Кишаурим падираджи! Это все их…
– Вина? Ты говоришь про вину, Гаоарта? – поинтересовался Древний Отец. – Про тот самый яд, который мы должны высосать из этого мира?
Тварь, именуемая Сарцеллом, вскинула руки в тщетной попытке защититься. На нее словно бы обрушилась вся чудовищная, колоссальная слава Консульта.
– Простите! Умоляю!
Крохотные глаза закрылись, но тварь, именуемая Сарцеллом, не могла сказать, отчего – от скуки или задумчивости. Когда же они открылись, то казались голубоватыми, словно катаракта.
– Еще одна задача, Гаоарта. Еще одна задача во имя злобы. Тварь рухнула ничком перед Синтезом, корчась от мучительной боли.
– Все, что угодно! – выдохнула она. – Все, что угодно! Я вырву сердце любому! Выколю глаза! Я предам весь мир забвению!
– Священное воинство обречено. Мы должны иным образом разделаться с кишаурим…
Глаза снова закрылись.
– Ты должен проследить, чтобы этот Келлхус умер вместе с остальными Людьми Бивня. Он не должен спастись.
И тварь, именуемая Сарцеллом, забыла о снеге. Месть! Месть станет бальзамом для сожженной кожи!
– А теперь закрой лицо, – проскрежетал Синтез, и Гаоарта ощутил, как бескрайняя сила, древняя, вековая, хлынула из красного горла.
С разрушенных стен то тут, то там потекли ручейки пыли. Гаоарта повиновался, ибо не мог не повиноваться, – но кричал, ибо не мог не кричать.
Комкая послание Пройаса в руке, Найюр шагал по застеленному коврами коридору скромной, но стратегически выгодно расположенной виллы, которую занял конрийский принц. Он помедлил, прежде чем выйти на залитый светом квадрат внутреннего двора, задержавшись под вычурным двойным сводом, характерным для кианской архитектуры. Кусок засохшей апельсиновой шкурки, длиной не больше пальца Найюра, лежал, свернувшись, в пыли, окружающей черное мраморное основание левого пилястра. Скюльвенд не задумываясь сгреб шкурку и сунул в рот, скривившись от горечи.
С каждым днем он становился все более голодным.
«Мой сын! Как они могли так назвать моего сына?»
Пройас ожидал его у трех прудиков, расположенных в центре двора; он стоял там вместе с двумя людьми, которых Найюр не узнал, – с имперским офицером и шрайским рыцарем. Полуденные облака образовали на небе неповоротливую процессию, волоча свои тени по залитым солнцем холмам.
Карасканд. Город, что станет их гробницей. «Он сделал это, чтобы позлить меня. Чтобы напомнить о предмете моей ненависти!»
Пройас заметил его первым.
– Найюр, как хорошо…
– Я не читал, – прорычал скюльвенд, швырнув скомканный лист к ногам принца. – Если ты хочешь посоветоваться со мной, присылай слово, а не каракули.
Лицо Пройаса потемнело.
– Да, конечно, – натянуто произнес он.
Он кивнул двум незнакомцам, словно бы пытаясь сохранить некоторые внешние приличия, подобие джнана.
– Эти люди предъявили своего рода иск, дабы заручиться моей поддержкой. Ты нужен, чтобы утвердить его.
Пораженный внезапным ужасом, Найюр уставился на имперского офицера, увидев знаки различия, вычеканенные у горловины его кирасы. И конечно же, на нем была синяя накидка…
Офицер нахмурился, потом обменялся многозначительным взглядом со своим спутником.
– Похоже, мозги у него тоже отощали, – сказал офицер голосом, слишком хорошо знакомым Найюру.
Он внезапно вспомнил, как этот голос плыл над трупами его соплеменников – после битвы при Кийуте. Икурей Конфас… Перед ним стоял сам экзальт-генерал! Как он умудрился не узнать его?
«Безумие нарастает!»
Найюр сощурился и представил себе, как сидит на груди у Конфаса и отрезает ему нос, словно ребенок, копающийся в грязи.
