Одно она знала точно: не была она обрадована и не гордилась своей способностью токовать алетиометр – ей было страшно. Какая бы силна не заставляла эту стрелку вертеться и останавливаться, она просто знала обо всем, как разумное существо.
– Я убеждена, что это дух, – сказала Лайра, и на какой-то момент почувствовала искушение забросить эту вещицу в середину болота.
– Если бы там внутри был хоть один дух, я бы его увидел, – сказал Пантелеймон. – Как то старое привидение в Годстоу. Я его видел, а ты нет.
– Есть ведь несколько видов привидений, – осуждающе изрекла Лайра. – Ты не можешь видеть их всех. И потом, как насчет тех мертвых безголовых Мудрецов? Припомни, я их видела.
– Это был всего лишь ночной кошмар.
– А вот и нет. Они были самыми настоящими привидениями, и ты это знаешь. Но какое бы привидение не двигало эту стрелку, оно относится к другому виду духов.
– Это может быть, и не дух, – упорствовал Пантелеймон.
– Хорошо, а что это тогда такое?
– Это может быть… могут быть элементарные частицы.
Лайра рассмеялась.
– Вполне может быть! – настаивал он. – Помнишь ту крыльчатку (photomill – тут, совершенно очевидно, имеется в виду крыльчатка Лебедева, которая вертится от светового давления – прим. Лагиф), которую держат в колледже Гэйбриэла? Так-то.
В колледже Гэйбриэла находилась очень священная вещь, которую хранили на высоком алтаре в часовне, прикрытую (теперь Лайра о ней вспомнила) черной бархатной тканью, точно такой же, как и алетиометр. Она видела эту вещь, когда сопровождала Библиотеркаря Джордана на тамошнюю службу. На высшей стадии своей молитвы Заступник поднял ткань, чтобы в полумраке явить стеклянный купол, под которым что-то было – издалека трудно было разглядеть, пока он не потянул шнурок, отворяющий верхний ставень, пропуская внутрь солнечный луч, который попал точно на купол. И тогда стало видно: там был маленький предмет, похожий на флюгер с четырьмя лопастями, черными с одной стороны и белыми с другой, который начал вращаться, как только на него упал свет. В этом, как сказал Заступник, заключался какой-то моральный урок, и пустился в объяснения, что это за урок. Пять минут спустя Лайра забыла всю мораль, но вращающиеся в пыльном луче света лопасти она не забыла. Что бы они ни означали, это выглядело захватывающе, и все это было проделано посредством силы фотонов, как сказал Библиотекарь, когда они возвращались домой.
Так что Пантелеймон, возможно, был прав. Если элементарные частицы могут вращать крыльчатку, они, несомненно, могут заставить свет вращать стрелку; но все же, это продолжало ее тревожить.
– Лайра! Лайра!
Это был Тони Коста, махающий ей с пристани.
– Иди-ка сюда! – позвал он. – Ты должна сходить повидаться с Джоном Фаа в Заале. Бегом, детка, это срочно!
Джон Фаа и остальные лидеры выглядели озадаченно.
Джон Фаа произнес:
– Лайра, дитя, Фардер Корам рассказал мне о твоем толковании этого инструмента. И с прискорбием должен тебе сообщить, что несчастный Джейкоб только что скончался. Я думаю, принимая все это во внимание, мы должны взять тебя с собой, несмотря на все мои предпочтения. Меня все это беспокоит, но другого выходя я не вижу. Мы отправимся в путь, как только Джейкоба похоронят в соответствии со всеми традициями. Пойми меня, Лайра: ты тоже едешь, но это не причина для радости и ликования. Впереди нас ждут трудности и опасности.
– Я препоручаю тебя Фардеру Кораму. Не создавай ему проблем и не мешай, иначе ощутишь на себе силу моего гнева. А теперь беги объясни все Ма Косте и будь готова к отъезду.
