Не могло быть никаких сомнений в том, что Келлхус – кишаурим, поскольку он имел связь со Скеаосом, а Скеаос был явным кишауримом. Не вызывало сомнений и то, что князь строит из себя пророка – во всяком случае, после инцидента с Саубоном это стало очевидным. И ему совершенно неоткуда было узнать, что Мартем – всего лишь наживка, поскольку Конфас не делился своим планом ни с кем, кроме самого генерала. Следовательно, в неудаче повинен Мартем, даже если он слишком упрям, чтобы признать это.
Но это была лишь еще одна из бесчисленных несправедливостей со стороны Конфаса. Даже если бы Мартем давал себе труд обижаться на него, что было не в его духе, сейчас ему хватало других мыслей – он боялся.
Он сам толком не понимал, когда это произошло, но в какой-то момент их длинного пути через Гедею Мартем перестал верить, что князь Атритау разыгрывает из себя пророка. Мартем, конечно же, не решил, что этот человек – настоящий пророк, нет, он просто больше не знал, что и думать…
Но вскоре он понял – и ужаснулся. Мартем от природы был человеком верным и ценил свое положение советника Икурея Конфаса. Он часто думал, что затем и родился на свет, чтобы служить деятельному экзальт-генералу, чтобы уравновешивать несомненный гений этого человека более приземленными замечаниями. «Таланту нужно напоминать о практичности», – часто думал Мартем. Какими бы восхитительными ни были пряности, без соли не обойдешься.
Но если Келлхус на самом деле… Что тогда станет с его верностью?
Мартем размышлял об этом, сидя среди тысяч вспотевших людей, что сошлись послушать проповедь – первую после безумия, которым сопровождалось прибытие в Шайгек. Впереди высился древний Ксийосер, Великий зиккурат, гора отполированного черного камня – столь огромная, что при виде ее казалось уместным спрятать лицо и упасть ниц. Вокруг раскинулась плодородная долина дельты Семписа, усыпанная зиккуратами поменьше, рукавами реки, болотами, поросшими тростником, и бесконечными рисовыми полями. В безоблачном небе пылало добела раскаленное солнце.
Собравшиеся люди смеялись и разговаривали. Некоторое время Мартем наблюдал, как сидящая перед ним пара делит скромную трапезу, состоящую из хлеба и лука. Потом он понял, что люди вокруг старательно избегают его взгляда. Он подумал, что их, быть может, пугает его форма и синий плащ, придающие ему вид знатного дворянина. Мартем переводил взгляд с одного соседа на другого и пытался сообразить, что такого им можно сказать, чтобы они успокоились. Но он так и не смог заставить себя завести разговор.
Его затопило ощущение одиночества. Он снова подумал о Конфасе.
Потом он увидел вдалеке князя Келлхуса – тот спускался по колоссальной лестнице Ксийосера. Мартем заулыбался, как будто встретил в толчее чужеземного базара старого друга.
«Что он скажет?»
Когда Мартем только начинал посещать импровизации, он полагал, что Келлхус будет вести либо еретические речи, либо такие, от которых можно легко отмахнуться. Но оказалось иначе. Князь Келлхус повторял слова Древних Пророков и Айнри Сейена так, словно они были его собственными. Ничего из сказанного им не противоречило бесчисленным проповедям, которые Мартему доводилось слышать, – хотя сами эти проповеди частенько противоречили друг другу. Казалось, будто князь ищет некие истины, некие невысказанные смыслы того, во что верят благочестивые айнрити.
Слушать его было все равно что узнавать то, что ты уже подсознательно знал и так.
«Божий князь» – так называли его некоторые. «Изливающий свет».
Его белое шелковое одеяние сияло в лучах солнца. Князь остановился, немного не дойдя до конца лестницы, и оглядел волнующуюся толпу. В его облике сквозило великолепие, как будто Келлхус сошел не с зиккурата, а с небес. Внезапно Мартему сделалось страшно: он осознал, что не видел ни как этот человек поднимался на зиккурат, ни как он спускался с вершины колоссальной постройки. Он просто… просто заметил его.
