Внезапно она поняла, почему Келлхус запретил своим последователям присоединяться к их лагерю. Ведь наверняка Келлхус вызывает беспокойство у таких людей, как Пройас, – то есть у всех Великих Имен. Те, кто находится в центре событий, всегда отличаются меньшей гибкостью и обладают большими полномочиями, чем те, кто остается на краю. А Келлхус грозил превратиться в новый центр…
Нетрудно пройти от края до края.
Управившись с бараниной, луком и хлебом, мужчины замолчали. Пройас отставил тарелку и глотнул вина. Он взглянул на Эсменет, вроде как невзначай, и уставился куда-то вдаль. Тишина вдруг показалась Эсменет удушливой.
– Как поживает скюльвенд? – спросила она, не придумав, что бы еще сказать.
Пройас посмотрел на нее. На мгновение его взгляд задержался на ее татуированной руке…
– Я редко его вижу, – отозвался он, глядя в огонь.
– А я думала, он советует… – Эсменет умолкла, внезапно усомнившись в уместности своих слов.
Ахкеймион всегда пенял ей за дерзкое обращение с кастовыми дворянами…
– Советует мне, как вести войну?
Пройас покачал головой, и на краткий миг Эсменет сумела понять, почему Ахкеймион любил его. Это было странно – находиться рядом с тем, кого он когда-то знал. От этого его отсутствие делалось более ощутимым, но одновременно с этим его становилось легче переносить.
Он на самом деле был. Он оставил свою метку. Мир запомнил его.
– После того как Келлхус объяснил, что произошло при Анвурате, – продолжал принц, – Совет воздал Найюру хвалу как творцу нашей победы. Жрецы Гильаоала даже провозгласили его Ведущим Битву. Но он ничего этого не принял…
Принц еще хлебнул вина.
– Мне кажется, для него это невыносимо…
– То, что он – скюльвенд среди айнрити?
Пройас покачал головой и поставил пустую чашу рядом с правой ногой.
– То, что мы ему нравимся, – сказал он.
И с этими словами он встал, извинился, поклонился Келлхусу, поблагодарил Серве за вино и приятное общество, а потом, даже не взглянув на Эсменет, решительным шагом ушел во тьму.
Серве сидела, уткнувшись взглядом в собственные ноги. Келлхус, казалось, погрузился в размышления, отрешенные от всего земного. Эсменет некоторое время сидела молча; лицо ее горело, тело изнывало от странного внутреннего гула. Он всегда был странным, хотя Эсменет и знала его так же хорошо, как привкус у себя во рту.
СТЫД.
Везде, куда бы она ни пошла. Везде от нее смердело.
– Извините, – сказала она Келлхусу и Серве.
Что она здесь делает? Что она может предложить другим, кроме своего унизительного положения? Она нечиста! Нечиста! И она еще сидит здесь, с Келлхусом? С Келлхусом? Ну не дура ли она? Она не в состоянии изменить себя, равно как не в состоянии смыть татуировку с руки! Она может смыть семя, но не грех! Не грех!
А он… он…
– Простите, – всхлипнула Эсменет. – Простите!
Она бросилась прочь от костра и забилась в обособленную темноту своей палатки. Его палатки! Палатки Акки!
Вскоре Келлхус пришел к ней, и Эсменет обругала себя за надежду на то, что он придет.
– Лучше бы я умерла, – прошептала она, уткнувшись лицом в землю.
– Многие хотели бы того же.
Неумолимая честность, как всегда. Сможет ли она последовать за ним туда, куда он ведет? Хватит ли у нее сил?
– За всю жизнь я любила только двоих людей, Келлхус… Князь никогда не отводил взгляд.
– И оба они мертвы.
Эсменет кивнула и сморгнула слезы.
– Ты не знаешь моих грехов, Келлхус. Ты не знаешь той тьмы, что таится в моем сердце.
– Тогда расскажи мне.
Они долго говорили той ночью, и ею двигало странное бесстрастие, делавшее все горести ее жизни – смерти, потери, унижения – странно незначительными.