– Чего он хочет? – пролаял он, обращаясь к Пройасу. Он взглянул на шрайского рыцаря и осознал, что и его тоже где-то видел, хоть и не помнит имени. На груди у рыцаря-командора висел маленький золотой Бивень, прятавшийся в складках накидки.
Вместо Пройаса на его вопрос ответил Конфас.
– Чего я хочу, неотесанный варвар, так это истины.
– Истины?
– Господин Сарцелл, – пояснил Пройас, – объявил, что у него имеются новости об Атритау.
Найюр уставился на рыцаря, впервые заметив повязки у него на руках и странную сеточку воспаленных линий на красивом лице.
– Об Атритау? Это каким же образом?
– К нам обратились три человека, движимые благочестием, – произнес Сарцелл. – Они клянутся, что один человек, много лет водивший караваны на север и погибший при переходе через пустыню, сказал им, что князь Келлхус никак не может быть тем, за кого себя выдает.
Шрайский рыцарь странно улыбнулся – видимо, ожоги на его лице были довольно болезненными.
– По их словам, суть в том, – неумолимо продолжал Сарцелл, – что у их короля, Этелария, нет наследников. Род Моргхандов вот-вот угаснет, как говорят, навеки. А это означает, что Анасуримбор Келлхус – самозванец.
Тишину нарушила далекая дробь кианских барабанов. Найюр снова повернулся к Пройасу.
– Ты сказал, что они хотят твоей поддержки. В чем?
– Да просто ответь на вопрос, черт тебя побери! – взорвался Конфас.
Игнорируя экзальт-генерала, Найюр и Пройас обменялись взглядами, полными искренности и признания. Невзирая на их ссоры, за последние недели подобные взгляды сделались пугающе привычными.
– Они думают, – сказал Пройас, – что с моей поддержкой смогут предъявить Келлхусу обвинение, не вызвав войны между нашими людьми.
– Предъявить Келлхусу обвинение?
– Да… В том, что он – лжепророк, согласно Закону Бивня. Найюр нахмурился.
– А зачем тебе понадобилось мое слово?
– Затем, что я тебе доверяю.
Найюр сглотнул. «Чужеземные псы! – бушевал кто-то внутри него. – Коровы!»
На лице Конфаса промелькнуло выражение тревоги.
– Несомненно, прославленный принц Конрии, – заметил Сарцелл, – не пожелает иметь ничего общего со слухами…
– Равно как и со столь зловещим делом! – огрызнулся Пройас.
У Найюра на скулах заиграли желваки; он свирепо уставился на шраиского рыцаря, размышляя, отчего у человека на лице могли появиться столь странно расположенные, ожоги. Он подумал о битве при Анвурате, о том, с каким удовольствием всадил тогда нож в грудь Келлхусу – или той твари, что притворялась им. Он подумал о Серве, задыхающейся под ним, и от внезапной боли на глаза навернулись слезы. Только она знала его сердце. Только она понимала его, когда он просыпался в слезах…
Серве, первая жена его сердца.
«Я должен владеть ею! – рыдал кто-то у него в душе. – Она принадлежит мне!»
Такая красивая… «Моя добыча!»
Внезапно все стихло, как будто мир пропитался оцепенением и тяжестью. И Найюр понял – без терзаний, без разочарования, – что Анасуримбор Моэнгхус оказался за пределами его досягаемости. Невзирая на всю его ненависть, всю ярость, кровавый след, по которому он шел, окончился здесь… В городе.
«Мы покойники. Все мы».
Если уж Карасканду суждено сделаться их гробницей, он позаботится, чтобы сперва здесь пролилась кое-чья кровь.
«Но Моэнгхус! – вскричал кто-то. – Моэнгхус должен умереть!» Однако он больше не мог вызвать в памяти ненавистное лицо. Он видел лишь хныкающего младенца…
– Ты говоришь правду, – в конце концов произнес Найюр. Он повернулся к Пройасу и заглянул в потрясенные карие глаза. Ему заново почудился вкус апельсиновой кожуры, настолько горькими были эти слова.
– Человек, которого ты называешь князем Келлхусом, – самозванец… Князь пустого места.
Никогда еще его сердце не было столь вялым и безучастным.
