– Но мне нужно было самому взглянуть на это.
– Вы кого-то потеряли здесь, – сказал Ахкеймион, заметив припухшие веки Меумараса.
Капитан кивнул и нервно взглянул на обугленные корпуса, что валялись вдоль берега.
– Брата.
– Вы точно уверены, что он Мертв?
Над головами у них с визгливыми криками пронеслась стая чаек.
– Мои знакомые, сходившие на берег, рассказывали, что кости и иссохшие трупы усеивают пустыню на несколько миль окрест, к северу и к югу. Какой бы катастрофой ни стало нападение кианцев, тысячи человек – если не десятки тысяч – выжили благодаря тому, что генерал Сассотиан тогда поставил флот на якорь рядом с берегом… Вы не чувствуете запаха? – спросил он, взглянув на Ксинема. – Пыль… похоже на сильный запах мела. Мы стоим у границы Великого Каратая.
Капитан повернулся к Ахкеймиону, и твердый взгляд его карих глаз встретился со взглядом колдуна.
– Там погибло слишком много людей.
Ахкеймион напрягся; его душу вновь охватил страх, уже успевший сделаться привычным.
– Священное воинство выжило, – возразил он.
Капитан нахмурился, как будто тон Ахкеймиона чем-то задел его. Он уже открыл было рот для ответной реплики, но передумал; в глазах промелькнуло понимание.
– Вы боитесь, что тоже кого-то потеряли.
Он снова взглянул на Ксинема……
– Нет, – отозвался Ахкеймион.
«Она жива! Келлхус должен был спасти ее!»
Меумарас вздохнул и отвел глаза, с жалостью и смущением.
– Желаю удачи, – сказал он, глядя на волны, тихо плескавшиеся о борт корабля. – От всего сердца. Но это Священное воинство…
И он погрузился в загадочное молчание.
– А что – Священное воинство? – спросил Ахкеймион.
– Я старый моряк. Я видел достаточно кораблей, сбившихся с курса и даже пошедших ко дну. Поэтому я знаю – Бог не дает никаких гарантий, невзирая на то, кто капитан и какой груз он везет.
Он снова взглянул на Ахкеймиона.
– А насчет Священного воинства точно можно сказать лишь одно: свет еще не видел большего кровопролития.
Ахкеймион знал, что это не так, но предпочел воздержаться. Он вновь принялся разглядывать уничтоженный флот; присутствие капитана внезапно стало напрягать его.
– Почему вы так говорите? – спросил Ксинем.
Как всегда, говоря, он вертел головой, поворачивая лицо из стороны в сторону. Отчего-то Ахкеймиону становилось все труднее выносить это зрелище.
– Что вы слышали?
Меумарас пожал плечами.
– По большей части, всякие ужасы. Все эти разговоры про гемофлексию, про чудовищные поражения, про то, что падираджа собирает все оставшиеся у него силы.
Ксинем фыркнул с несвойственной ему горечью.
– Ха! Это всем известно.
Теперь в каждом слове Ксинема Ахкеймиону слышатся страх. Казалось, будто в темноте таится нечто ужасное, и Ксинем боится, что это нечто может узнать его по голосу. За прошедшие недели это становилось все более явным: Багряные Шпили отняли у него не только глаза. Они отняли свет, напористость, боевой дух, что некогда наполняли Ксинема до краев. Своими Напевами Принуждения Ийок загнал его душу на извращенные пути, вынудил его предать и достоинство, и любовь. Ахкеймион пытался объяснить Ксинему, что не он думал эти мысли, не он произносил эти слова, – но ничего не помогало. Как сказал Келлхус, люди не способны разглядеть, что ими движет. Слабости, которые Ксинем засвидетельствовал, были его слабостями. Столкнувшись с истинным размахом злобы, Ксинем решил, что всему виной его собственная нестойкость.
– А кроме того, – продолжал капитан, которого, по всей видимости, не задела вспышка Ксинема, – еще и эти истории о новом пророке.