Шлюха. Сколько мужчин обнимало ее? Сколько щетинистых подбородков касалось ее щеки? Всегда что-то нужно было переносить. Все они наказывали ее за свою нужду. Однообразие делало их забавными: длинная череда мужчин – слабых, надеющихся, стыдящихся, обозленных, опасных. С какой легкостью одно бормочущее тело сменялось другим! И так до тех пор, пока они не сделались чем-то абстрактным, моментами нелепой, смехотворной церемонии, проливающими на нее подогретую выпивку. И все они ничем не отличались друг от друга.
Они наказывали ее и за это тоже.
Сколько лет ей было, когда отец впервые продал ее своим друзьям? Одиннадцать? Двенадцать? Когда началось это наказание? Когда он впервые возлег с ней? Эсменет помнила, как мать плакала в углу… да и все, пожалуй.
А ее дочь… Сколько лет было ей?
Она думала так же, как думал отец, объяснила Эсменет. Еще один рот. Пусть сам добывает себе пропитание. Монотонность приглушит ее ужас, превратит деградацию в нечто смехотворное. Отдавать блестящее серебро за семя – вот дураки! Пусть Мимара учится на глупости людской. Грубые, похотливые животные. С ними только и нужно, что немного потерпеть, притвориться, будто разделяешь их страсть, подождать, и вскоре все закончится. И поутру можно будет купить еды… Еда от дураков, Мимара! Ты что, не понимаешь, дитя? Ш-ш, тише! Перестань плакать. Смотри! Еда от дураков!
– Это ее так звали? – спросил Келлхус – Мимара?
– Да, – сказала Эсменет.
Почему она смогла произнести это имя сейчас, хотя ни разу не сумела назвать его при Ахкеймионе? Странно, но давние невзгоды смягчили боль настоящего.
Первые рыдания удивили ее. Прежде чем Эсменет поняла, что делает, она прижалась к Келлхусу, и он обнял ее. Она запричитала и забилась об его грудь, тяжело дыша и плача. От него пахло шерстью и прогретой солнцем кожей.
Они были мертвы. Те, кого она любила, были мертвы.
Когда она успокоилась, Келлхус отпустил ее, и руки Эсменет, безвольно скользнув, упали ему на колени. Несколько мгновений она ощущала тыльной стороной руки его затвердевший член – словно змея, свернувшегося под шерстяной тканью. Эсменет застыла, затаив дыхание.
Воздух, безмолвный, словно свеча, взревел…
Эсменет отдернула руки.
Почему? Почему она испортила такую ночь?
Келлхус покачал головой и негромко рассмеялся.
– Близость порождает близость, Эсми. До тех пор пока мы не забываемся, нам нечего стыдиться. Все мы слабы.
Эсменет посмотрела на свои ладони, на запястья. Улыбнулась.
– Я помню… Спасибо, Келлхус.
Он коснулся ее щеки, потом выбрался из маленькой палатки. Эсменет повернулась на бок, засунула ладони между коленями и бормотала ругательства, пока не уснула.
Послание было доставлено морем – так сказал этот человек. Это был галеот, и, судя по его перекидке на доспех, член свиты Саубона.
Пройас взвесил футляр из слоновой кости на ладони. Он был маленьким, холодным на ощупь и искусно разукрашенным миниатюрными изображениями Бивня. Тонкая работа, – оценил Пройас. Бесчисленные крохотные Бивни, вплотную прилегающие друг к другу и заполняющие все пространство целиком. Никакого пустого фона – бивни и только бивни. Пройасу подумалось, что даже оболочка этого письма – уже сама по себе проповедь.
Но таков уж Майтанет: проповедь во всем.
Конрийский принц поблагодарил и отпустил посыльного, потом вернулся в кресло, к походному столу. В шатре было влажно и жарко. Пройас поймал себя на том, что злится на лампы – за то, что от них исходит лишнее тепло. Он разделся, оставшись в тонкой белой льняной рубахе, и уже решил, что спать ляжет голым – после того, как прочтет письмо.