Зал аудиенций во дворце сапатишаха был таким же огромным, как сырая галерея старого короля Эрьеата в Мораоре, древнем Чертоге королей, и все же на фоне славы Воина-Пророка этот зал был жалок, словно комнатка в лачуге. Восседая на троне Имбейяна, вырезанном из слоновой кости, Саубон с трепетом следил за его приближением. Краем глаза он видел Королевские Огни, пылающие в гигантских железных чашах. Даже по прошествии времени они словно оскорбляли окружающее великолепие – деталь, навязанная неотесанными, отсталыми людьми.
Но как бы то ни было, он – король! Король Карасканда!
Облаченный в белую парчу, человек, что некогда был князем Келлхусом, остановился перед ним, на круглом темно-красном ковре, где кианцы били поклоны. Человек не преклонил колени, даже не кивнул Саубону.
– Зачем ты вызвал меня?
– Чтобы предупредить… Тебе нужно бежать. Вскоре соберется Совет…
– Но падираджа занял все окрестности. Кроме того, я не могу бросить тех, кто последовал за мной. Я не могу бросить тебя.
– Но ты должен! Они признают тебя виновным. Даже Пройас!
– А ты, Коифус Саубон? Ты тоже признаешь меня виновным?
– Нет… Никогда!
– Но ты уже дал им гарантии.
– Кто это сказал? Что за лжец посмел…
– Ты. Ты это сказал.
– Но… Но ты же должен понять!
– Я понимаю. Они потребовали выкуп за Карасканд. Тебе не осталось иного выхода, кроме как заплатить.
– Нет! Это не так! Не так!
– Тогда как?
– Это… это… это так, как оно есть!
– Всю жизнь, Саубон, ты отчаянно жаждал всего того, что принадлежало старому Эрьеату, твоему отцу. Скажи, к кому ты бежал каждый раз после того, как отец бил тебя? Кто перевязывал твои раны? Кто? Твоя мать? Или Куссалт, твой конюх?
– Никто меня не бил! Он… он…
– Значит, Куссалт. Скажи, Саубон, что было труднее?Потерять его на равнине Менгедда или узнать о его ненависти?
– Замолчи!
– Всю жизнь никто не знал тебя.
– Замолчи!
– Всю жизнь ты страдал, ты сомневался…
– Нет! Нет! Замолчи!
– … и наказывал тех, кто должен был любить тебя.
Саубон закрыл уши руками.
– Прекрати! Я приказываю!
– Как ты наказывал Куссалта, как наказываешь…
– Хватит, хватит, хватит! Они сказали, что ты так и сделаешь! Они меня предостерегали!
– Верно. Они предостерегали тебя против истины. Против того, чтобы ты попал в сети Воина-Пророка.
– Как ты можешь это знать? – выкрикнул Саубон, охваченный недоверием. – Как?
– Могу, потому что это Истина.
– Тогда к черту ее! К черту истину!
– А как же твоя бессмертная душа?
– Пусть будет проклята! – вскочив, взревел Саубон. – Я выбираю это… выбираю это все! Проклятие в этой жизни! Проклятие во всех иных! Мучения поверх мучений! Я вынес бы все, лишь бы один день побыть королем! Я готов увидеть тебя изломанным и окровавленным, если это означает, что я смогу сидеть на троне! Я готов увидеть, как вырвут глаза Богу!
Последний выкрик гулко разнесся по огромному залу и вернулся обратно к Саубону навязчивым эхом: богу-богу-богу-богу…
Саубон упал на колени перед собственным троном, чувствуя, как жар Королевских Огней жалит мокрую от слез кожу. Послышались крики, лязг доспехов и оружия. Стражники ринулись в зал…
Но Воина-Пророка и след простыл.
– Он… он не настоящий! – пробормотал Саубон. – Он не существует!
Но кулаки, унизанные золотыми кольцами, продолжали опускаться. Они никогда не остановятся.