Следующие две недели были самыми суетливыми в жизни Лайры. Суетливыми, но не скоротечными, потому что были еще периоды томительного ожидания, прятания в темных сырых чуланах, наблюдения за унылым, вымоченным дождями осенним пейзажем, проплывающим за окном, снова прятания, ночевок в выхлопных газах от двигателя и пробуждений с нездоровой головной болью; и, что хуже всего, при этом ей ни разу не позволили выйти на воздух побегать вдоль берега или взобраться на палубу, или проехать мимо шлюза, или хоть раз поймать швартовочный канат, который бросают с причала.
И все, конечно, оттого, что она все еще должна была прятаться. Тони Коста рассказал ей сплетни из прибрежных пабов: по всему королевству объявлена охота за маленькой русоволосой девочкой, за ее поимку назначена большая награда, а за сокрытие – жестокое покарание. Были также и другие сплетни: люди говорили, что она – единственный ребенок, который убежал от Глакожеров, и знает какие-то страшные тайны. Еще один слух утверждал, что это вовсе и не человеческий ребенок, а пара духов в виде ребенка и его демона, посланная в этот мир дьявольскими силами, чтобы принести великие разрушения; согласно другому, это было не дитя а совершенно взрослый человек, который уменьшился с помощью магии, продался татарам и пришел, чтобы шпионить за добропорядочным английским народом и подготавливать путь для татарского вторжения.
Поначалу Лайра слушала все эти выдумки с весельем, а потом – с унынием. Все эти люди охотились за ней и боялись ее! А ей страшно хотелось выбраться из этой узкой приземистой каюты. Ей хотелось уже оказаться на севере, в белых снегах под огненным сиянием Авроры Бореалис. А иногда она желала снова оказаться в колледже Джордан, где было карабканье по крышам с Роджером, и колокольчик Дворецкого отмерял полчаса до ужина, и были лязг, шипение и крики из кухни… Тогда ей хотелось, чтобы ничего не менялось, чтобы все оставалось как есть, и она навсегда оставалась Лайрой из колледжа Джордан.
Единственной вещью, которая выводила ее из состояния раздражительности и тоски, был алетиометр. Она советовалась с ним каждый день, иногда вместе с Фардером Корамом, иногда самостоятельно, и обнаружила, что все становится все ближе и ближе к тому состоянию спокойствия, в котором проясняются значения всех символов, и тронутая солнечными лучами горная гряда становится все различимее.
Она изо всех сил пыталась пояснить Фардеру Кораму, на что похожи эти ощущения.
– Это почти как беседа с чем-то, только ты не совсем можешь их слышать и чувствуешь себя немного туповато, потому что они гораздо умнее тебя, они просто не ничему не противоречат… И, Фардер Корам, – они столько знают! Им словно все известно – почти! Миссис Коултер была умной, она очень много знала, но это – другой вид знаний. Я думаю, это что-то вроде понимания…
Он мог задавать особенные вопросы, а она искала на них ответы.
– Чем сейчас занимается миссис Коултер? – спросил он, ее руки тут же начинали двигаться, а он интересовался:
– Расскажи мне, что ты делаешь.
– Ну, Мадонна – это миссис Коултер, и, я думаю, моя мать, когда я кладу руку сюда; а муравей – это “занятость” – все просто, это самое первое значение; а песочные часы – это “время”, то есть “сейчас”, и я просто концентрируюсь на этом.
– А откуда ты знаешь все эти значения?
– Я как будто их вижу. Или, вернее, чувствую, словно спускаясь по лестнице, ночью, вы опускаете ногу, а там еще одна ступенька. Вот и я опускаю разум, а там еще одно значение, и я словно ощущаю его. Потом я складываю их все вместе. В этом есть какой-то фокус, вроде сосредоточения взгляда.
– В таком случае, сделай это и посмотри, что он говорит.