Ахкеймион резко вскинул голову.
– А что за истории? – осторожно спросил он. – Кто вам рассказывал их?
Это мог быть только Келлхус. А если Келлхус выжил… «Пожалуйста, Эсми! Пожалуйста, уцелей!»
– Каракка, рядом с которой мы стояли в Иотии, – сказал Меумарас. – Ее капитан как раз вернулся из Джокты. Он сказал, что у Людей Бивня сейчас только и разговоров, что о каком-то Келахе, чудотворце, способном выжать воду из песков пустыни.
Ахкеймион сам не заметил, когда прижал руку к груди. Сердце его бешено колотилось.
– Акка? – пробормотал Ксинем.
– Это он, Ксин… Это должен быть он.
– Вы его знаете? – со скептической улыбкой поинтересовался Меумарас.
Среди моряков слухи ценились на вес золота.
Но Ахкеймион не мог говорить. Он лишь вцепился в поручни: от радости у него закружилась голова.
Эсменет, наверное, жива. «Она жива!»
Но облегчение было даже более глубоким… При мысли о том, что с Келлхусом все в порядке, его сердце забилось быстрее.
– Спокойнее, спокойнее! – пробормотал капитан, обхватив Ахкеймиона за плечи.
Ахкеймион смотрел на него, ничего не соображая. Он едва не потерял сознание…
Келлхус. Чем он так взволновал его? Тем, что при нем он становился больше, чем есть на самом деле? Но кому, как не колдуну, знать вкус тех вещей, что выходят за пределы человеческих возможностей? Если колдуны и насмехались над людьми религиозными, то потому, что верующие относились к ним как к изгоям, потому что они, как казалось колдунам, ничего не понимали в той самой трансцендентности, которая якобы принадлежала исключительно им. А зачем повиноваться, когда можешь запрячь другого в ярмо?
– Да вы присядьте! – продолжал говорить Меумарас. Ахкеймион отстранил отечески заботливые руки капитана.
– Все нормально, – выдохнул он.
Эсменет и Келлхус. Они живы! Женщина, которая может спасти его сердце, и мужчина, который может спасти мир…
Он почувствовал на своем плече другую, более сильную руку. Ксинем.
– Оставьте его, – услышал он голос маршала. – Это плавание – лишь малая часть нашего путешествия.
– Ксин! – воскликнул Ахкеймион.
Ему хотелось рассмеяться, но помешала боль в горле. Капитан отошел; Ахкеймион так и не понял – то ли он сделал это из сострадания, то ли от смущения.
– Она жива, – сказал Ксинем. – Подумай только, как она обрадуется!
Отчего-то от его слов у Ахкеймиона перехватило дыхание. Ксинем, страдавший больше, чем он в состоянии был вообразить, позабыл о своей боли, чтобы…
О своей боли. Ахкеймион сглотнул, пытаясь изгнать возникшую в памяти картину: Ийок, стоящий перед ним, и в глазах с красными радужками – вялое сожаление.
Ахкеймион ухватился за друга. Их руки крепко сжались – в меру их безумия.
– Когда я вернусь, Ксин, там будет огонь.
Он окинул взглядом разбитые корабли имперского флота. Внезапно они показались ему скорее переходным периодом, чем концом, – словно надкрылья исполинских жуков.
Красногорлые чайки продолжали нести свою стражу.
– Огонь, – произнес Ахкеймион.
ГЛАВА 22
КАРАСКАНД
«Ибо все здесь – дань. Мы платим каждым вздохом, и вскоре кошелек наш опустеет».