Он целыми днями сидел на террасе, затерянный в мирах, которые исследовал во время транса. На восходе и на закате Эсменет приходила к нему и приносила чашу с водой, как он распорядился. Она приносила и еду, хотя об этом он не просил. Она смотрела на его широкую, неподвижную спину, на волосы, которые трепал ветерок, на лицо, освещенное закатным солнцем, и чувствовала себя маленькой девочкой, преклоняющей колени перед идолом, предлагающей дань чему-то чудовищному и ненасытному: соленую рыбу, сушеные сливы и фиги, пресный хлеб – этого хватило бы, чтобы учинить небольшой мятеж в нижнем городе.
Он ни к чему не прикасался.
Потом однажды на заре она пришла к нему, а его не оказалось на месте.
После отчаянной беготни по галереям дворца она отыскала его в их покоях; растрепанный, он шутил с только что вставшей Серве.
– Эсми-Эсми-Эсми, – надув губы, протянула Серве; глаза у нее были припухшими после сна. – Ты не могла бы принести мне маленького Моэнгхуса?
На радостях забывшая рассердиться Эсменет нырнула в детскую и вытащила темноволосого младенца из люльки. Хотя ошарашенный взгляд малыша заставил ее улыбнуться, она поймала себя на том, что от зимней синевы его глаз ей становится не по себе.
– Я как раз говорил, , – сказал Келлхус, когда она передала ребенка Серве, – что Великие Имена и должны были вызвать меня…
Он поднял окруженную сиянием руку.
– Они хотят вести переговоры.
Конечно же, он и словом не обмолвился о результатах своей медитации. Он никогда этого не делал.
Эсменет взяла его руку и села на кровать, и лишь после этого до нее дошел весь смысл сказанного.
– Переговоры?! – внезапно воскликнула она. – Келлхус, они вызывают тебя, чтобы приговорить!
– Келлхус! – позвала Серве. – Что она такое говорит? Что эти переговоры – ловушка!
Эсменет сурово посмотрела на Келлхуса.
– Ты же знаешь!
– Как ты можешь так говорить?! – изумилась Серве. – Все любят Келлхуса… Все теперь знают!
– Нет, Серве. Многие ненавидят его – очень многие. Многие желают его смерти!
Серве рассмеялась – рассеянно, как умела она одна.
– Эсменет… – произнесла она так, словно разговаривала с ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Вина? Ты говоришь про вину, Гаоарта? – поинтересовался Древний Отец. – Про тот самый яд, который мы должны высосать из этого мира?
Тварь, именуемая Сарцеллом, вскинула руки в тщетной попытке защититься. На нее словно бы обрушилась вся чудовищная, колоссальная слава Консульта.
– Простите! Умоляю!
Крохотные глаза закрылись, но тварь, именуемая Сарцеллом, не могла сказать, отчего – от скуки или задумчивости. Когда же они открылись, то казались голубоватыми, словно катаракта.
– Еще одна задача, Гаоарта. Еще одна задача во имя злобы. Тварь рухнула ничком перед Синтезом, корчась от мучительной боли.
– Все, что угодно! – выдохнула она. – Все, что угодно! Я вырву сердце любому! Выколю глаза! Я предам весь мир забвению!
– Священное воинство обречено. Мы должны иным образом разделаться с кишаурим…
Глаза снова закрылись.
– Ты должен проследить, чтобы этот Келлхус умер вместе с остальными Людьми Бивня. Он не должен спастись.
И тварь, именуемая Сарцеллом, забыла о снеге. Месть! Месть станет бальзамом для сожженной кожи!
– А теперь закрой лицо, – проскрежетал Синтез, и Гаоарта ощутил, как бескрайняя сила, древняя, вековая, хлынула из красного горла.
С разрушенных стен то тут, то там потекли ручейки пыли. Гаоарта повиновался, ибо не мог не повиноваться, – но кричал, ибо не мог не кричать.
Комкая послание Пройаса в руке, Найюр шагал по застеленному коврами коридору скромной, но стратегически выгодно расположенной виллы, которую занял конрийский принц. Он помедлил, прежде чем выйти на залитый светом квадрат внутреннего двора, задержавшись под вычурным двойным сводом, характерным для кианской архитектуры. Кусок засохшей апельсиновой шкурки, длиной не больше пальца Найюра, лежал, свернувшись, в пыли, окружающей черное мраморное основание левого пилястра. Скюльвенд не задумываясь сгреб шкурку и сунул в рот, скривившись от горечи.