Лайра сделала. Длинная стрелка тут же начала вращаться, остановилась, подвинулась, сова остановилась, проделывая четкую серию взмахов и остановок. Это было чудо такой силы и красоты, что Лайра, участвуя в нем, чувствовала себя юной птичкой, учащейся летать. Фардер Корам, наблюдая с противоположного конца стола, отметил все места, где стрелка останавливалась, и смотрел, как маленькая девочка откидывает назад волосы и слегка закусывает нижнюю губу, как глаза ее сначала следят за стрелкой, но потом, когда её путь устанавливается, глядят куда-то на диск алетиометра. Хотя, не просто куда-то. Фардер Корам был игроком в шахматы, и он-то знал, как игроки смотрят на шахматы во время игры. Опытный игрок, кажется, видит на доске линии силы и влияния, и смотрит на сильные линии, игнорируя слабые; точно так же двигались глаза Лайры, в соответствии с каким-то сходным магнитным полем, которое она могла видеть, а он не мог.
Стрелка остановилась рядом с молнией, ребенком, змеей, слоном, и созданием, которому Лайра не могла подобрать названия: вроде ящерицы с большими глазами и хвостом, обвитым вокруг ветки, на которой оно стоит. Время от времени стрелка повторяла эту комбинацию, пока Лайра на нее смотрела.
– Что означает эта ящерица? – спросил Фардер Корам, нарушая ее сосредоточенность.
– Это не имеет смысла… Я могу увидеть, что она говорит, но, должно быть, неправильно понимаю. Думаю, молния означает гнев, а ребенок… я думаю, это я… Я как раз начинала понимать, что означает эта ящерица, но вы заговорили со мной, Фардер Корам, и я потеряла смысл. Видите, стрелка принялась блуждать по-старому.
– Да, я вижу. Извини, Лайра. Ты уже устала? Хочешь прекратить?
– Нет, не хочу, – отвечала она, но ее щеки горели, а глаза сверкали. У нее были все признаки раздраженного перевозбуждения, обостренного долгим заточением в этой душной каюте.
Он выглянул в окно. Было почти темно, они проплывали последний отрезок внутренних вод, готовясь подойти к побережью. Огромные, покрытые бурой пеной просторы дельты реки ширились под безрадостным небом, достигая отдаленной группы топливных резервуаров, покрытых ржавчиной и паутиной труб, рядом с нефтеперегонным заводом виднелось широкое размытое пятно дыма, медленно поднимающегося вверх, чтобы слиться с облаками.
– Где мы? – спросила Лайра. – Можно мне выйти, Фардер Корам, совсем ненадолго?
– Мы в водах Коулби, – отвечал он. – В дельте реки Коул. Когда доберемся до города, пришвартуемся у Дымного рынка (Smoke-market – из контекста можно назвать его Копченым рынком, что будет лучше – прим. Лагиф) и пешком отправимся в доки. Будем там через пару часов…
Но уже темнело, а кроме их собственной лодки, и направляющейся к заводу топливной баржи на просторах пустынного залива ничто не двигалось; а Лайра была такой возбужденной и усталой и так долго находилась взаперти, что Фардер Корам продолжал:
– Ну, думаю, ничто не случится из-за нескольких минут на свежем воздухе. Не назвал бы его свежим; он вовсе не свеж, разве что когда с моря дует ветер; но, пока мы не подойдем ближе, ты можешь посидеть наверху и оглядеться.
Лайра вскочила, а Пантелеймон сразу превратился в чайку, жаждущую расправить на просторе крылья. Снаружи было холодно, и, хотя она и была тепло укутана, Лайру вскоре начал брать озноб. Пантелеймон с восторженным карканьем вспорхнул с ее руки, описал круг, осмотрелся и стрелой помчался впереди лодки, оставив позади корму. Лайра пришла в восторг, вместе с ним чувствуя, как он летит, и мысленно подталкивая его спровоцировать на состязание демона старика-рулевого в обличье баклана. Но та его проигнорировала и сонно устроилась на ручке руля рядом с человеком.
На этом неприятном хмуром пространстве не угадывалось никакого движения, спокойствие этого простора нарушало лишь устойчивое пыхтение мотора и приглушенный блеск воды за кормой. Низко нависшие тучи не сулили дождя; воздух под ними был темен от дыма. И только стремительное изящество Пантелеймона вносило немного жизни и радости.
