Или они меня убьют. А мои потроха будут валяться в грязи.
Обеими руками он начал гладить свой толстый живот, словно хотел убедиться, что с ним все в полном порядке.
Я принялся снова расчесывать его волосы. Олух немного успокоился и вернулся к изучению пирожного.
— Я подстригу твои волосы так, чтобы они прикрывали шею. Тогда у тебя не будут мерзнуть уши.
— Угу, — равнодушно согласился он, поглощенный созерцанием розового чуда.
Занимаясь волосами Олуха, я вспомнил про Неда, и мне ужасно захотелось вернуться в то время, когда он был еще маленьким. Тогда я точно знал, что делаю все правильно. Я его хорошо кормил, учил ловить рыбу, следил за тем, чтобы он спал по ночам и ходил в чистой одежде. Что еще нужно десятилетнему мальчишке? А вот юноша — совсем другое дело. Может быть, мне удастся сходить сегодня вечером в город, чтобы его проведать.
Гора волос на полу росла по мере того, как ножницы состригали неровные пряди, торчавшие в разные стороны.
Я решил подойти к проблеме с другой стороны.
— Я знаю, что ты не должен говорить мне про однорукого. Про это нельзя. И мы не будем. Я даже не стану спрашивать, что он от тебя хочет. Но о том, что ты им рассказал, наверное, можно. Они же не велели тебе про это молчать, не велели?
— Не-ет, — задумчиво протянул Олух и вздохнул. Стрижка явно его успокаивала. — Однорукий… — тихо проговорил он, и в моем сознании вместе с музыкой возник образ Лодвайна.
Лодвайн оказался гораздо более худым, чем я его запомнил, но ведь он лишился руки и потом долго лежал в лихорадке. Такое случается. Он смотрел на меня, и я на мгновение растерялся, но быстро справился с собой: теперь я видел его глазами Олуха, который был значительно ниже. Но даже и так его лицо окутывали тени. Олух вспоминал, скорее, звуки. То, что представало перед его мысленным взором, было гораздо более невнятным, чем-то, что он слышал. Я прислушивался к голосу Лодвайна, который пронизывал воспоминания Олуха, пугая его своим неудовольствием.
«Это твой источник информации, Пэджет? Так-то ты помогаешь мне решить мою самую главную задачу? Он нам не подойдет. Он настолько глуп, что даже имени своего не в состоянии запомнить, не говоря уже о чем-нибудь важном».
«Он прекрасно подходит для ваших целей, — сказал кто-то — по-видимому, человек по имени Пэджет. — Он уже сообщил нам много полезного, правда, дурачок? Старик к нему расположен. Так ведь, Олух? Ты же теперь работаешь на самого лорда Чейда, верно? Расскажи про лорда Чейда и его особую комнату».
А затем, очевидно обращаясь к Лодвайну, он заявил: «Нам просто сказочно повезло. Когда мальчишка-конюх притащил его сюда, я думал так же, как ты, что от него не будет никакого прока. Но придурку позволяют разгуливать по замку и заходить, куда ему вздумается. Он много знает, Лодвайн. Просто нужно уметь выудить у него необходимые сведения».
Я не видел Пэджета глазами Олуха, но я его чувствовал. Крупный, широкоплечий, но не слишком высокий… страшный, может сделать больно голыми руками…
Затем зазвучал другой, женский, голос.
«Он хорошо на нас работает, лошадник. Не стоит менять… как там говорят? Коней на переправе не меняют, так, кажется? Да. Если тебя устраивает то, что мы можем предложить, не нужно ломать работающий механизм».
Я уже слышал этот голос и принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить, где. Но в конце концов пришел лишь к выводу, что женщина, скорее всего, живет в замке. Я постарался запрятать эту мысль подальше, чтобы не разорвать нить воспоминаний Олуха. Он был напуган и смущен в тот день появлением высокого однорукого мужчины и тем, что люди вокруг разговаривали, не обращая на него внимания. И ни разу за все время человек, державший его, не выпустил рукав рубашки.