С каждым днем он становился все более голодным.
«Мой сын! Как они могли так назвать моего сына?»
Пройас ожидал его у трех прудиков, расположенных в центре двора; он стоял там вместе с двумя людьми, которых Найюр не узнал, – с имперским офицером и шрайским рыцарем. Полуденные облака образовали на небе неповоротливую процессию, волоча свои тени по залитым солнцем холмам.
Карасканд. Город, что станет их гробницей. «Он сделал это, чтобы позлить меня. Чтобы напомнить о предмете моей ненависти!»
Пройас заметил его первым.
– Найюр, как хорошо…
– Я не читал, – прорычал скюльвенд, швырнув скомканный лист к ногам принца. – Если ты хочешь посоветоваться со мной, присылай слово, а не каракули.
Лицо Пройаса потемнело.
– Да, конечно, – натянуто произнес он.
Он кивнул двум незнакомцам, словно бы пытаясь сохранить некоторые внешние приличия, подобие джнана.
– Эти люди предъявили своего рода иск, дабы заручиться моей поддержкой. Ты нужен, чтобы утвердить его.
Пораженный внезапным ужасом, Найюр уставился на имперского офицера, увидев знаки различия, вычеканенные у горловины его кирасы. И конечно же, на нем была синяя накидка…
Офицер нахмурился, потом обменялся многозначительным взглядом со своим спутником.
– Похоже, мозги у него тоже отощали, – сказал офицер голосом, слишком хорошо знакомым Найюру.
Он внезапно вспомнил, как этот голос плыл над трупами его соплеменников – после битвы при Кийуте. Икурей Конфас… Перед ним стоял сам экзальт-генерал! Как он умудрился не узнать его?
«Безумие нарастает!»
Найюр сощурился и представил себе, как сидит на груди у Конфаса и отрезает ему нос, словно ребенок, копающийся в грязи.
– Чего он хочет? – пролаял он, обращаясь к Пройасу. Он взглянул на шрайского рыцаря и осознал, что и его тоже где-то видел, хоть и не помнит имени. На груди у рыцаря-командора висел маленький золотой Бивень, прятавшийся в складках накидки.
Вместо Пройаса на его вопрос ответил Конфас.
– Чего я хочу, неотесанный варвар, так это истины.
– Истины?
– Господин Сарцелл, – пояснил Пройас, – объявил, что у него имеются новости об Атритау.
Найюр уставился на рыцаря, впервые заметив повязки у него на руках и странную сеточку воспаленных линий на красивом лице.
– Об Атритау? Это каким же образом?
– К нам обратились три человека, движимые благочестием, – произнес Сарцелл. – Они клянутся, что один человек, много лет водивший караваны на север и погибший при переходе через пустыню, сказал им, что князь Келлхус никак не может быть тем, за кого себя выдает.
Шрайский рыцарь странно улыбнулся – видимо, ожоги на его лице были довольно болезненными.
– По их словам, суть в том, – неумолимо продолжал Сарцелл, – что у их короля, Этелария, нет наследников. Род Моргхандов вот-вот угаснет, как говорят, навеки. А это означает, что Анасуримбор Келлхус – самозванец.
Тишину нарушила далекая дробь кианских барабанов. Найюр снова повернулся к Пройасу.
– Ты сказал, что они хотят твоей поддержки. В чем?
– Да просто ответь на вопрос, черт тебя побери! – взорвался Конфас.
Игнорируя экзальт-генерала, Найюр и Пройас обменялись взглядами, полными искренности и признания. Невзирая на их ссоры, за последние недели подобные взгляды сделались пугающе привычными.
– Они думают, – сказал Пройас, – что с моей поддержкой смогут предъявить Келлхусу обвинение, не вызвав войны между нашими людьми.
– Предъявить Келлхусу обвинение?
– Да… В том, что он – лжепророк, согласно Закону Бивня. Найюр нахмурился.
– А зачем тебе понадобилось мое слово?
– Затем, что я тебе доверяю.
Найюр сглотнул. «Чужеземные псы! – бушевал кто-то внутри него. – Коровы!»