Генерал обозвал себя дураком.
– Пророк Ангешраэль, – изрек князь Келлхус, – спустился с горы Эшки, где он постился.
Толпа мгновенно смолкла; сделалось так тихо, что Мартем слышал шум ветра.
– Хузьелт – так говорит нам Бивень – послал ему зайца, чтобы Ангешраэль мог наконец-то поесть. Пророк освежевал зайца, дар Хузьелта, и развел костер, чтобы насладиться трапезой. Когда он поел и был доволен, божественный Хузьелт, Святой Охотник, присоединился к нему у костра, ибо в те дни боги еще не отдали мир на попечение людей. Ангешраэль, узнав в нем бога, тут же упал на колени рядом с костром, не думая, куда опустит лицо.
Принц вдруг улыбнулся.
– Словно юноша в брачную ночь, он промазал из-за охватившего его пыла…
Мартем расхохотался вместе с тысячной толпой. Как-то так получилось, что солнце запылало еще ярче.
– И бог спросил: «Почему наш пророк опустился лишь на колени? Разве пророки людей не подобны прочим людям? Разве не подобает им падать ниц?» Ангешраэль ответил: «Но передо мной огонь». На что несравненный Хузьелт сказал: «Огонь горит на земле, и то, что поглощает огонь, становится землей. Я – твой бог. Пади же ниц».
Князь сделал паузу.
– И тогда Ангешраэль – так говорит нам Бивень – опустил лицо в пламя.
Невзирая на душный, влажный воздух, Мартема охватила дрожь. Сколько раз – особенно в детстве, – когда он смотрел на костер, ему приходила мысль опустить лицо в огонь – чтобы почувствовать то же, что когда-то чувствовал пророк?
Ангешраэль. Сожженный Пророк. «Он опустил лицо в огонь! В огонь!»
– Подобно Ангешраэлю, – продолжал князь, – мы опускаемся на колени перед костром…
Мартем затаил дыхание. Жар хлынул сквозь него – или ему показалось?
– Истина! – воскликнул князь Келлхус так, словно называл имя, знакомое каждому человеку. – Огонь Истины! Истины того, кем вы являетесь…
Голос его звучал гулко.
– Вы слабы. Вы одиноки. Вы не любите того, кого вам следовало бы любить. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. Вы понимаете куда меньше, чем делаете вид…
Келлхус вскинул руку, словно добиваясь от собравшихся еще большей тишины.
– Вот что вы есть. Слабость, одиночество, незнание, похоть, страх и непонимание. Но даже сейчас вы способны ощущать огонь истины. Даже сейчас он снедает вас!
Он опустил руку.
– Но вы не падаете ниц. Нет, не падаете…
Взгляд его блестящих глаз остановился на Мартеме, и генерал почувствовал, как у него сдавило горло, почувствовал, как стучит молоточек сердца, пригоняя кровь к лицу.
«Он смотрит мне в душу. Он свидетельствует…»
– Но почему? – вопросил князь, и в голосе его чувствовалась непостижимая старая мука. – В муке огня таится бог. А в боге кроется избавление. Каждый из вас владеет ключом к собственному спасению. Вы уже стоите на коленях. Но вы до сих пор не пали ниц и не коснулись лицом земли. Вы слабы. Вы одиноки. Вы не знаете тех, кто любит вас. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. И вы понимаете куда меньше, чем делаете вид!
Мартем скривился. Эти слова наполнили его болью, а мысли закружились вихрем от понимания чего-то и знакомого, и неведомого одновременно. «Это я… он говорит обо мне!»
– Есть ли среди вас тот, кто станет это отрицать? Тишина. Кто-то заплакал.