Когда он вышел из пике, сверкая на сером фоне своими широкими белыми крыльями, с ним столкнулось и ударило что-то черное. Он завалился набок, трепеща от боли и шока, и Лайра закричала, внезапно почувствовав эту боль. К первой присоединилась еще одна небольшая черная штуковина; они двигались не как птицы, а как тяжелые и целенаправленные кувалды, и издавали при этом гудящие звуки.
Пантелеймон падал, пытаясь уклониться и добраться до лодки и протянутых в отчаянии рук Лайры, а черные громилы продолжали впиваться в него, гудящие, шумящие и кровожадные. Лайра уже была к безумию от ужаса Пантелеймона и своего собственного, но вот что-то мелькнуло мимо нее и поднялось в воздух.
Это была демон рулевого, и пусть она выглядела тяжелой и неповоротливой, но полет ее был сильным и стремительным. Она повертела туда-сюда головой – взмахнула черными крыльями, сверкнула белизна – и черная маленькая штуковина рухнула на просмоленную крышу каюты к ногам Лайры, и в этот же момент на ее вытянутые руки опустился Пантелеймон.
Прежде, чем она смогла его успокоить, он превратился в дикого кота и прыгнул на это создание, оттягивая его от края крыши, куда оно резво отползало в попытке убежать. Пантелеймон крепко прижал его когтистой лапой и посмотрел на темнеющее небо, где, высматривая второго, кругами поднималась ввысь чернокрылая бакланиха.
Затем она спланировала вниз и что-то прокаркала рулевому, который сказал:
– Он ушел. Не дайте сбежать этому, второму. Держите… – он выплеснул осадок из жестяной кружки, из которой пил, и бросил ее Лайре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Я убеждена, что это дух, – сказала Лайра, и на какой-то момент почувствовала искушение забросить эту вещицу в середину болота.
– Если бы там внутри был хоть один дух, я бы его увидел, – сказал Пантелеймон. – Как то старое привидение в Годстоу. Я его видел, а ты нет.
– Есть ведь несколько видов привидений, – осуждающе изрекла Лайра. – Ты не можешь видеть их всех. И потом, как насчет тех мертвых безголовых Мудрецов? Припомни, я их видела.
– Это был всего лишь ночной кошмар.
– А вот и нет. Они были самыми настоящими привидениями, и ты это знаешь. Но какое бы привидение не двигало эту стрелку, оно относится к другому виду духов.
– Это может быть, и не дух, – упорствовал Пантелеймон.
– Хорошо, а что это тогда такое?
– Это может быть… могут быть элементарные частицы.
Лайра рассмеялась.
– Вполне может быть! – настаивал он. – Помнишь ту крыльчатку (photomill – тут, совершенно очевидно, имеется в виду крыльчатка Лебедева, которая вертится от светового давления – прим. Лагиф), которую держат в колледже Гэйбриэла? Так-то.
В колледже Гэйбриэла находилась очень священная вещь, которую хранили на высоком алтаре в часовне, прикрытую (теперь Лайра о ней вспомнила) черной бархатной тканью, точно такой же, как и алетиометр. Она видела эту вещь, когда сопровождала Библиотеркаря Джордана на тамошнюю службу. На высшей стадии своей молитвы Заступник поднял ткань, чтобы в полумраке явить стеклянный купол, под которым что-то было – издалека трудно было разглядеть, пока он не потянул шнурок, отворяющий верхний ставень, пропуская внутрь солнечный луч, который попал точно на купол. И тогда стало видно: там был маленький предмет, похожий на флюгер с четырьмя лопастями, черными с одной стороны и белыми с другой, который начал вращаться, как только на него упал свет. В этом, как сказал Заступник, заключался какой-то моральный урок, и пустился в объяснения, что это за урок. Пять минут спустя Лайра забыла всю мораль, но вращающиеся в пыльном луче света лопасти она не забыла. Что бы они ни означали, это выглядело захватывающе, и все это было проделано посредством силы фотонов, как сказал Библиотекарь, когда они возвращались домой.