На лице Конфаса промелькнуло выражение тревоги.
– Несомненно, прославленный принц Конрии, – заметил Сарцелл, – не пожелает иметь ничего общего со слухами…
– Равно как и со столь зловещим делом! – огрызнулся Пройас.
У Найюра на скулах заиграли желваки; он свирепо уставился на шраиского рыцаря, размышляя, отчего у человека на лице могли появиться столь странно расположенные, ожоги. Он подумал о битве при Анвурате, о том, с каким удовольствием всадил тогда нож в грудь Келлхусу – или той твари, что притворялась им. Он подумал о Серве, задыхающейся под ним, и от внезапной боли на глаза навернулись слезы. Только она знала его сердце. Только она понимала его, когда он просыпался в слезах…
Серве, первая жена его сердца.
«Я должен владеть ею! – рыдал кто-то у него в душе. – Она принадлежит мне!»
Такая красивая… «Моя добыча!»
Внезапно все стихло, как будто мир пропитался оцепенением и тяжестью. И Найюр понял – без терзаний, без разочарования, – что Анасуримбор Моэнгхус оказался за пределами его досягаемости. Невзирая на всю его ненависть, всю ярость, кровавый след, по которому он шел, окончился здесь… В городе.
«Мы покойники. Все мы».
Если уж Карасканду суждено сделаться их гробницей, он позаботится, чтобы сперва здесь пролилась кое-чья кровь.
«Но Моэнгхус! – вскричал кто-то. – Моэнгхус должен умереть!» Однако он больше не мог вызвать в памяти ненавистное лицо. Он видел лишь хныкающего младенца…
– Ты говоришь правду, – в конце концов произнес Найюр. Он повернулся к Пройасу и заглянул в потрясенные карие глаза. Ему заново почудился вкус апельсиновой кожуры, настолько горькими были эти слова.
– Человек, которого ты называешь князем Келлхусом, – самозванец… Князь пустого места.
Никогда еще его сердце не было столь вялым и безучастным.
Зал аудиенций во дворце сапатишаха был таким же огромным, как сырая галерея старого короля Эрьеата в Мораоре, древнем Чертоге королей, и все же на фоне славы Воина-Пророка этот зал был жалок, словно комнатка в лачуге. Восседая на троне Имбейяна, вырезанном из слоновой кости, Саубон с трепетом следил за его приближением. Краем глаза он видел Королевские Огни, пылающие в гигантских железных чашах. Даже по прошествии времени они словно оскорбляли окружающее великолепие – деталь, навязанная неотесанными, отсталыми людьми.
Но как бы то ни было, он – король! Король Карасканда!
Облаченный в белую парчу, человек, что некогда был князем Келлхусом, остановился перед ним, на круглом темно-красном ковре, где кианцы били поклоны. Человек не преклонил колени, даже не кивнул Саубону.
– Зачем ты вызвал меня?
– Чтобы предупредить… Тебе нужно бежать. Вскоре соберется Совет…
– Но падираджа занял все окрестности. Кроме того, я не могу бросить тех, кто последовал за мной. Я не могу бросить тебя.
– Но ты должен! Они признают тебя виновным. Даже Пройас!
– А ты, Коифус Саубон? Ты тоже признаешь меня виновным?
– Нет… Никогда!
– Но ты уже дал им гарантии.
– Кто это сказал? Что за лжец посмел…
– Ты. Ты это сказал.
– Но… Но ты же должен понять!
– Я понимаю. Они потребовали выкуп за Карасканд. Тебе не осталось иного выхода, кроме как заплатить.
– Нет! Это не так! Не так!
– Тогда как?
– Это… это… это так, как оно есть!
– Всю жизнь, Саубон, ты отчаянно жаждал всего того, что принадлежало старому Эрьеату, твоему отцу. Скажи, к кому ты бежал каждый раз после того, как отец бил тебя? Кто перевязывал твои раны? Кто? Твоя мать? Или Куссалт, твой конюх?
– Никто меня не бил! Он… он…
– Значит, Куссалт. Скажи, Саубон, что было труднее?Потерять его на равнине Менгедда или узнать о его ненависти?