– Но вы это отрицаете! – воскликнул князь Келлхус, словно любовник, столкнувшийся с женской неверностью. – Все вы! Вы опускаетесь на колени, но жульничаете – жульничаете с огнем собственного сердца! Вы извергаете ложь за ложью, крича, что этот огонь – не Истина. Что вы сильны. Что вы не одиноки. Что вы знаете тех, кто вас любит. Что вы не вожделеете непотребств. Что вы не боитесь своих братьев. Что вы понимаете все!
Сколько раз Мартему доводилось лгать подобным образом? Мартем Практичный. Мартем Реалист. Сколько раз он был таким, если прекрасно понимает слова князя Келлхуса?
– Но в тайные моменты – да, в тайные моменты – эти отрицания звучат неискренне – верно? В тайные моменты вы видите, что ваша жизнь – фарс. И вы плачете! И вы спрашиваете, что не так! И вы восклицаете: «Почему я не могу быть сильным?»
Он спрыгнул вниз на несколько ступенек.
«Почему я не могу быть сильным?»
У Мартема заболело горло – заболело, словно он сам выкрикнул эти слова.
– Да потому, – негромко произнес князь, – что вы лжете. И Мартем исступленно подумал: «Кожа и волосы… Он всего лишь человек!»
– Вы слабы потому, что притворяетесь сильными. Теперь его голос сделался бесплотным, он словно шептал на ухо каждому из тысячи присутствующих.
– Вы одиноки потому, что непрестанно лжете. Вы вожделеете непотребств потому, что не сознаетесь в своей похоти. Вы боитесь брата, ибо боитесь того, что он видит. Вы мало понимаете – ведь для того, чтобы научиться чему-то, вы должны признать, что ничего не знаете.
Как можно уместить всю жизнь на ладони?
– Вы видите трагедию? – умоляюще вопросил князь. – Писания велят нам быть как боги, быть большим, чем мы есть. А что мы такое? Слабые люди со сварливыми, завистливыми сердцами, задыхающиеся под саваном собственной лжи. Люди, которые остаются слабыми, потому что не могут сознаться в собственной слабости.
И это слово – «слабость» – будто сорвалось с небес, пришло откуда-то извне, и на миг человек, произнесший его, стал уже не человеком, а земной оболочкой чего-то неизмеримо большего. «Слабость…» Слово, слетевшее не с человеческих уст…
И Мартем понял.
«Я нахожусь в присутствии Бога».
Ужас и блаженство. Гнев его глаз. Сияние его кожи. Повсюду. Присутствие Бога.
Наконец-то остановиться, оказаться связанным тем, что скрепляет весь мир, и увидеть, как низко ты пал. И Мартему показалось, что он впервые находится здесь, как будто на самом деле быть собой – быть здесь! – возможно лишь в присутствии ясности, которая есть Бог.
Здесь…
Невозможность втянуть сладкий воздух солеными губами. Тайна взволнованной души и хитрого разума. Притягательность накопившихся страстей. Невозможность.
Невозможность…
Чудо пребывания здесь.
– Опуститесь на колени вместе со мной, – произнес голос ниоткуда. – Возьмите меня за руку и не бойтесь. Опустите лицо в горнило.
Момент для завершающих слов был подготовлен – для слов, что восходили к священному писанию его сердца. Момент восторга.
Люди закричали, и Мартем вскрикнул вместе со всеми. Некоторые плакали, не таясь, и Мартем плакал вместе с ними. Другие тянули руки к Келлхусу, словно пытаясь удержать его образ. Мартем поднял два пальца, чтобы коснуться далекого лица.
Он не мог сказать, как долго Келлхус говорил. Но он говорил о многом, и куда бы ни ступала его нога, мир вокруг изменялся. «Что это означает – быть воином? Разве война – не огонь? Не горнило? Разве война не есть самое верное свидетельство нашей слабости?» Он даже научил их гимну, который, как он сказал, явился ему во сне. И песня тронула их так, как могла тронуть только песня извне. Гимн богам. До скончания своих дней Мартем будет, просыпаясь, слышать эту песню.
