все, о чем он говорил: Армагеддон, родословные королей и императоров, Дома и школы Великих фракций. И было колдовство, Гнозис, и перспективы почти безграничной власти.
Там была Эсменет, и стройные бедра, и острый, проницательный ум.
Там был Сарцелл и Консульт, и шаткое перемирие, порожденное загадкой.
Там был Саубон и мучительная борьба с жаждой власти.
Там был Найюр, и безумие, и военный гений, и возрастающая угроза того, что он поймет.
Там было Священное воинство, и вера, и стремление.
И там был отец.
«Что ты хочешь, чтобы я сделал?»
Вероятностные миры проносились сквозь него, обдавали его порывом ветра и разлетались подобно снопу искр…
Безымянный колдун, взбирающийся по крутому, каменистому морскому берегу. Пальцы, сжимающие сосок. Конвульсии оргазма. Отрубленная голова на фоне палящего солнца. Призраки, выходящие из утреннего тумана.
Мертвая жена. Келлхус глубоко выдохнул, а потом втянул в себя горьковато-сладкий запах кедра, земли и войны. Там было откровение.
ГЛАВА 10
НАГОРЬЕ АЦУШАН
«Любовь – это вожделение, создавшее смысл. Надежда – это потребность, создавшая человека».
Айенсис, «Третья аналитика рода человеческого»
«Как научить невинности? Как обучить неведению? Быть ими означает не знать их. И все же они – непоколебимая ось, вокруг которой вращается компас жизни, мера всякого преступления и сострадания, критерий всякой мудрости и глупости. Они – Абсолют».
Неизвестный автор, «Импровизация»
4111 год Бивня, конец лета, внутренние районы Гедеи
Мир настал.
Ахкеймион видел во сне войну куда чаще, чем кто бы то ни было, за исключением прочих адептов Завета. Он даже видел войну между народами – Три Моря ссорились так же охотно, как напивались. Но сам он никогда не имел отношения к войнам. Он никогда не шел вместе с армией, как сейчас, не потел под солнцем Гедеи, окруженный тысячами Людей Бивня в железных доспехах, мычанием тысяч волов и топотом тысяч ног. Война, в дыме, застящем горизонт, в пронзительном пении труб, в карнавалах лагерей, в темнеющих камнях и белеющих мертвецах. Война, в кошмарах о прошлом и дурных предчувствиях о будущем. Повсюду – война.
И вот непонятным образом настал мир.
Конечно же, это все Келлхус.
С тех пор как Ахкеймион решил не извещать Завет о его существовании, мучения пошли на убыль, а там и вовсе прекратились. Как так получилось, оставалось для колдуна загадкой. Опасность сохранялась. Келлхус, как Ахкеймион напоминал себе время от времени, был Предвестником. Вскоре солнце встанет за спиной Не-бога, и его чудовищная тень накроет Три Моря. Вскоре мир будет разрушен Вторым Армагеддоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Подобным образом пали и другие города – столь велик был страх фаним перед железными воинами. Старые нансурские крепости Эбара и Куррут, полуразрушенная кенейская крепость Гунсаэ, кианская цитадель Ам-Амида, построенная в те времена, когда большую часть населения здесь еще составляли айнрити, – всех их Священное воинство смахнуло, словно монеты в латную перчатку. Казалось, будто срок падения Гедеи зависит исключительно от скорости передвижения завоевателей.
Тем временем под Хиннеретом Великие Имена как раз завершили приготовления ко второму штурму – но на рассвете их разбудили изумленные крики. Люди повысыпали из палаток и шатров. Сперва большинство из них смотрело на огромную флотилию военных галер и каррак, вставших на якорь в заливе, – сотни кораблей под нансурскими знаменами с изображением черного солнца. Но вскоре все уставились на Хиннерет, не веря своим глазам. Главные ворота города были распахнуты настежь. А на стенах крохотные фигурки воинов снимали треугольные флаги Ансакера со знаменитой Черной Газелью и поднимали Черное Солнце Нансурской империи.