– Замолчи!
– Всю жизнь никто не знал тебя.
– Замолчи!
– Всю жизнь ты страдал, ты сомневался…
– Нет! Нет! Замолчи!
– … и наказывал тех, кто должен был любить тебя.
Саубон закрыл уши руками.
– Прекрати! Я приказываю!
– Как ты наказывал Куссалта, как наказываешь…
– Хватит, хватит, хватит! Они сказали, что ты так и сделаешь! Они меня предостерегали!
– Верно. Они предостерегали тебя против истины. Против того, чтобы ты попал в сети Воина-Пророка.
– Как ты можешь это знать? – выкрикнул Саубон, охваченный недоверием. – Как?
– Могу, потому что это Истина.
– Тогда к черту ее! К черту истину!
– А как же твоя бессмертная душа?
– Пусть будет проклята! – вскочив, взревел Саубон. – Я выбираю это… выбираю это все! Проклятие в этой жизни! Проклятие во всех иных! Мучения поверх мучений! Я вынес бы все, лишь бы один день побыть королем! Я готов увидеть тебя изломанным и окровавленным, если это означает, что я смогу сидеть на троне! Я готов увидеть, как вырвут глаза Богу!
Последний выкрик гулко разнесся по огромному залу и вернулся обратно к Саубону навязчивым эхом: богу-богу-богу-богу…
Саубон упал на колени перед собственным троном, чувствуя, как жар Королевских Огней жалит мокрую от слез кожу. Послышались крики, лязг доспехов и оружия. Стражники ринулись в зал…
Но Воина-Пророка и след простыл.
– Он… он не настоящий! – пробормотал Саубон. – Он не существует!
Но кулаки, унизанные золотыми кольцами, продолжали опускаться. Они никогда не остановятся.
Он целыми днями сидел на террасе, затерянный в мирах, которые исследовал во время транса. На восходе и на закате Эсменет приходила к нему и приносила чашу с водой, как он распорядился. Она приносила и еду, хотя об этом он не просил. Она смотрела на его широкую, неподвижную спину, на волосы, которые трепал ветерок, на лицо, освещенное закатным солнцем, и чувствовала себя маленькой девочкой, преклоняющей колени перед идолом, предлагающей дань чему-то чудовищному и ненасытному: соленую рыбу, сушеные сливы и фиги, пресный хлеб – этого хватило бы, чтобы учинить небольшой мятеж в нижнем городе.
Он ни к чему не прикасался.
Потом однажды на заре она пришла к нему, а его не оказалось на месте.
После отчаянной беготни по галереям дворца она отыскала его в их покоях; растрепанный, он шутил с только что вставшей Серве.
– Эсми-Эсми-Эсми, – надув губы, протянула Серве; глаза у нее были припухшими после сна. – Ты не могла бы принести мне маленького Моэнгхуса?
На радостях забывшая рассердиться Эсменет нырнула в детскую и вытащила темноволосого младенца из люльки. Хотя ошарашенный взгляд малыша заставил ее улыбнуться, она поймала себя на том, что от зимней синевы его глаз ей становится не по себе.
– Я как раз говорил, , – сказал Келлхус, когда она передала ребенка Серве, – что Великие Имена и должны были вызвать меня…
Он поднял окруженную сиянием руку.
– Они хотят вести переговоры.
Конечно же, он и словом не обмолвился о результатах своей медитации. Он никогда этого не делал.
Эсменет взяла его руку и села на кровать, и лишь после этого до нее дошел весь смысл сказанного.
– Переговоры?! – внезапно воскликнула она. – Келлхус, они вызывают тебя, чтобы приговорить!
– Келлхус! – позвала Серве. – Что она такое говорит? Что эти переговоры – ловушка!
Эсменет сурово посмотрела на Келлхуса.
– Ты же знаешь!
– Как ты можешь так говорить?! – изумилась Серве. – Все любят Келлхуса… Все теперь знают!
– Нет, Серве. Многие ненавидят его – очень многие. Многие желают его смерти!
Серве рассмеялась – рассеянно, как умела она одна.
– Эсменет… – произнесла она так, словно разговаривала с ребенком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97