А потом, когда люди столпились вокруг Келлхуса, падая на колени и осторожно целуя край белого одеяния, он велел им встать, напомнив, что он – всего лишь человек, такой же, как и все прочие люди. И в конце концов, когда людской поток донес Мартема до князя, невозможные голубые глаза мягко взглянули на него, не обращая внимания ни на позолоченную кирасу, ни на синий плащ, ни на знаки общественного положения.
– Я ждал вас, генерал.
Взволнованный гул толпы вдруг сделался далеким, хотя вокруг по-прежнему бушевало людское море. Мартем мог лишь глядеть – лишившийся дара речи, трепещущий от благоговения и преисполненный благодарности…
– Вас послал Конфас. Но теперь все изменилось. Верно? И Мартем почувствовал себя, словно ребенок перед отцом, что не в силах ни солгать, ни сказать правду.
Пророк кивнул, как будто что-то услышал.
– И что же теперь будет с вашей верностью? Где-то вдали, на грани слышимости, закричали люди. Мартем смотрел, как пророк повернул голову, поднял руку, окруженную золотистым ореолом, и поймал несущийся на него кулак, в котором был зажат длинный нож.
«Покушение», – безучастно подумал Мартем.
Человека, что стоял сейчас перед ним, невозможно было убить. Теперь Мартем это знал.
Толпа пригвоздила незадачливого убийцу к земле. Мартем успел заметить окровавленное лицо…
Пророк снова повернулся к нему.
– Я не стану рвать твое сердце надвое, – сказал он. – Приходи ко мне снова – когда будешь готов.
– Я вас предупреждаю, Пройас. С этим человеком необходимо что-то делать.
Икурей Конфас вложил в слова больше чувств, чем намеревался. Но таковы уж были нынешние времена, провоцирующие сильные чувства.
Конрийский принц откинулся на спинку походного стула и невозмутимо взглянул на него, рассеянно теребя аккуратно подстриженную бороду.
– И что вы предлагаете?
«Ну наконец-то».
– Созвать в полном составе совет Великих и Меньшихимен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Но это была лишь еще одна из бесчисленных несправедливостей со стороны Конфаса. Даже если бы Мартем давал себе труд обижаться на него, что было не в его духе, сейчас ему хватало других мыслей – он боялся.
Он сам толком не понимал, когда это произошло, но в какой-то момент их длинного пути через Гедею Мартем перестал верить, что князь Атритау разыгрывает из себя пророка. Мартем, конечно же, не решил, что этот человек – настоящий пророк, нет, он просто больше не знал, что и думать…
Но вскоре он понял – и ужаснулся. Мартем от природы был человеком верным и ценил свое положение советника Икурея Конфаса. Он часто думал, что затем и родился на свет, чтобы служить деятельному экзальт-генералу, чтобы уравновешивать несомненный гений этого человека более приземленными замечаниями. «Таланту нужно напоминать о практичности», – часто думал Мартем. Какими бы восхитительными ни были пряности, без соли не обойдешься.
Но если Келлхус на самом деле… Что тогда станет с его верностью?
Мартем размышлял об этом, сидя среди тысяч вспотевших людей, что сошлись послушать проповедь – первую после безумия, которым сопровождалось прибытие в Шайгек. Впереди высился древний Ксийосер, Великий зиккурат, гора отполированного черного камня – столь огромная, что при виде ее казалось уместным спрятать лицо и упасть ниц. Вокруг раскинулась плодородная долина дельты Семписа, усыпанная зиккуратами поменьше, рукавами реки, болотами, поросшими тростником, и бесконечными рисовыми полями. В безоблачном небе пылало добела раскаленное солнце.