Хроники Бивня, Книга Песней, глава 57, стих 3
«Подобно многим старым тиранам, я души не чаю в своих внуках. Я восхищаюсь их вспышками раздражения, их визгливым смехом, их странными капризами. Я злонамеренно балую их медовыми палочками. И я ловлю себя на том, что восхищаюсь их блаженным неведенем мира и миллиона его оскаленных зубов. Следует ли мне, как это сделал мой дедушка, выбить из них эту ребячливость? Или же мне следует снисходительно отнестись к их иллюзиям? Даже теперь, когда смерть стягивает вокруг меня свои призрачные заставы, я спрашиваю: "Почему невинность должна держать ответ перед миром?" Быть может, это мир должен держать ответ перед невинностью…
Да, я скорее склоняюсь к этому. Я устал нести ответственность…»
Стаджанас II, «Размышления»
4111 год Бивня, зима, Карасканд
На следующее утро над Караскандом висела пелена дыма. Город был испятнан пустошами пожаров, на которых то тут, то там виднелись огромные выпотрошенные постройки. Мертвые были повсюду: они грудами лежали перед дымящимися храмами, валялись в разграбленных дворцах и на площадях прославленных караскандских базаров. Коты лакали кровь из луж. Вороны выклевывали незрячие глаза.
Пение одинокой трубы скорбным эхом разнеслось над крышами. Все еще хмельные после вчерашнего, Люди Бивня зашевелились, предвидя день покаяния и мрачного празднования. Но из разных районов города стали доноситься голоса других труб – призыв к оружию. Рыцари в железных доспехах затопали по улицам, выкрикивая: «Тревога! Тревога!»
Те, кто взобрался на южные стены, увидели огромные отряды всадников в разноцветных одеждах, что перехлестнули через гребень холма и теперь скатывались вниз по склонам, поросшим редким лесом. Каскамандри I, падиражда Киана, наконец-то лично повел военные действия против айнрити.
Великие Имена отчаянно пытались собрать своих танов и баронов, но это было безнадежно, ибо люди рассеялись но всему городу. Готьелк все еще был не в себе после гибели младшего сына, Гурньяу, и от него ничего нельзя было добиться. А тидонцы отказались покидать город без своего возлюбленного графа Агансанорского. Длинноволосые туньеры после недавней смерти принца Скайельта распались на плохо организованные отряды и теперь безответственно вернулись к грабежу. А айнонские палатины, когда Чеферамунни оказался на смертном ложе, принялись враждовать между собой. Трубы звали и звали, но мало было тех, кто откликнулся на их зов, слишком мало.
Фанимские кавалеристы спустились с холмов так быстро, что большую часть осадных лагерей Священного воинства пришлось бросить, вместе с военными машинами и съестными припасами. Отступавшие рыцари подожгли несколько лагерей, чтобы добро не попало в руки язычников. Сотни больных, неспособных спасаться бегством, были брошены на произвол судьбы. Отряды рыцарей-айнрити, пытавшихся противиться продвижению падираджи, быстро оттеснили или обратили в бегство, а по их следам катились волны улюлюкающих всадников. На протяжении утра Великие Имена лихорадочно собирали тех, кто остался за пределами Карасканда, и прилагали все усилия, чтобы организовать оборону городских стен.
Победа обернулось ловушкой. Они оказались заточены в городе, который уже на протяжении нескольких недель пребывал в осаде. Великие Имена приказали быстро обследовать продовольственные запасы. Когда они узнали, что Имбейян, поняв, что потерял Карасканд, сжег городские амбары, они впали в отчаяние. И конечно же, огромные кладовые последнего оплота города, Цитадели Пса, были уничтожены Багряными Шпилями. Разрушенная крепость все еще горела, маяком возвышаясь над самым восточным из холмов Карасканда.
Восседая на роскошном канапе, окруженный советниками и многочисленными детьми, Каскамандри аб Теферокар наблюдал с террасы брошенной виллы, расположенной на склоне холма, как огромные крылья его армии неумолимо смыкаются вокруг Карасканда. Прижавшись к его огромному, словно у кита, животу, очаровательные дочки падираджи засыпали отца вопросами о том, что здесь произошло. На протяжении нескольких месяцев он наблюдал за Священным воинством из роскошных святилищ Кораши, из возвышенного дворца «Белое солнце» в Ненсифоне. Он положился на проницательность и талант своих полководцев. Он презирал идолопоклонников-айнрити, считая их варварами, ничего не смыслящими в войне.