Все разразились криками – кто радостными, кто негодующими. Видно было, как отряды полуголых всадников скачут к воротам – а там их останавливает фаланга нансурской пехоты. Засверкали мечи…
Но было слишком поздно. Хиннерет пал, но не перед Священным воинством, а перед императором Икуреем Ксерием III.
Сперва Икурей Конфас проигнорировал требование явиться на совет, и устрашающая задача успокоить Саубона и Готьелка легла на плечи генерала Мартема. Генерал, особо не церемонясь, объяснил, что с прибытием нансурского флота предыдущей ночью гедейский сапатишах понял, что его положение безнадежно, и прислал Конфасу письмо, в котором излагал условия капитуляции. Мартем даже предъявил лист, испещренный кианской скорописью, – само письмо, якобы написанное лично Ансакером. Сапатишах, заявил Мартем, чрезвычайно боится свирепости айнрити и потому согласился сдаться лишь нансурцам. В вопросах милосердия, сказал Мартем, знакомый враг всегда предпочтительнее незнакомого. Первым побуждением экзальт-генерала, продолжал Мартем, было созвать все Великие Имена и предоставить письмо на их суд, но сам Мартем напомнил экзальт-генералу, что предложение сдаться конкретному противнику – вопрос деликатный и что оно, возможно, порождено скорее дурными предчувствиями, чем взвешенным решением. И поэтому экзальт-генерал предпочел быть решительным, а не демократичным.
Когда Великие Имена пожелали узнать, почему, в таком случае, Хиннерет по-прежнему остается закрыт для Священного воинства, Мартем просто пожал плечами и сообщил, что таковы были условия, на которых сапатишах согласился сдаться. Ансакер – человек осторожный, заявил генерал, он боится за безопасность своих людей. Кроме того, он весьма уважает дисциплину нансурцев.
В итоге один лишь Саубон отказался принять объяснения Мартема. Он орал, что Хиннерет принадлежит ему по праву, что это трофей, причитающийся ему за победу на Равнине Битвы. Когда Конфас в конце концов прибыл на совет, галеотского принца в буквальном смысле слова пришлось держать. Но Готьелк и Пройас напомнили ему, что Гедея – малонаселенная, бедная страна. Пускай император злорадствует, забрав себе первую, не имеющую ценности добычу. Священное воинство пойдет дальше на юг. Там их ждет древний Шайгек, край легендарных сокровищ.
– Ксин, останься, – попросил Пройас. Он только что распустил совет и теперь, поднявшись со своего места, наблюдал, как собираются расходиться его люди. Они толпились в дымном шатре, и одни из них были благочестивы, другие – корыстны, но почти все – чрезмерно горды. Гайдекки и Ингиабан, как обычно, еще продолжали спорить, но большинство уже потянулось прочь из шатра: Ганаятти, Кусигас, Имротас, несколько баронов рангом повыше и, конечно же, Келлхус и Найюр. Все они, кроме скюльвенда, кланялись, прежде чем исчезнуть за синей шелковой занавеской. Каждому Пройас отвечал коротким кивком.
Вскоре остался один Ксинем. В полумраке шатра проворно сновали рабы, собирая тарелки и липкие чаши из-под вина, расправляя ковры и раскладывая по местам бессчетное множество подушек.
– Вас что-то беспокоит, мой принц? – спросил маршал.
– Просто у меня есть несколько вопросов…
– О чем?
Пройас заколебался. С чего вдруг принцу бояться говорить на какую-то тему?
– О Келлхусе.
Ксинем приподнял брови.
– Он вас тревожит?
Пройас взялся за шею, скривился.
– Если честно, Ксин, я в жизни не встречал человека, который внушал бы меньше беспокойства, чем он.
– Именно это вас и гнетет.
Принца беспокоило многое, и не в последнюю очередь – недавнее бедствие под Хиннеретом. Император и Конфас перехитрили их. Это не должно повториться.
У него не было времени и почти не было терпения для всяких… личных вопросов.
– Скажи, какого ты о нем мнения?
– Он меня пугает, – без малейшего колебания отозвался Ксинем.
Пройас нахмурился.
– Как так?
Взгляд маршала устремился куда-то вдаль.