Он осторожно срезал ножом восковую печать, потом наклонил футляр, и оттуда выскользнул маленький свиток, тоже запечатанный. На этот раз – личной печатью шрайи.
«Чего он может хотеть?»
Несколько мгновений Пройас размышлял, какая это привилегия: получать письма от подобного человека. Потом сломал печать и развернул пергамент.
«Принцу Нерсею Пройасу.
Да защитят тебя боги Бога, и да хранят они тебя.
Твое последнее послание…»
Пройас остановился. Его пронзило ощущение вины и стыда. Несколько месяцев назад он по просьбе Ахкеймиона написал Майтанету и спросил о смерти бывшего ученика колдуна, Паро Инрау. В тот момент он вообще не верил, что действительно отошлет письмо. Он был уверен, что само написание этого письма сделает отправление невозможным. Отличный способ исполнить обязательство и одновременно покончить с ним. «Уважаемый Майтанет, тут один мой приятель-колдун попросил меня поинтересоваться, не вы ли убили одного из его шпионов…» Безумие какое-то. Нет, он никак не мог отослать подобное письмо…
И все же.
Как он мог не ощущать родства с Инрау, другим учеником, которого любил Ахкеймион? Как он мог не помнить этого богохульного дурня, его насмешливую улыбку, его блестящие глаза, ленивые вечера, заполненные занятиями в саду? Как он мог не жалеть о нем, о хорошем человеке, добром человеке, собирающем легенды и женские побасенки к вечному своему проклятию?
Пройас отослал письмо, решив, что, в конце концов, теперь дело его наставника, адепта Завета, можно выбросить из головы. На самом деле он даже не ожидал ответа. Но он был принцем, наследником престола, а Майтанет был шрайей Тысячи Храмов. Письма таких людей друг другу находят дорогу, невзирая на разделяющие их мирские бури.
Пройас стал читать дальше, задержав дыхание, чтобы заглушить неловкость. Ему было стыдно, что он обратился с таким несерьезным, банальным делом к человеку, которому предстояло очистить Три Моря. Стыдно, что он написал это человеку, У чьих ног плакал. И стыдно, что ему стыдно из-за того, что он выполнил просьбу учителя.
«Принцу Нерсею Пройасу. Да защитят тебя боги Бога, и да хранят они тебя. Твое последнее послание, мы боимся, повергло нас в глубокое недоумение, пока мы не вспомнили, что ты сам ранее поддерживал некоторые – как бы это выразиться? – сомнительные связи. Нам сообщили, что смерть этого молодого жреца, Паро Инрау, наступила в результате самоубийства. Коллегия лютимов, жрецов, которым было поручено расследовать данное дело, доложили, что некогда этот Инрау был учеником школы Завета и что его недавно видели в обществе Друза Ахкеймиона, его прежнего учителя. Лютимы полагают, что Ахкеймиона послали, дабы он вынудил Инрау оказывать разнообразные услуги его школе. Попросту говоря, шпионить. Они полагают, что в результате молодой жрец оказался в ситуации, несовместимой с жизнью. Книга Племен, глава 4, стих 8: «Тоскует он по дыханию, но нет ему места, где он мог бы дышать».
Мы боимся, что ответственность за прискорбную кончину молодого человека лежит на этом богохульнике, Ахкеймионе. И добавить тут нечего. Да будет Бог милостив к его душе. Книга Гимнов, глава 6, стих 22. «Земля плачет при вести о тех, кто не знает гнева Божьего».