Голос Лодвайна звучал, словно удары кузнечного молота о наковальню.
«Мне на ваши дела плевать, женщина. И никакие предложения не интересуют. Моя месть принадлежит только мне, и я не отдам ее никому ни за какие деньги на свете. Мне нет дела до вашего Чейда. Я хочу получить голову лорда Голдена и чертову руку вонючего пса, который на него работает. Или ты забыл все на свете, Пэджет, и решил предать дело Полукровок? Ты забыл, что лорд Голден должен заплатить мне жизнью за все, что он сотворил, а его слуга отнял у меня руку?»
«Я ничего не забыл, Лодвайн. Я там был, дружище! — Голос Пэджета грохотал, точно огромные колеса по мостовой, подминающие под собой гнев и упреки, готовые сорваться с языка. — Ты не забыл, что именно я взял тебя на свою лошадь в тот день и держал, чтобы ты не вывалился из седла? Когда она предложила сделку, я подумал, какая нам разница, как они умрут? Отдадим их ей, а ее золото очень даже пригодится для нашего дела, для того, чтобы отнять власть у Видящих, недостойных трона».
В его голосе зазвучала уверенность в собственной правоте, которая смешалась с далеким блеяньем коз, проникшим в воспоминания Олуха.
«Заткнись! — злобно выкрикнул Лодвайн. — Мне не все равно, как они умрут! Их смерть принадлежит мне. И моя месть не продается. Наше дело подождет до тех пор, пока я не разберусь с этими двоими. Я уже сказал тебе, Пэджет, что мне нужно. Я хочу знать, когда они встают и где едят, когда выезжают на прогулки верхом и где спят. Я хочу знать, где и когда я смогу их прикончить. Вот что мне нужно. Может твой придурок сообщить мне эту информацию?»
Каждое слово гремело, точно удар молота, и Пэджет уже с трудом справлялся с яростью.
«Да, может. Он уже рассказал нам гораздо больше, чем мы рассчитывали от него узнать. Только ты почему-то не хочешь даже выслушать меня. Этот лорд Чейд и то, что стало известно про него дурачку, очень важно. Но если ты можешь думать только о мести и тебе плевать на все остальное, валяй, получай свою конфетку. Тебе только нужно правильно задать вопрос. Расскажи ему, дурачок. Расскажи про предателя, про песью вонючку, который отрубил ему руку, расскажи, как старик его называет. Может быть, тогда он поймет, что, пока он выздоравливал, я сделал для Полукровок больше, чем он, когда имел обе руки».
Олух вспомнил звук удара — рука врезается в мощную плоть, и голос Лодвайна, который слегка запыхался от предпринятого усилия.
«Не забывайся, Пэджет. Или лишишься всего».
Олух резко дернулся, наклонился вперед и прикрыл руками голову. Он тихо скулил, напуганный вновь пережитой сценой.
— На, на, на, — взмолился он, и я его ненадолго отпустил.
Подняв у него над головой ножницы и расческу, я ждал, когда он успокоится. Я знал, что поступаю жестоко, заставляя несчастного переживать заново свой страх. Мне совсем не нравилось делать это, но у меня не было выбора.
Я дождался, когда он успокоится, а потом очень осторожно воспользовался Скиллом, чтобы утешить его и вернуть назад в ту комнату.
— Не бойся вспоминать о том, что тогда произошло, — сказал я. — Здесь тебе ничто не угрожает. Они не смогут тебя найти, не смогут обидеть. Ты в безопасности.
Благодаря нашей связи через Скилл, я почувствовал, как он хмурится. Олух сопротивлялся, тогда я еще немного его подтолкнул, и вдруг его воспоминания полились рекой.
Олух сделал глубокий вдох, затем выдохнул, а я снова вернулся к его волосам. Думаю, равномерные движения расчески навевали на него сон. Вряд ли кто-нибудь часто к нему прикасался, и уж наверняка он не видел в своей жизни много ласки. Олух начал потихоньку расслабляться, словно щенок, которого гладят добрые руки. Потом что-то утвердительно пролепетал.