Но с этим было покончено.
Чтобы возместить ущерб, причиненный его недосмотром, падираджа собрал воинство, достойное его предков, некогда ведших джихад. В него входили те, кто выжил при Анвурате, – около шестидесяти тысяч сильных воинов, под командованием несравненного Кинганьехои, отказавшегося от вражды с падираждой; гранды Чианадини, родины кианцев, и с ними около сорока тысяч кавалеристов под командованием блестящего и безжалостного Фанайяла, сына Каскамандри; и давний данник Каскамандри, Пиласаканда, король Гиргаша, чей вассал Хетмен вел с собой тридцать тысяч чернокожих фаним и сто мастодонтов из языческого Нильнамеша. Эти последние вызывали у падираджи особенную гордость, в то время как его дочери при виде неуклюжих гигантов ахали и хихикали.
Когда спустился вечер, падираджа приказал штурмовать стены города, в надежде воспользоваться тем смятением, что охватило идолопоклонников при виде его преимущества. Принесли лестницы, сделанные еще плотниками-айнрити, и прикатили единственную осадную башню, захваченную в целости и сохранности, и вдоль стен, примыкающих к Вратам Слоновой Кости, вспыхнул яростный бой. Мастодонтов впрягли в огромный таран, окованный железом, – тоже сделанный Людьми Бивня, – и вскоре раскатистый рокот барабанов и трубные вопли слонов перекрыли крики дерущихся. Но железные люди отказывались сдавать стены, и кианцы с гиргашцами понесли ужасающие потери – в том числе четырнадцать мастодонотов, сожженных заживо кипящей смолой. Младшая из дочерей Каскамандри, прекрасная Сироль, расплакалась.
Когда солнце наконец зашло, Люди Бивня встретили темноту с облегчением и ужасом. С облегчением – потому что сегодня сумели спастись. А с ужасом – потому что все равно были обречены.
Низкое стаккато барабанной дроби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Вы кого-то потеряли здесь, – сказал Ахкеймион, заметив припухшие веки Меумараса.
Капитан кивнул и нервно взглянул на обугленные корпуса, что валялись вдоль берега.
– Брата.
– Вы точно уверены, что он Мертв?
Над головами у них с визгливыми криками пронеслась стая чаек.
– Мои знакомые, сходившие на берег, рассказывали, что кости и иссохшие трупы усеивают пустыню на несколько миль окрест, к северу и к югу. Какой бы катастрофой ни стало нападение кианцев, тысячи человек – если не десятки тысяч – выжили благодаря тому, что генерал Сассотиан тогда поставил флот на якорь рядом с берегом… Вы не чувствуете запаха? – спросил он, взглянув на Ксинема. – Пыль… похоже на сильный запах мела. Мы стоим у границы Великого Каратая.
Капитан повернулся к Ахкеймиону, и твердый взгляд его карих глаз встретился со взглядом колдуна.
– Там погибло слишком много людей.
Ахкеймион напрягся; его душу вновь охватил страх, уже успевший сделаться привычным.
– Священное воинство выжило, – возразил он.
Капитан нахмурился, как будто тон Ахкеймиона чем-то задел его. Он уже открыл было рот для ответной реплики, но передумал; в глазах промелькнуло понимание.
– Вы боитесь, что тоже кого-то потеряли.
Он снова взглянул на Ксинема……
– Нет, – отозвался Ахкеймион.
«Она жива! Келлхус должен был спасти ее!»
Меумарас вздохнул и отвел глаза, с жалостью и смущением.
– Желаю удачи, – сказал он, глядя на волны, тихо плескавшиеся о борт корабля. – От всего сердца. Но это Священное воинство…
И он погрузился в загадочное молчание.
– А что – Священное воинство? – спросил Ахкеймион.
– Я старый моряк. Я видел достаточно кораблей, сбившихся с курса и даже пошедших ко дну. Поэтому я знаю – Бог не дает никаких гарантий, невзирая на то, кто капитан и какой груз он везет.