Но как твое послание привело нас в недоумение, так, мы боимся, это послание озадачит тебя не менее. Поскольку мы заключили для Священной войны союз с Багряными Шпилями, благочестивые люди не раз уже задавали нам вопросы о пути Компромисса. Но мы молимся, чтобы все уразумели, что рукой нашей двигала Необходимость. Без Багряных Шпилей Священное воинство не может и надеяться одержать верх над кишаурим. «Не отвечай на богохульство богохульством», – сказал наш Пророк, и наши враги часто повторяют этот стих. Но, отвечая на обвинения культовых жрецов, Пророк также сказал: «Много тех, кто очищен путем греха. Ибо Свету всегда должна сопутствовать тьма, если это Свет, и Святости всегда должны сопутствовать нечестивцы, если это Святость». И потому Священному воинству должны сопутствовать Багряные Шпили, если оно Священно. Книга Ученых, глава 1, стих 3. «Пусть Солнце следует за Ночью по небосводу».
Теперь же, принц Нерсей Пройас, мы должны просить тебя о дальнейшем Компромиссе. Ты должен сделать все, что в твоих силах, чтобы помочь адепту Завета. Возможно, это окажется не настолько трудно, как мы страшимся, поскольку этот человек был некогда твоим учителем в Аокниссе. Но мы знаем глубину твоего благочестия, и, в отличие от большего Компромисса, на который мы тебя вынудили пойти в деле с Багряными Шпилями, здесь нет Необходимости, на которую мы могли бы сослаться, дабы утешить сердце, смущенное соседством греха. Книга Советов, глава 28, стих. 4. «Спрашиваю я вас: есть ли друг труднее, чем друг грешный?»
Помоги Друзу Ахкеймиону, Пройас, хоть он и богохульник, дабы через эту нечестивость пришла Святость. Ибо в конце все будет очищено. Книга Ученых, глава 22, стих 36. «Ибо воюющее сердце устанет и обратится к более приятной работе. И покой рассвета будет сопровождать людей в трудах дневных».
За защитит и сохранит тебя Бог и все Его аспекты.
Майтанет».
Пройас положил пергамент на колени.
«Помоги Друзу Ахкеймиону…»
Что мог иметь в виду шрайя? Что должно стоять на кону, чтобы он обратился с такой просьбой?
И что теперь ему, Пройасу, делать с этой просьбой, теперь, когда выполнять ее слишком поздно?
Теперь, когда Ахкеймион сгинул.
«Я убил его…»
И Пройас внезапно осознал, что он использовал старого учителя как знак, как меру собственного благочестия. Что может быть большим доказательством праведности, чем готовность пожертвовать тем, кого любишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Нетрудно пройти от края до края.
Управившись с бараниной, луком и хлебом, мужчины замолчали. Пройас отставил тарелку и глотнул вина. Он взглянул на Эсменет, вроде как невзначай, и уставился куда-то вдаль. Тишина вдруг показалась Эсменет удушливой.
– Как поживает скюльвенд? – спросила она, не придумав, что бы еще сказать.
Пройас посмотрел на нее. На мгновение его взгляд задержался на ее татуированной руке…
– Я редко его вижу, – отозвался он, глядя в огонь.
– А я думала, он советует… – Эсменет умолкла, внезапно усомнившись в уместности своих слов.
Ахкеймион всегда пенял ей за дерзкое обращение с кастовыми дворянами…
– Советует мне, как вести войну?
Пройас покачал головой, и на краткий миг Эсменет сумела понять, почему Ахкеймион любил его. Это было странно – находиться рядом с тем, кого он когда-то знал. От этого его отсутствие делалось более ощутимым, но одновременно с этим его становилось легче переносить.
Он на самом деле был. Он оставил свою метку. Мир запомнил его.
– После того как Келлхус объяснил, что произошло при Анвурате, – продолжал принц, – Совет воздал Найюру хвалу как творцу нашей победы. Жрецы Гильаоала даже провозгласили его Ведущим Битву. Но он ничего этого не принял…
Принц еще хлебнул вина.
– Мне кажется, для него это невыносимо…
– То, что он – скюльвенд среди айнрити?
Пройас покачал головой и поставил пустую чашу рядом с правой ногой.
– То, что мы ему нравимся, – сказал он.
И с этими словами он встал, извинился, поклонился Келлхусу, поблагодарил Серве за вино и приятное общество, а потом, даже не взглянув на Эсменет, решительным шагом ушел во тьму.