— Итак. Что было потом? Что ты им рассказал? — Я старался говорить как можно мягче.
— А ничего. Только про старика… Как он велит складывать дрова. Не размахивать бутылкой, когда я приношу вино. Уносить грязную посуду и старую еду каждое утро. Не трогать бумаги, хотя тебе он разрешает их перекладывать на другое место. Что он приказал мне тебя слушаться, хотя мне совсем это не нравится. О том, что ты хочешь со мной встречаться и разговаривать. А они сказали: «Не ходи. Сделай вид, что забыл». И про то, как вы иногда болтаете по ночам.
— Кто болтает? Мы с Чейдом? — Я медленно провел расческой по его волосам и аккуратно подровнял их.
Когда я услышал его следующие слова, сердце сжалось у меня в груди.
— Угу. Что вы разговариваете про Скилл и Древнюю Кровь. Что он называет тебя другим именем. Фижовли. Что я знаю про ту девушку, которая плачет, а тебе это не нравится.
Пронзительный страх, который я испытал, услышав от него свое исковерканное имя, испарился при упоминании «той девушки».
— Какой девушки? — тупо спросил я, отчаянно желая услышать, как он скажет: «той девушки» или «я не знаю». Внутри у меня все похолодело.
— Она все плачет и плачет, — тихо проговорил Олух.
— Кто? — снова спросил я, и сердце у меня упало.
— Та девушка. Неттл, которая ноет по ночам и никак не может замолчать. — Он вдруг наклонил голову, и я отрезал слишком большую прядь. — Она и сейчас плачет.
Мне стало еще страшнее, если такое вообще было возможно.
— Правда? — спросил я и очень осторожно убрал стены, чтобы открыться Неттл, но ничего не почувствовал. — Нет. Она успокоилась, — заявил я.
— Она плачет сама с собой. В другом месте.
— Я тебя не понимаю.
— В пустом месте.
— Я тебя не понимаю, — повторил я, тревога моя становилась все сильнее.
— Не важно. Она перестала.
— И все? — недоверчиво спросил я и положил на стол ножницы и расческу.
— Угу. — Олух принялся ковырять в носу. — Я ухожу, — неожиданно объявил он, встал и огляделся по сторонам. — Не ешь мое пирожное! — предупредил он меня.
— Не буду. А ты не хочешь остаться и съесть его?
Потрясение, которое я испытал, заглушило все остальные чувства. Удалось ли Лодвайну услышать мое настоящее имя в исковерканном Олухом варианте? Теперь он знает имя моей дочери. Над нами нависла опасность, а я обсуждаю с дурачком пирожные.
— Если я его съем, оно кончится.
— Может быть, ты получишь другое.
— А вдруг не получу? — заметил он с неопровержимой логикой.
— У меня идея. — Я подошел к одной из менее заставленных полок Чейда и начал ее освобождать. — Мы отведем тебе здесь место. Вещи Олуха будут лежать на этой полке. И ты всегда сможешь их найти.
По непонятной мне причине эта идея оказалась для него слишком сложной. Я принялся снова объяснять ему, что имею в виду, употребляя разные слова и переставляя их местами, затем предложил положить пирожное и перо на полку. Олух с опаской взял в руки миску, где лежал изюм и где осталось несколько засахаренных орешков.
— Ты можешь и миску тоже поставить на полку, — предложил я. — А я в следующий раз наполню ее разными вкусными вещами.
Олух поставил миску на полку и с удовлетворением воззрился на дело своих рук.
— Мне нужно идти, — вдруг снова объявил он.
— Олух, — начал я осторожно, — завтра день стирки. А тобой придет кто-нибудь, чтобы отвести тебя к однорукому?
— Нельзя про него говорить, — упрямо заявил он. Он был напуган, и я услышал громкие звуки его музыки.
— Ты хочешь пойти? Хочешь снова увидеть однорукого?
— Я должен.
— Нет, не должен. Больше не должен. Ты хочешь пойти?
Мой вопрос заставил его надолго задуматься.