Собравшиеся люди смеялись и разговаривали. Некоторое время Мартем наблюдал, как сидящая перед ним пара делит скромную трапезу, состоящую из хлеба и лука. Потом он понял, что люди вокруг старательно избегают его взгляда. Он подумал, что их, быть может, пугает его форма и синий плащ, придающие ему вид знатного дворянина. Мартем переводил взгляд с одного соседа на другого и пытался сообразить, что такого им можно сказать, чтобы они успокоились. Но он так и не смог заставить себя завести разговор.
Его затопило ощущение одиночества. Он снова подумал о Конфасе.
Потом он увидел вдалеке князя Келлхуса – тот спускался по колоссальной лестнице Ксийосера. Мартем заулыбался, как будто встретил в толчее чужеземного базара старого друга.
«Что он скажет?»
Когда Мартем только начинал посещать импровизации, он полагал, что Келлхус будет вести либо еретические речи, либо такие, от которых можно легко отмахнуться. Но оказалось иначе. Князь Келлхус повторял слова Древних Пророков и Айнри Сейена так, словно они были его собственными. Ничего из сказанного им не противоречило бесчисленным проповедям, которые Мартему доводилось слышать, – хотя сами эти проповеди частенько противоречили друг другу. Казалось, будто князь ищет некие истины, некие невысказанные смыслы того, во что верят благочестивые айнрити.
Слушать его было все равно что узнавать то, что ты уже подсознательно знал и так.
«Божий князь» – так называли его некоторые. «Изливающий свет».
Его белое шелковое одеяние сияло в лучах солнца. Князь остановился, немного не дойдя до конца лестницы, и оглядел волнующуюся толпу. В его облике сквозило великолепие, как будто Келлхус сошел не с зиккурата, а с небес. Внезапно Мартему сделалось страшно: он осознал, что не видел ни как этот человек поднимался на зиккурат, ни как он спускался с вершины колоссальной постройки. Он просто… просто заметил его.
Генерал обозвал себя дураком.
– Пророк Ангешраэль, – изрек князь Келлхус, – спустился с горы Эшки, где он постился.
Толпа мгновенно смолкла; сделалось так тихо, что Мартем слышал шум ветра.
– Хузьелт – так говорит нам Бивень – послал ему зайца, чтобы Ангешраэль мог наконец-то поесть. Пророк освежевал зайца, дар Хузьелта, и развел костер, чтобы насладиться трапезой. Когда он поел и был доволен, божественный Хузьелт, Святой Охотник, присоединился к нему у костра, ибо в те дни боги еще не отдали мир на попечение людей. Ангешраэль, узнав в нем бога, тут же упал на колени рядом с костром, не думая, куда опустит лицо.
Принц вдруг улыбнулся.
– Словно юноша в брачную ночь, он промазал из-за охватившего его пыла…
Мартем расхохотался вместе с тысячной толпой. Как-то так получилось, что солнце запылало еще ярче.
– И бог спросил: «Почему наш пророк опустился лишь на колени? Разве пророки людей не подобны прочим людям? Разве не подобает им падать ниц?» Ангешраэль ответил: «Но передо мной огонь». На что несравненный Хузьелт сказал: «Огонь горит на земле, и то, что поглощает огонь, становится землей. Я – твой бог. Пади же ниц».
Князь сделал паузу.
– И тогда Ангешраэль – так говорит нам Бивень – опустил лицо в пламя.
Невзирая на душный, влажный воздух, Мартема охватила дрожь. Сколько раз – особенно в детстве, – когда он смотрел на костер, ему приходила мысль опустить лицо в огонь – чтобы почувствовать то же, что когда-то чувствовал пророк?
Ангешраэль. Сожженный Пророк. «Он опустил лицо в огонь! В огонь!»
– Подобно Ангешраэлю, – продолжал князь, – мы опускаемся на колени перед костром…
Мартем затаил дыхание. Жар хлынул сквозь него – или ему показалось?