Серве сидела, уткнувшись взглядом в собственные ноги. Келлхус, казалось, погрузился в размышления, отрешенные от всего земного. Эсменет некоторое время сидела молча; лицо ее горело, тело изнывало от странного внутреннего гула. Он всегда был странным, хотя Эсменет и знала его так же хорошо, как привкус у себя во рту.
СТЫД.
Везде, куда бы она ни пошла. Везде от нее смердело.
– Извините, – сказала она Келлхусу и Серве.
Что она здесь делает? Что она может предложить другим, кроме своего унизительного положения? Она нечиста! Нечиста! И она еще сидит здесь, с Келлхусом? С Келлхусом? Ну не дура ли она? Она не в состоянии изменить себя, равно как не в состоянии смыть татуировку с руки! Она может смыть семя, но не грех! Не грех!
А он… он…
– Простите, – всхлипнула Эсменет. – Простите!
Она бросилась прочь от костра и забилась в обособленную темноту своей палатки. Его палатки! Палатки Акки!
Вскоре Келлхус пришел к ней, и Эсменет обругала себя за надежду на то, что он придет.
– Лучше бы я умерла, – прошептала она, уткнувшись лицом в землю.
– Многие хотели бы того же.
Неумолимая честность, как всегда. Сможет ли она последовать за ним туда, куда он ведет? Хватит ли у нее сил?
– За всю жизнь я любила только двоих людей, Келлхус… Князь никогда не отводил взгляд.
– И оба они мертвы.
Эсменет кивнула и сморгнула слезы.
– Ты не знаешь моих грехов, Келлхус. Ты не знаешь той тьмы, что таится в моем сердце.
– Тогда расскажи мне.
Они долго говорили той ночью, и ею двигало странное бесстрастие, делавшее все горести ее жизни – смерти, потери, унижения – странно незначительными.
Шлюха. Сколько мужчин обнимало ее? Сколько щетинистых подбородков касалось ее щеки? Всегда что-то нужно было переносить. Все они наказывали ее за свою нужду. Однообразие делало их забавными: длинная череда мужчин – слабых, надеющихся, стыдящихся, обозленных, опасных. С какой легкостью одно бормочущее тело сменялось другим! И так до тех пор, пока они не сделались чем-то абстрактным, моментами нелепой, смехотворной церемонии, проливающими на нее подогретую выпивку. И все они ничем не отличались друг от друга.
Они наказывали ее и за это тоже.
Сколько лет ей было, когда отец впервые продал ее своим друзьям? Одиннадцать? Двенадцать? Когда началось это наказание? Когда он впервые возлег с ней? Эсменет помнила, как мать плакала в углу… да и все, пожалуй.
А ее дочь… Сколько лет было ей?
Она думала так же, как думал отец, объяснила Эсменет. Еще один рот. Пусть сам добывает себе пропитание. Монотонность приглушит ее ужас, превратит деградацию в нечто смехотворное. Отдавать блестящее серебро за семя – вот дураки! Пусть Мимара учится на глупости людской. Грубые, похотливые животные. С ними только и нужно, что немного потерпеть, притвориться, будто разделяешь их страсть, подождать, и вскоре все закончится. И поутру можно будет купить еды… Еда от дураков, Мимара! Ты что, не понимаешь, дитя? Ш-ш, тише! Перестань плакать. Смотри! Еда от дураков!
– Это ее так звали? – спросил Келлхус – Мимара?
– Да, – сказала Эсменет.
Почему она смогла произнести это имя сейчас, хотя ни разу не сумела назвать его при Ахкеймионе? Странно, но давние невзгоды смягчили боль настоящего.
Первые рыдания удивили ее. Прежде чем Эсменет поняла, что делает, она прижалась к Келлхусу, и он обнял ее. Она запричитала и забилась об его грудь, тяжело дыша и плача. От него пахло шерстью и прогретой солнцем кожей.
Они были мертвы. Те, кого она любила, были мертвы.