— Я хочу денежку. Чтобы купить конфеты.
— Если ты скажешь, где искать однорукого, я могу сходить за тебя. Я возьму у него деньги и куплю тебе конфеты.
Олух нахмурился и покачал головой.
— Я сам возьму мою денежку. Я люблю сам покупать.
Он снова стал подозрительным и начал бочком от меня отодвигаться.
Я сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться и проявить терпение.
— Значит, увидимся завтра, когда ты придешь на урок. Олух мрачно кивнул и вышел из комнаты Чейда.
Я подобрал с пола его мокрые штаны и снова повесил на спинку стула. Интересно, обратит ли кто-нибудь внимание на новую одежду Олуха. Фасон туники давно вышел из моды, а в замке хозяева частенько отдают слугам, стоящим на самой нижней ступени социальной лестницы, свою одежду. Я вздохнул и, усевшись на стул, стал смотреть в огонь. Что же делать?
Я жалел, что мне не удалось узнать у Олуха, где поселился Лодвайн или, по крайней мере, кто отводит его туда. Я не мог силой заставить его рассказать мне об этом, не напугав и не разрушив хрупкое доверие, возникшее между нами сегодня. Завтра можно проследить за Олухом, когда его поведут в город, но мне очень не хотелось этого делать. Ему будет угрожать опасность, если Лодвайн или кто-нибудь из его людей меня узнает. Кроме того, если я увижу, что он встречается с Лодвайном, как поступить дальше? Предстать перед Лодвайном или послушать, как он станет расспрашивать Олуха и получит от него очередные сведения о нас? Я решил следить за
Олухом, пока за ним не придет шпион Полукровок, живущий в замке, чтобы отвести его в город, и схватить связного.
Я мог бы заставить его сказать, где поселился Лодвайн, но понимал, что если он не придет в назначенное время, то у Лодвайна возникнут подозрения. А мне не хотелось вспугнуть птичку до того, как мы будем готовы поймать ее в силки. В конце концов, я остановился на самом простом решении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Обеими руками он начал гладить свой толстый живот, словно хотел убедиться, что с ним все в полном порядке.
Я принялся снова расчесывать его волосы. Олух немного успокоился и вернулся к изучению пирожного.
— Я подстригу твои волосы так, чтобы они прикрывали шею. Тогда у тебя не будут мерзнуть уши.
— Угу, — равнодушно согласился он, поглощенный созерцанием розового чуда.
Занимаясь волосами Олуха, я вспомнил про Неда, и мне ужасно захотелось вернуться в то время, когда он был еще маленьким. Тогда я точно знал, что делаю все правильно. Я его хорошо кормил, учил ловить рыбу, следил за тем, чтобы он спал по ночам и ходил в чистой одежде. Что еще нужно десятилетнему мальчишке? А вот юноша — совсем другое дело. Может быть, мне удастся сходить сегодня вечером в город, чтобы его проведать.
Гора волос на полу росла по мере того, как ножницы состригали неровные пряди, торчавшие в разные стороны.
Я решил подойти к проблеме с другой стороны.
— Я знаю, что ты не должен говорить мне про однорукого. Про это нельзя. И мы не будем. Я даже не стану спрашивать, что он от тебя хочет. Но о том, что ты им рассказал, наверное, можно. Они же не велели тебе про это молчать, не велели?
— Не-ет, — задумчиво протянул Олух и вздохнул. Стрижка явно его успокаивала. — Однорукий… — тихо проговорил он, и в моем сознании вместе с музыкой возник образ Лодвайна.
Лодвайн оказался гораздо более худым, чем я его запомнил, но ведь он лишился руки и потом долго лежал в лихорадке. Такое случается. Он смотрел на меня, и я на мгновение растерялся, но быстро справился с собой: теперь я видел его глазами Олуха, который был значительно ниже. Но даже и так его лицо окутывали тени. Олух вспоминал, скорее, звуки. То, что представало перед его мысленным взором, было гораздо более невнятным, чем-то, что он слышал. Я прислушивался к голосу Лодвайна, который пронизывал воспоминания Олуха, пугая его своим неудовольствием.