– Я выпил с ним много вина, – нерешительно произнес он, – не раз преломлял с ним хлеб и не могу сосчитать всего того, что он мне показал. Каким-то образом его присутствие делает меня… делает меня лучше.
Пройас уставился на ковер, расшитый стилизованными крыльями.
– Да, у него есть такое свойство.
Он чувствовал, как Ксинем изучает его в своей несносной манере – как будто смотрит сквозь всю мишуру взрослости на того мальчишку со впалой грудью, который так и не покинул тренировочную площадку.
– Он – всего лишь человек, мой принц. Он сам так говорит … Кроме того, мы…
– А как там Ахкеймион? – вдруг спросил Пройас. Коренастый маршал нахмурился.
– Я думал, его имя под запретом.
– Я просто спросил.
Ксинем осторожно кивнул.
– Неплохо. На самом деле, очень даже неплохо. Он взял себе женщину, свою давнюю любовницу из Сумны.
– Да… Как там ее – Эсменет? Та самая, которая была шлюхой.
– Ему она вполне подходит, – сказал Ксинем, словно защищая ее. – Я никогда не видел его таким довольным, таким счастливым.
– Но у тебя голос обеспокоенный.
Ксинем прищурился, потом тяжело вздохнул.
– Пожалуй, да, – согласился он, не глядя на Пройаса. – Сколько я его знаю, он всегда был адептом Завета. А теперь… не разберешь.
Маршал поднял голову и взглянул в глаза принцу.
– Он почти перестал говорить про Консульт и свои Сны. Вам бы это понравилось.
– Так, значит, он влюблен…
Пройас покачал головой.
– Влюблен! Ты уверен? – спросил принц, не сдержав улыбку.
Ксинем хмыкнул.
– Он влюблен, да. У него уже которую неделю стоит не переставая.
Пройас расхохотался.
– Так, значит, и до него дошел черед?
Акка влюблен. Это казалось одновременно и невероятным, и странно неминуемым.
«Таким людям, как он, нужна любовь… Не таким, как я».
– Это верно. Да и она, похоже, от него без ума.
Пройас фыркнул.
– Ну, в конце концов, он ведь колдун.
Взгляд Ксинема на миг смягчился.
– Да, он колдун.
Последовало неловкое молчание. Пройас тяжело вздохнул. С любым другим человеком, не с Ксинемом, этот разговор прошел бы легко и непринужденно. Ну почему Ксинем, его дорогой Ксин, делается упрямым как осел в совершенно очевидных вопросах?
– Он по-прежнему учит Келлхуса? – поинтересовался Пройас.
– Каждый день.
Маршал улыбнулся – с трудом, словно смеялся над собственной глупостью.
– Так вот, значит, в чем дело? Вы хотите верить, что Келлхус – нечто большее, но…
– Он оказался прав насчет Саубона! – воскликнул Пройас. – Даже в подробностях, Ксин! В подробностях!
– Однако же, – продолжал Ксинем, недовольный тем, что его перебили, – он в открытую якшается с Ахкеймионом. С колдуном…
Ксинем в насмешку произнес последнее слово так, как его произносили другие: словно говорил о чем-то непоправимо испачканном.
Пройас повернулся к столу и налил вина; последнее время оно казалось очень сладким.
– Ну так и что же ты думаешь? – спросил он.
– Я думаю, что Келлхус просто видит в Акке то же самое, что вижу я и что когда-то видел ты… Что душа человека может быть добра, вне зависимости от того, кем…
– Бивень говорит, – отрезал Пройас: – «Сожгите их, ибо они – Нечистые!» Сожгите! Можно ли выразиться яснее? Келлхус якшается с мерзостью. Равно как и ты.
Маршал покачал головой.
– Не могу поверить.
Пройас устремил взгляд на Ксинема. Отчего ему вдруг сделалось так холодно?
– Значит, ты не можешь поверить Бивню.
Маршал побледнел, и конрийский принц впервые увидел на лице старого наставника страх. Ему захотелось извиниться, забрать свои слова обратно, но холод был таким сильным…
Таким истинным.
«Я просто следую Слову!»