Когда она успокоилась, Келлхус отпустил ее, и руки Эсменет, безвольно скользнув, упали ему на колени. Несколько мгновений она ощущала тыльной стороной руки его затвердевший член – словно змея, свернувшегося под шерстяной тканью. Эсменет застыла, затаив дыхание.
Воздух, безмолвный, словно свеча, взревел…
Эсменет отдернула руки.
Почему? Почему она испортила такую ночь?
Келлхус покачал головой и негромко рассмеялся.
– Близость порождает близость, Эсми. До тех пор пока мы не забываемся, нам нечего стыдиться. Все мы слабы.
Эсменет посмотрела на свои ладони, на запястья. Улыбнулась.
– Я помню… Спасибо, Келлхус.
Он коснулся ее щеки, потом выбрался из маленькой палатки. Эсменет повернулась на бок, засунула ладони между коленями и бормотала ругательства, пока не уснула.
Послание было доставлено морем – так сказал этот человек. Это был галеот, и, судя по его перекидке на доспех, член свиты Саубона.
Пройас взвесил футляр из слоновой кости на ладони. Он был маленьким, холодным на ощупь и искусно разукрашенным миниатюрными изображениями Бивня. Тонкая работа, – оценил Пройас. Бесчисленные крохотные Бивни, вплотную прилегающие друг к другу и заполняющие все пространство целиком. Никакого пустого фона – бивни и только бивни. Пройасу подумалось, что даже оболочка этого письма – уже сама по себе проповедь.
Но таков уж Майтанет: проповедь во всем.
Конрийский принц поблагодарил и отпустил посыльного, потом вернулся в кресло, к походному столу. В шатре было влажно и жарко. Пройас поймал себя на том, что злится на лампы – за то, что от них исходит лишнее тепло. Он разделся, оставшись в тонкой белой льняной рубахе, и уже решил, что спать ляжет голым – после того, как прочтет письмо.
Он осторожно срезал ножом восковую печать, потом наклонил футляр, и оттуда выскользнул маленький свиток, тоже запечатанный. На этот раз – личной печатью шрайи.
«Чего он может хотеть?»
Несколько мгновений Пройас размышлял, какая это привилегия: получать письма от подобного человека. Потом сломал печать и развернул пергамент.
«Принцу Нерсею Пройасу.
Да защитят тебя боги Бога, и да хранят они тебя.
Твое последнее послание…»
Пройас остановился. Его пронзило ощущение вины и стыда. Несколько месяцев назад он по просьбе Ахкеймиона написал Майтанету и спросил о смерти бывшего ученика колдуна, Паро Инрау. В тот момент он вообще не верил, что действительно отошлет письмо. Он был уверен, что само написание этого письма сделает отправление невозможным. Отличный способ исполнить обязательство и одновременно покончить с ним. «Уважаемый Майтанет, тут один мой приятель-колдун попросил меня поинтересоваться, не вы ли убили одного из его шпионов…» Безумие какое-то. Нет, он никак не мог отослать подобное письмо…
И все же.
Как он мог не ощущать родства с Инрау, другим учеником, которого любил Ахкеймион? Как он мог не помнить этого богохульного дурня, его насмешливую улыбку, его блестящие глаза, ленивые вечера, заполненные занятиями в саду? Как он мог не жалеть о нем, о хорошем человеке, добром человеке, собирающем легенды и женские побасенки к вечному своему проклятию?
Пройас отослал письмо, решив, что, в конце концов, теперь дело его наставника, адепта Завета, можно выбросить из головы. На самом деле он даже не ожидал ответа. Но он был принцем, наследником престола, а Майтанет был шрайей Тысячи Храмов. Письма таких людей друг другу находят дорогу, невзирая на разделяющие их мирские бури.
Пройас стал читать дальше, задержав дыхание, чтобы заглушить неловкость. Ему было стыдно, что он обратился с таким несерьезным, банальным делом к человеку, которому предстояло очистить Три Моря. Стыдно, что он написал это человеку, У чьих ног плакал. И стыдно, что ему стыдно из-за того, что он выполнил просьбу учителя.