«Это твой источник информации, Пэджет? Так-то ты помогаешь мне решить мою самую главную задачу? Он нам не подойдет. Он настолько глуп, что даже имени своего не в состоянии запомнить, не говоря уже о чем-нибудь важном».
«Он прекрасно подходит для ваших целей, — сказал кто-то — по-видимому, человек по имени Пэджет. — Он уже сообщил нам много полезного, правда, дурачок? Старик к нему расположен. Так ведь, Олух? Ты же теперь работаешь на самого лорда Чейда, верно? Расскажи про лорда Чейда и его особую комнату».
А затем, очевидно обращаясь к Лодвайну, он заявил: «Нам просто сказочно повезло. Когда мальчишка-конюх притащил его сюда, я думал так же, как ты, что от него не будет никакого прока. Но придурку позволяют разгуливать по замку и заходить, куда ему вздумается. Он много знает, Лодвайн. Просто нужно уметь выудить у него необходимые сведения».
Я не видел Пэджета глазами Олуха, но я его чувствовал. Крупный, широкоплечий, но не слишком высокий… страшный, может сделать больно голыми руками…
Затем зазвучал другой, женский, голос.
«Он хорошо на нас работает, лошадник. Не стоит менять… как там говорят? Коней на переправе не меняют, так, кажется? Да. Если тебя устраивает то, что мы можем предложить, не нужно ломать работающий механизм».
Я уже слышал этот голос и принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить, где. Но в конце концов пришел лишь к выводу, что женщина, скорее всего, живет в замке. Я постарался запрятать эту мысль подальше, чтобы не разорвать нить воспоминаний Олуха. Он был напуган и смущен в тот день появлением высокого однорукого мужчины и тем, что люди вокруг разговаривали, не обращая на него внимания. И ни разу за все время человек, державший его, не выпустил рукав рубашки.
Голос Лодвайна звучал, словно удары кузнечного молота о наковальню.
«Мне на ваши дела плевать, женщина. И никакие предложения не интересуют. Моя месть принадлежит только мне, и я не отдам ее никому ни за какие деньги на свете. Мне нет дела до вашего Чейда. Я хочу получить голову лорда Голдена и чертову руку вонючего пса, который на него работает. Или ты забыл все на свете, Пэджет, и решил предать дело Полукровок? Ты забыл, что лорд Голден должен заплатить мне жизнью за все, что он сотворил, а его слуга отнял у меня руку?»
«Я ничего не забыл, Лодвайн. Я там был, дружище! — Голос Пэджета грохотал, точно огромные колеса по мостовой, подминающие под собой гнев и упреки, готовые сорваться с языка. — Ты не забыл, что именно я взял тебя на свою лошадь в тот день и держал, чтобы ты не вывалился из седла? Когда она предложила сделку, я подумал, какая нам разница, как они умрут? Отдадим их ей, а ее золото очень даже пригодится для нашего дела, для того, чтобы отнять власть у Видящих, недостойных трона».
В его голосе зазвучала уверенность в собственной правоте, которая смешалась с далеким блеяньем коз, проникшим в воспоминания Олуха.
«Заткнись! — злобно выкрикнул Лодвайн. — Мне не все равно, как они умрут! Их смерть принадлежит мне. И моя месть не продается. Наше дело подождет до тех пор, пока я не разберусь с этими двоими. Я уже сказал тебе, Пэджет, что мне нужно. Я хочу знать, когда они встают и где едят, когда выезжают на прогулки верхом и где спят. Я хочу знать, где и когда я смогу их прикончить. Вот что мне нужно. Может твой придурок сообщить мне эту информацию?»
Каждое слово гремело, точно удар молота, и Пэджет уже с трудом справлялся с яростью.