Он снова взглянул на Ахкеймиона.
– А насчет Священного воинства точно можно сказать лишь одно: свет еще не видел большего кровопролития.
Ахкеймион знал, что это не так, но предпочел воздержаться. Он вновь принялся разглядывать уничтоженный флот; присутствие капитана внезапно стало напрягать его.
– Почему вы так говорите? – спросил Ксинем.
Как всегда, говоря, он вертел головой, поворачивая лицо из стороны в сторону. Отчего-то Ахкеймиону становилось все труднее выносить это зрелище.
– Что вы слышали?
Меумарас пожал плечами.
– По большей части, всякие ужасы. Все эти разговоры про гемофлексию, про чудовищные поражения, про то, что падираджа собирает все оставшиеся у него силы.
Ксинем фыркнул с несвойственной ему горечью.
– Ха! Это всем известно.
Теперь в каждом слове Ксинема Ахкеймиону слышатся страх. Казалось, будто в темноте таится нечто ужасное, и Ксинем боится, что это нечто может узнать его по голосу. За прошедшие недели это становилось все более явным: Багряные Шпили отняли у него не только глаза. Они отняли свет, напористость, боевой дух, что некогда наполняли Ксинема до краев. Своими Напевами Принуждения Ийок загнал его душу на извращенные пути, вынудил его предать и достоинство, и любовь. Ахкеймион пытался объяснить Ксинему, что не он думал эти мысли, не он произносил эти слова, – но ничего не помогало. Как сказал Келлхус, люди не способны разглядеть, что ими движет. Слабости, которые Ксинем засвидетельствовал, были его слабостями. Столкнувшись с истинным размахом злобы, Ксинем решил, что всему виной его собственная нестойкость.
– А кроме того, – продолжал капитан, которого, по всей видимости, не задела вспышка Ксинема, – еще и эти истории о новом пророке.
Ахкеймион резко вскинул голову.
– А что за истории? – осторожно спросил он. – Кто вам рассказывал их?
Это мог быть только Келлхус. А если Келлхус выжил… «Пожалуйста, Эсми! Пожалуйста, уцелей!»
– Каракка, рядом с которой мы стояли в Иотии, – сказал Меумарас. – Ее капитан как раз вернулся из Джокты. Он сказал, что у Людей Бивня сейчас только и разговоров, что о каком-то Келахе, чудотворце, способном выжать воду из песков пустыни.
Ахкеймион сам не заметил, когда прижал руку к груди. Сердце его бешено колотилось.
– Акка? – пробормотал Ксинем.
– Это он, Ксин… Это должен быть он.
– Вы его знаете? – со скептической улыбкой поинтересовался Меумарас.
Среди моряков слухи ценились на вес золота.
Но Ахкеймион не мог говорить. Он лишь вцепился в поручни: от радости у него закружилась голова.
Эсменет, наверное, жива. «Она жива!»
Но облегчение было даже более глубоким… При мысли о том, что с Келлхусом все в порядке, его сердце забилось быстрее.
– Спокойнее, спокойнее! – пробормотал капитан, обхватив Ахкеймиона за плечи.
Ахкеймион смотрел на него, ничего не соображая. Он едва не потерял сознание…
Келлхус. Чем он так взволновал его? Тем, что при нем он становился больше, чем есть на самом деле? Но кому, как не колдуну, знать вкус тех вещей, что выходят за пределы человеческих возможностей? Если колдуны и насмехались над людьми религиозными, то потому, что верующие относились к ним как к изгоям, потому что они, как казалось колдунам, ничего не понимали в той самой трансцендентности, которая якобы принадлежала исключительно им. А зачем повиноваться, когда можешь запрячь другого в ярмо?
– Да вы присядьте! – продолжал говорить Меумарас. Ахкеймион отстранил отечески заботливые руки капитана.
– Все нормально, – выдохнул он.