– Истина! – воскликнул князь Келлхус так, словно называл имя, знакомое каждому человеку. – Огонь Истины! Истины того, кем вы являетесь…
Голос его звучал гулко.
– Вы слабы. Вы одиноки. Вы не любите того, кого вам следовало бы любить. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. Вы понимаете куда меньше, чем делаете вид…
Келлхус вскинул руку, словно добиваясь от собравшихся еще большей тишины.
– Вот что вы есть. Слабость, одиночество, незнание, похоть, страх и непонимание. Но даже сейчас вы способны ощущать огонь истины. Даже сейчас он снедает вас!
Он опустил руку.
– Но вы не падаете ниц. Нет, не падаете…
Взгляд его блестящих глаз остановился на Мартеме, и генерал почувствовал, как у него сдавило горло, почувствовал, как стучит молоточек сердца, пригоняя кровь к лицу.
«Он смотрит мне в душу. Он свидетельствует…»
– Но почему? – вопросил князь, и в голосе его чувствовалась непостижимая старая мука. – В муке огня таится бог. А в боге кроется избавление. Каждый из вас владеет ключом к собственному спасению. Вы уже стоите на коленях. Но вы до сих пор не пали ниц и не коснулись лицом земли. Вы слабы. Вы одиноки. Вы не знаете тех, кто любит вас. Вы вожделеете непотребств. Вы боитесь даже собственных братьев. И вы понимаете куда меньше, чем делаете вид!
Мартем скривился. Эти слова наполнили его болью, а мысли закружились вихрем от понимания чего-то и знакомого, и неведомого одновременно. «Это я… он говорит обо мне!»
– Есть ли среди вас тот, кто станет это отрицать? Тишина. Кто-то заплакал.
– Но вы это отрицаете! – воскликнул князь Келлхус, словно любовник, столкнувшийся с женской неверностью. – Все вы! Вы опускаетесь на колени, но жульничаете – жульничаете с огнем собственного сердца! Вы извергаете ложь за ложью, крича, что этот огонь – не Истина. Что вы сильны. Что вы не одиноки. Что вы знаете тех, кто вас любит. Что вы не вожделеете непотребств. Что вы не боитесь своих братьев. Что вы понимаете все!
Сколько раз Мартему доводилось лгать подобным образом? Мартем Практичный. Мартем Реалист. Сколько раз он был таким, если прекрасно понимает слова князя Келлхуса?
– Но в тайные моменты – да, в тайные моменты – эти отрицания звучат неискренне – верно? В тайные моменты вы видите, что ваша жизнь – фарс. И вы плачете! И вы спрашиваете, что не так! И вы восклицаете: «Почему я не могу быть сильным?»
Он спрыгнул вниз на несколько ступенек.
«Почему я не могу быть сильным?»
У Мартема заболело горло – заболело, словно он сам выкрикнул эти слова.
– Да потому, – негромко произнес князь, – что вы лжете. И Мартем исступленно подумал: «Кожа и волосы… Он всего лишь человек!»
– Вы слабы потому, что притворяетесь сильными. Теперь его голос сделался бесплотным, он словно шептал на ухо каждому из тысячи присутствующих.
– Вы одиноки потому, что непрестанно лжете. Вы вожделеете непотребств потому, что не сознаетесь в своей похоти. Вы боитесь брата, ибо боитесь того, что он видит. Вы мало понимаете – ведь для того, чтобы научиться чему-то, вы должны признать, что ничего не знаете.
Как можно уместить всю жизнь на ладони?
– Вы видите трагедию? – умоляюще вопросил князь. – Писания велят нам быть как боги, быть большим, чем мы есть. А что мы такое? Слабые люди со сварливыми, завистливыми сердцами, задыхающиеся под саваном собственной лжи. Люди, которые остаются слабыми, потому что не могут сознаться в собственной слабости.