«Да, может. Он уже рассказал нам гораздо больше, чем мы рассчитывали от него узнать. Только ты почему-то не хочешь даже выслушать меня. Этот лорд Чейд и то, что стало известно про него дурачку, очень важно. Но если ты можешь думать только о мести и тебе плевать на все остальное, валяй, получай свою конфетку. Тебе только нужно правильно задать вопрос. Расскажи ему, дурачок. Расскажи про предателя, про песью вонючку, который отрубил ему руку, расскажи, как старик его называет. Может быть, тогда он поймет, что, пока он выздоравливал, я сделал для Полукровок больше, чем он, когда имел обе руки».
Олух вспомнил звук удара — рука врезается в мощную плоть, и голос Лодвайна, который слегка запыхался от предпринятого усилия.
«Не забывайся, Пэджет. Или лишишься всего».
Олух резко дернулся, наклонился вперед и прикрыл руками голову. Он тихо скулил, напуганный вновь пережитой сценой.
— На, на, на, — взмолился он, и я его ненадолго отпустил.
Подняв у него над головой ножницы и расческу, я ждал, когда он успокоится. Я знал, что поступаю жестоко, заставляя несчастного переживать заново свой страх. Мне совсем не нравилось делать это, но у меня не было выбора.
Я дождался, когда он успокоится, а потом очень осторожно воспользовался Скиллом, чтобы утешить его и вернуть назад в ту комнату.
— Не бойся вспоминать о том, что тогда произошло, — сказал я. — Здесь тебе ничто не угрожает. Они не смогут тебя найти, не смогут обидеть. Ты в безопасности.
Благодаря нашей связи через Скилл, я почувствовал, как он хмурится. Олух сопротивлялся, тогда я еще немного его подтолкнул, и вдруг его воспоминания полились рекой.
Олух сделал глубокий вдох, затем выдохнул, а я снова вернулся к его волосам. Думаю, равномерные движения расчески навевали на него сон. Вряд ли кто-нибудь часто к нему прикасался, и уж наверняка он не видел в своей жизни много ласки. Олух начал потихоньку расслабляться, словно щенок, которого гладят добрые руки. Потом что-то утвердительно пролепетал.
— Итак. Что было потом? Что ты им рассказал? — Я старался говорить как можно мягче.
— А ничего. Только про старика… Как он велит складывать дрова. Не размахивать бутылкой, когда я приношу вино. Уносить грязную посуду и старую еду каждое утро. Не трогать бумаги, хотя тебе он разрешает их перекладывать на другое место. Что он приказал мне тебя слушаться, хотя мне совсем это не нравится. О том, что ты хочешь со мной встречаться и разговаривать. А они сказали: «Не ходи. Сделай вид, что забыл». И про то, как вы иногда болтаете по ночам.
— Кто болтает? Мы с Чейдом? — Я медленно провел расческой по его волосам и аккуратно подровнял их.
Когда я услышал его следующие слова, сердце сжалось у меня в груди.
— Угу. Что вы разговариваете про Скилл и Древнюю Кровь. Что он называет тебя другим именем. Фижовли. Что я знаю про ту девушку, которая плачет, а тебе это не нравится.
Пронзительный страх, который я испытал, услышав от него свое исковерканное имя, испарился при упоминании «той девушки».
— Какой девушки? — тупо спросил я, отчаянно желая услышать, как он скажет: «той девушки» или «я не знаю». Внутри у меня все похолодело.
— Она все плачет и плачет, — тихо проговорил Олух.
— Кто? — снова спросил я, и сердце у меня упало.
— Та девушка. Неттл, которая ноет по ночам и никак не может замолчать. — Он вдруг наклонил голову, и я отрезал слишком большую прядь. — Она и сейчас плачет.
Мне стало еще страшнее, если такое вообще было возможно.
— Правда? — спросил я и очень осторожно убрал стены, чтобы открыться Неттл, но ничего не почувствовал. — Нет. Она успокоилась, — заявил я.
— Она плачет сама с собой. В другом месте.
— Я тебя не понимаю.
— В пустом месте.
— Я тебя не понимаю, — повторил я, тревога моя становилась все сильнее.
— Не важно. Она перестала.