Эсменет и Келлхус. Они живы! Женщина, которая может спасти его сердце, и мужчина, который может спасти мир…
Он почувствовал на своем плече другую, более сильную руку. Ксинем.
– Оставьте его, – услышал он голос маршала. – Это плавание – лишь малая часть нашего путешествия.
– Ксин! – воскликнул Ахкеймион.
Ему хотелось рассмеяться, но помешала боль в горле. Капитан отошел; Ахкеймион так и не понял – то ли он сделал это из сострадания, то ли от смущения.
– Она жива, – сказал Ксинем. – Подумай только, как она обрадуется!
Отчего-то от его слов у Ахкеймиона перехватило дыхание. Ксинем, страдавший больше, чем он в состоянии был вообразить, позабыл о своей боли, чтобы…
О своей боли. Ахкеймион сглотнул, пытаясь изгнать возникшую в памяти картину: Ийок, стоящий перед ним, и в глазах с красными радужками – вялое сожаление.
Ахкеймион ухватился за друга. Их руки крепко сжались – в меру их безумия.
– Когда я вернусь, Ксин, там будет огонь.
Он окинул взглядом разбитые корабли имперского флота. Внезапно они показались ему скорее переходным периодом, чем концом, – словно надкрылья исполинских жуков.
Красногорлые чайки продолжали нести свою стражу.
– Огонь, – произнес Ахкеймион.
ГЛАВА 22
КАРАСКАНД
«Ибо все здесь – дань. Мы платим каждым вздохом, и вскоре кошелек наш опустеет».
Хроники Бивня, Книга Песней, глава 57, стих 3
«Подобно многим старым тиранам, я души не чаю в своих внуках. Я восхищаюсь их вспышками раздражения, их визгливым смехом, их странными капризами. Я злонамеренно балую их медовыми палочками. И я ловлю себя на том, что восхищаюсь их блаженным неведенем мира и миллиона его оскаленных зубов. Следует ли мне, как это сделал мой дедушка, выбить из них эту ребячливость? Или же мне следует снисходительно отнестись к их иллюзиям? Даже теперь, когда смерть стягивает вокруг меня свои призрачные заставы, я спрашиваю: "Почему невинность должна держать ответ перед миром?" Быть может, это мир должен держать ответ перед невинностью…
Да, я скорее склоняюсь к этому. Я устал нести ответственность…»
Стаджанас II, «Размышления»
4111 год Бивня, зима, Карасканд
На следующее утро над Караскандом висела пелена дыма. Город был испятнан пустошами пожаров, на которых то тут, то там виднелись огромные выпотрошенные постройки. Мертвые были повсюду: они грудами лежали перед дымящимися храмами, валялись в разграбленных дворцах и на площадях прославленных караскандских базаров. Коты лакали кровь из луж. Вороны выклевывали незрячие глаза.
Пение одинокой трубы скорбным эхом разнеслось над крышами. Все еще хмельные после вчерашнего, Люди Бивня зашевелились, предвидя день покаяния и мрачного празднования. Но из разных районов города стали доноситься голоса других труб – призыв к оружию. Рыцари в железных доспехах затопали по улицам, выкрикивая: «Тревога! Тревога!»
Те, кто взобрался на южные стены, увидели огромные отряды всадников в разноцветных одеждах, что перехлестнули через гребень холма и теперь скатывались вниз по склонам, поросшим редким лесом. Каскамандри I, падиражда Киана, наконец-то лично повел военные действия против айнрити.
Великие Имена отчаянно пытались собрать своих танов и баронов, но это было безнадежно, ибо люди рассеялись но всему городу. Готьелк все еще был не в себе после гибели младшего сына, Гурньяу, и от него ничего нельзя было добиться. А тидонцы отказались покидать город без своего возлюбленного графа Агансанорского. Длинноволосые туньеры после недавней смерти принца Скайельта распались на плохо организованные отряды и теперь безответственно вернулись к грабежу. А айнонские палатины, когда Чеферамунни оказался на смертном ложе, принялись враждовать между собой. Трубы звали и звали, но мало было тех, кто откликнулся на их зов, слишком мало.