«Принцу Нерсею Пройасу. Да защитят тебя боги Бога, и да хранят они тебя. Твое последнее послание, мы боимся, повергло нас в глубокое недоумение, пока мы не вспомнили, что ты сам ранее поддерживал некоторые – как бы это выразиться? – сомнительные связи. Нам сообщили, что смерть этого молодого жреца, Паро Инрау, наступила в результате самоубийства. Коллегия лютимов, жрецов, которым было поручено расследовать данное дело, доложили, что некогда этот Инрау был учеником школы Завета и что его недавно видели в обществе Друза Ахкеймиона, его прежнего учителя. Лютимы полагают, что Ахкеймиона послали, дабы он вынудил Инрау оказывать разнообразные услуги его школе. Попросту говоря, шпионить. Они полагают, что в результате молодой жрец оказался в ситуации, несовместимой с жизнью. Книга Племен, глава 4, стих 8: «Тоскует он по дыханию, но нет ему места, где он мог бы дышать».
Мы боимся, что ответственность за прискорбную кончину молодого человека лежит на этом богохульнике, Ахкеймионе. И добавить тут нечего. Да будет Бог милостив к его душе. Книга Гимнов, глава 6, стих 22. «Земля плачет при вести о тех, кто не знает гнева Божьего».
Но как твое послание привело нас в недоумение, так, мы боимся, это послание озадачит тебя не менее. Поскольку мы заключили для Священной войны союз с Багряными Шпилями, благочестивые люди не раз уже задавали нам вопросы о пути Компромисса. Но мы молимся, чтобы все уразумели, что рукой нашей двигала Необходимость. Без Багряных Шпилей Священное воинство не может и надеяться одержать верх над кишаурим. «Не отвечай на богохульство богохульством», – сказал наш Пророк, и наши враги часто повторяют этот стих. Но, отвечая на обвинения культовых жрецов, Пророк также сказал: «Много тех, кто очищен путем греха. Ибо Свету всегда должна сопутствовать тьма, если это Свет, и Святости всегда должны сопутствовать нечестивцы, если это Святость». И потому Священному воинству должны сопутствовать Багряные Шпили, если оно Священно. Книга Ученых, глава 1, стих 3. «Пусть Солнце следует за Ночью по небосводу».
Теперь же, принц Нерсей Пройас, мы должны просить тебя о дальнейшем Компромиссе. Ты должен сделать все, что в твоих силах, чтобы помочь адепту Завета. Возможно, это окажется не настолько трудно, как мы страшимся, поскольку этот человек был некогда твоим учителем в Аокниссе. Но мы знаем глубину твоего благочестия, и, в отличие от большего Компромисса, на который мы тебя вынудили пойти в деле с Багряными Шпилями, здесь нет Необходимости, на которую мы могли бы сослаться, дабы утешить сердце, смущенное соседством греха. Книга Советов, глава 28, стих. 4. «Спрашиваю я вас: есть ли друг труднее, чем друг грешный?»
Помоги Друзу Ахкеймиону, Пройас, хоть он и богохульник, дабы через эту нечестивость пришла Святость. Ибо в конце все будет очищено. Книга Ученых, глава 22, стих 36. «Ибо воюющее сердце устанет и обратится к более приятной работе. И покой рассвета будет сопровождать людей в трудах дневных».
За защитит и сохранит тебя Бог и все Его аспекты.
Майтанет».
Пройас положил пергамент на колени.
«Помоги Друзу Ахкеймиону…»
Что мог иметь в виду шрайя? Что должно стоять на кону, чтобы он обратился с такой просьбой?
И что теперь ему, Пройасу, делать с этой просьбой, теперь, когда выполнять ее слишком поздно?
Теперь, когда Ахкеймион сгинул.
«Я убил его…»
И Пройас внезапно осознал, что он использовал старого учителя как знак, как меру собственного благочестия. Что может быть большим доказательством праведности, чем готовность пожертвовать тем, кого любишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97