— И все? — недоверчиво спросил я и положил на стол ножницы и расческу.
— Угу. — Олух принялся ковырять в носу. — Я ухожу, — неожиданно объявил он, встал и огляделся по сторонам. — Не ешь мое пирожное! — предупредил он меня.
— Не буду. А ты не хочешь остаться и съесть его?
Потрясение, которое я испытал, заглушило все остальные чувства. Удалось ли Лодвайну услышать мое настоящее имя в исковерканном Олухом варианте? Теперь он знает имя моей дочери. Над нами нависла опасность, а я обсуждаю с дурачком пирожные.
— Если я его съем, оно кончится.
— Может быть, ты получишь другое.
— А вдруг не получу? — заметил он с неопровержимой логикой.
— У меня идея. — Я подошел к одной из менее заставленных полок Чейда и начал ее освобождать. — Мы отведем тебе здесь место. Вещи Олуха будут лежать на этой полке. И ты всегда сможешь их найти.
По непонятной мне причине эта идея оказалась для него слишком сложной. Я принялся снова объяснять ему, что имею в виду, употребляя разные слова и переставляя их местами, затем предложил положить пирожное и перо на полку. Олух с опаской взял в руки миску, где лежал изюм и где осталось несколько засахаренных орешков.
— Ты можешь и миску тоже поставить на полку, — предложил я. — А я в следующий раз наполню ее разными вкусными вещами.
Олух поставил миску на полку и с удовлетворением воззрился на дело своих рук.
— Мне нужно идти, — вдруг снова объявил он.
— Олух, — начал я осторожно, — завтра день стирки. А тобой придет кто-нибудь, чтобы отвести тебя к однорукому?
— Нельзя про него говорить, — упрямо заявил он. Он был напуган, и я услышал громкие звуки его музыки.
— Ты хочешь пойти? Хочешь снова увидеть однорукого?
— Я должен.
— Нет, не должен. Больше не должен. Ты хочешь пойти?
Мой вопрос заставил его надолго задуматься.
— Я хочу денежку. Чтобы купить конфеты.
— Если ты скажешь, где искать однорукого, я могу сходить за тебя. Я возьму у него деньги и куплю тебе конфеты.
Олух нахмурился и покачал головой.
— Я сам возьму мою денежку. Я люблю сам покупать.
Он снова стал подозрительным и начал бочком от меня отодвигаться.
Я сделал глубокий вдох и заставил себя успокоиться и проявить терпение.
— Значит, увидимся завтра, когда ты придешь на урок. Олух мрачно кивнул и вышел из комнаты Чейда.
Я подобрал с пола его мокрые штаны и снова повесил на спинку стула. Интересно, обратит ли кто-нибудь внимание на новую одежду Олуха. Фасон туники давно вышел из моды, а в замке хозяева частенько отдают слугам, стоящим на самой нижней ступени социальной лестницы, свою одежду. Я вздохнул и, усевшись на стул, стал смотреть в огонь. Что же делать?
Я жалел, что мне не удалось узнать у Олуха, где поселился Лодвайн или, по крайней мере, кто отводит его туда. Я не мог силой заставить его рассказать мне об этом, не напугав и не разрушив хрупкое доверие, возникшее между нами сегодня. Завтра можно проследить за Олухом, когда его поведут в город, но мне очень не хотелось этого делать. Ему будет угрожать опасность, если Лодвайн или кто-нибудь из его людей меня узнает. Кроме того, если я увижу, что он встречается с Лодвайном, как поступить дальше? Предстать перед Лодвайном или послушать, как он станет расспрашивать Олуха и получит от него очередные сведения о нас? Я решил следить за
Олухом, пока за ним не придет шпион Полукровок, живущий в замке, чтобы отвести его в город, и схватить связного.
Я мог бы заставить его сказать, где поселился Лодвайн, но понимал, что если он не придет в назначенное время, то у Лодвайна возникнут подозрения. А мне не хотелось вспугнуть птичку до того, как мы будем готовы поймать ее в силки. В конце концов, я остановился на самом простом решении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106