И это слово – «слабость» – будто сорвалось с небес, пришло откуда-то извне, и на миг человек, произнесший его, стал уже не человеком, а земной оболочкой чего-то неизмеримо большего. «Слабость…» Слово, слетевшее не с человеческих уст…
И Мартем понял.
«Я нахожусь в присутствии Бога».
Ужас и блаженство. Гнев его глаз. Сияние его кожи. Повсюду. Присутствие Бога.
Наконец-то остановиться, оказаться связанным тем, что скрепляет весь мир, и увидеть, как низко ты пал. И Мартему показалось, что он впервые находится здесь, как будто на самом деле быть собой – быть здесь! – возможно лишь в присутствии ясности, которая есть Бог.
Здесь…
Невозможность втянуть сладкий воздух солеными губами. Тайна взволнованной души и хитрого разума. Притягательность накопившихся страстей. Невозможность.
Невозможность…
Чудо пребывания здесь.
– Опуститесь на колени вместе со мной, – произнес голос ниоткуда. – Возьмите меня за руку и не бойтесь. Опустите лицо в горнило.
Момент для завершающих слов был подготовлен – для слов, что восходили к священному писанию его сердца. Момент восторга.
Люди закричали, и Мартем вскрикнул вместе со всеми. Некоторые плакали, не таясь, и Мартем плакал вместе с ними. Другие тянули руки к Келлхусу, словно пытаясь удержать его образ. Мартем поднял два пальца, чтобы коснуться далекого лица.
Он не мог сказать, как долго Келлхус говорил. Но он говорил о многом, и куда бы ни ступала его нога, мир вокруг изменялся. «Что это означает – быть воином? Разве война – не огонь? Не горнило? Разве война не есть самое верное свидетельство нашей слабости?» Он даже научил их гимну, который, как он сказал, явился ему во сне. И песня тронула их так, как могла тронуть только песня извне. Гимн богам. До скончания своих дней Мартем будет, просыпаясь, слышать эту песню.
А потом, когда люди столпились вокруг Келлхуса, падая на колени и осторожно целуя край белого одеяния, он велел им встать, напомнив, что он – всего лишь человек, такой же, как и все прочие люди. И в конце концов, когда людской поток донес Мартема до князя, невозможные голубые глаза мягко взглянули на него, не обращая внимания ни на позолоченную кирасу, ни на синий плащ, ни на знаки общественного положения.
– Я ждал вас, генерал.
Взволнованный гул толпы вдруг сделался далеким, хотя вокруг по-прежнему бушевало людское море. Мартем мог лишь глядеть – лишившийся дара речи, трепещущий от благоговения и преисполненный благодарности…
– Вас послал Конфас. Но теперь все изменилось. Верно? И Мартем почувствовал себя, словно ребенок перед отцом, что не в силах ни солгать, ни сказать правду.
Пророк кивнул, как будто что-то услышал.
– И что же теперь будет с вашей верностью? Где-то вдали, на грани слышимости, закричали люди. Мартем смотрел, как пророк повернул голову, поднял руку, окруженную золотистым ореолом, и поймал несущийся на него кулак, в котором был зажат длинный нож.
«Покушение», – безучастно подумал Мартем.
Человека, что стоял сейчас перед ним, невозможно было убить. Теперь Мартем это знал.
Толпа пригвоздила незадачливого убийцу к земле. Мартем успел заметить окровавленное лицо…
Пророк снова повернулся к нему.
– Я не стану рвать твое сердце надвое, – сказал он. – Приходи ко мне снова – когда будешь готов.
– Я вас предупреждаю, Пройас. С этим человеком необходимо что-то делать.
Икурей Конфас вложил в слова больше чувств, чем намеревался. Но таковы уж были нынешние времена, провоцирующие сильные чувства.
Конрийский принц откинулся на спинку походного стула и невозмутимо взглянул на него, рассеянно теребя аккуратно подстриженную бороду.
– И что вы предлагаете?
«Ну наконец-то».
– Созвать в полном составе совет Великих и Меньшихимен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97