Если человек не может поверить голосу Бога, если он отказывается слушать – пусть даже из лучших побуждений! – все откровения становятся пищей для ученых дебатов. Ксинем слушает только сердце, и в этом одновременно и его сила, и его слабость. Сердце не знает наизусть Священное Писание.
– Ну что ж, – неубедительно произнес маршал. – Вам можно не беспокоиться о Келлхусе – во всяком случае, не больше, чем обо мне…
Пройас прищурился и кивнул.
Было принуждение, было направление, было – самое яркое из всех – собирание воедино.
Настала ночь, и Келлхус сидел в одиночестве на скалистом уступе, прислонившись к стволу одинокого кедра. Много лет обдуваемые ветрами, ветви кедра тянулись к звездному небу и, разветвляясь, клонились к земле. Они словно были привязаны к раскинувшейся внизу панораме: лагерю Священного воинства, Хиннерету, спящему за огромным каменным поясом, и Менеанору, чьи далекие волны серебрились в лунном свете.
Но Келлхус не видел ничего из этого, во всяком случае – глазами…
Там слышались обещания того, что грядет, там обсуждалось будущее.
Там был мир, Эарва, порабощенный своей историей, традициями и животным голодом, мир, влекомый под молот того, что было прежде.
Там был Ахкеймион и все, о чем он говорил: Армагеддон, родословные королей и императоров, Дома и школы Великих фракций. И было колдовство, Гнозис, и перспективы почти безграничной власти.
Там была Эсменет, и стройные бедра, и острый, проницательный ум.
Там был Сарцелл и Консульт, и шаткое перемирие, порожденное загадкой.
Там был Саубон и мучительная борьба с жаждой власти.
Там был Найюр, и безумие, и военный гений, и возрастающая угроза того, что он поймет.
Там было Священное воинство, и вера, и стремление.
И там был отец.
«Что ты хочешь, чтобы я сделал?»
Вероятностные миры проносились сквозь него, обдавали его порывом ветра и разлетались подобно снопу искр…
Безымянный колдун, взбирающийся по крутому, каменистому морскому берегу. Пальцы, сжимающие сосок. Конвульсии оргазма. Отрубленная голова на фоне палящего солнца. Призраки, выходящие из утреннего тумана.
Мертвая жена. Келлхус глубоко выдохнул, а потом втянул в себя горьковато-сладкий запах кедра, земли и войны. Там было откровение.
ГЛАВА 10
НАГОРЬЕ АЦУШАН
«Любовь – это вожделение, создавшее смысл. Надежда – это потребность, создавшая человека».
Айенсис, «Третья аналитика рода человеческого»
«Как научить невинности? Как обучить неведению? Быть ими означает не знать их. И все же они – непоколебимая ось, вокруг которой вращается компас жизни, мера всякого преступления и сострадания, критерий всякой мудрости и глупости. Они – Абсолют».
Неизвестный автор, «Импровизация»
4111 год Бивня, конец лета, внутренние районы Гедеи
Мир настал.
Ахкеймион видел во сне войну куда чаще, чем кто бы то ни было, за исключением прочих адептов Завета. Он даже видел войну между народами – Три Моря ссорились так же охотно, как напивались. Но сам он никогда не имел отношения к войнам. Он никогда не шел вместе с армией, как сейчас, не потел под солнцем Гедеи, окруженный тысячами Людей Бивня в железных доспехах, мычанием тысяч волов и топотом тысяч ног. Война, в дыме, застящем горизонт, в пронзительном пении труб, в карнавалах лагерей, в темнеющих камнях и белеющих мертвецах. Война, в кошмарах о прошлом и дурных предчувствиях о будущем. Повсюду – война.
И вот непонятным образом настал мир.
Конечно же, это все Келлхус.
С тех пор как Ахкеймион решил не извещать Завет о его существовании, мучения пошли на убыль, а там и вовсе прекратились. Как так получилось, оставалось для колдуна загадкой. Опасность сохранялась. Келлхус, как Ахкеймион напоминал себе время от времени, был Предвестником. Вскоре солнце встанет за спиной Не-бога, и его чудовищная тень накроет Три Моря. Вскоре мир будет разрушен Вторым Армагеддоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97