Фанимские кавалеристы спустились с холмов так быстро, что большую часть осадных лагерей Священного воинства пришлось бросить, вместе с военными машинами и съестными припасами. Отступавшие рыцари подожгли несколько лагерей, чтобы добро не попало в руки язычников. Сотни больных, неспособных спасаться бегством, были брошены на произвол судьбы. Отряды рыцарей-айнрити, пытавшихся противиться продвижению падираджи, быстро оттеснили или обратили в бегство, а по их следам катились волны улюлюкающих всадников. На протяжении утра Великие Имена лихорадочно собирали тех, кто остался за пределами Карасканда, и прилагали все усилия, чтобы организовать оборону городских стен.
Победа обернулось ловушкой. Они оказались заточены в городе, который уже на протяжении нескольких недель пребывал в осаде. Великие Имена приказали быстро обследовать продовольственные запасы. Когда они узнали, что Имбейян, поняв, что потерял Карасканд, сжег городские амбары, они впали в отчаяние. И конечно же, огромные кладовые последнего оплота города, Цитадели Пса, были уничтожены Багряными Шпилями. Разрушенная крепость все еще горела, маяком возвышаясь над самым восточным из холмов Карасканда.
Восседая на роскошном канапе, окруженный советниками и многочисленными детьми, Каскамандри аб Теферокар наблюдал с террасы брошенной виллы, расположенной на склоне холма, как огромные крылья его армии неумолимо смыкаются вокруг Карасканда. Прижавшись к его огромному, словно у кита, животу, очаровательные дочки падираджи засыпали отца вопросами о том, что здесь произошло. На протяжении нескольких месяцев он наблюдал за Священным воинством из роскошных святилищ Кораши, из возвышенного дворца «Белое солнце» в Ненсифоне. Он положился на проницательность и талант своих полководцев. Он презирал идолопоклонников-айнрити, считая их варварами, ничего не смыслящими в войне.
Но с этим было покончено.
Чтобы возместить ущерб, причиненный его недосмотром, падираджа собрал воинство, достойное его предков, некогда ведших джихад. В него входили те, кто выжил при Анвурате, – около шестидесяти тысяч сильных воинов, под командованием несравненного Кинганьехои, отказавшегося от вражды с падираждой; гранды Чианадини, родины кианцев, и с ними около сорока тысяч кавалеристов под командованием блестящего и безжалостного Фанайяла, сына Каскамандри; и давний данник Каскамандри, Пиласаканда, король Гиргаша, чей вассал Хетмен вел с собой тридцать тысяч чернокожих фаним и сто мастодонтов из языческого Нильнамеша. Эти последние вызывали у падираджи особенную гордость, в то время как его дочери при виде неуклюжих гигантов ахали и хихикали.
Когда спустился вечер, падираджа приказал штурмовать стены города, в надежде воспользоваться тем смятением, что охватило идолопоклонников при виде его преимущества. Принесли лестницы, сделанные еще плотниками-айнрити, и прикатили единственную осадную башню, захваченную в целости и сохранности, и вдоль стен, примыкающих к Вратам Слоновой Кости, вспыхнул яростный бой. Мастодонтов впрягли в огромный таран, окованный железом, – тоже сделанный Людьми Бивня, – и вскоре раскатистый рокот барабанов и трубные вопли слонов перекрыли крики дерущихся. Но железные люди отказывались сдавать стены, и кианцы с гиргашцами понесли ужасающие потери – в том числе четырнадцать мастодонотов, сожженных заживо кипящей смолой. Младшая из дочерей Каскамандри, прекрасная Сироль, расплакалась.
Когда солнце наконец зашло, Люди Бивня встретили темноту с облегчением и ужасом. С облегчением – потому что сегодня сумели спастись. А с ужасом – потому что все равно были обречены.
Низкое стаккато барабанной дроби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97