Так что Пантелеймон, возможно, был прав. Если элементарные частицы могут вращать крыльчатку, они, несомненно, могут заставить свет вращать стрелку; но все же, это продолжало ее тревожить.
– Лайра! Лайра!
Это был Тони Коста, махающий ей с пристани.
– Иди-ка сюда! – позвал он. – Ты должна сходить повидаться с Джоном Фаа в Заале. Бегом, детка, это срочно!
Джон Фаа и остальные лидеры выглядели озадаченно.
Джон Фаа произнес:
– Лайра, дитя, Фардер Корам рассказал мне о твоем толковании этого инструмента. И с прискорбием должен тебе сообщить, что несчастный Джейкоб только что скончался. Я думаю, принимая все это во внимание, мы должны взять тебя с собой, несмотря на все мои предпочтения. Меня все это беспокоит, но другого выходя я не вижу. Мы отправимся в путь, как только Джейкоба похоронят в соответствии со всеми традициями. Пойми меня, Лайра: ты тоже едешь, но это не причина для радости и ликования. Впереди нас ждут трудности и опасности.
– Я препоручаю тебя Фардеру Кораму. Не создавай ему проблем и не мешай, иначе ощутишь на себе силу моего гнева. А теперь беги объясни все Ма Косте и будь готова к отъезду.
Следующие две недели были самыми суетливыми в жизни Лайры. Суетливыми, но не скоротечными, потому что были еще периоды томительного ожидания, прятания в темных сырых чуланах, наблюдения за унылым, вымоченным дождями осенним пейзажем, проплывающим за окном, снова прятания, ночевок в выхлопных газах от двигателя и пробуждений с нездоровой головной болью; и, что хуже всего, при этом ей ни разу не позволили выйти на воздух побегать вдоль берега или взобраться на палубу, или проехать мимо шлюза, или хоть раз поймать швартовочный канат, который бросают с причала.
И все, конечно, оттого, что она все еще должна была прятаться. Тони Коста рассказал ей сплетни из прибрежных пабов: по всему королевству объявлена охота за маленькой русоволосой девочкой, за ее поимку назначена большая награда, а за сокрытие – жестокое покарание. Были также и другие сплетни: люди говорили, что она – единственный ребенок, который убежал от Глакожеров, и знает какие-то страшные тайны. Еще один слух утверждал, что это вовсе и не человеческий ребенок, а пара духов в виде ребенка и его демона, посланная в этот мир дьявольскими силами, чтобы принести великие разрушения; согласно другому, это было не дитя а совершенно взрослый человек, который уменьшился с помощью магии, продался татарам и пришел, чтобы шпионить за добропорядочным английским народом и подготавливать путь для татарского вторжения.
Поначалу Лайра слушала все эти выдумки с весельем, а потом – с унынием. Все эти люди охотились за ней и боялись ее! А ей страшно хотелось выбраться из этой узкой приземистой каюты. Ей хотелось уже оказаться на севере, в белых снегах под огненным сиянием Авроры Бореалис. А иногда она желала снова оказаться в колледже Джордан, где было карабканье по крышам с Роджером, и колокольчик Дворецкого отмерял полчаса до ужина, и были лязг, шипение и крики из кухни… Тогда ей хотелось, чтобы ничего не менялось, чтобы все оставалось как есть, и она навсегда оставалась Лайрой из колледжа Джордан.
Единственной вещью, которая выводила ее из состояния раздражительности и тоски, был алетиометр. Она советовалась с ним каждый день, иногда вместе с Фардером Корамом, иногда самостоятельно, и обнаружила, что все становится все ближе и ближе к тому состоянию спокойствия, в котором проясняются значения всех символов, и тронутая солнечными лучами горная гряда становится все различимее.
Она изо всех сил пыталась пояснить Фардеру Кораму, на что похожи эти ощущения.
– Это почти как беседа с чем-то, только ты не совсем можешь их слышать и чувствуешь себя немного туповато, потому что они гораздо умнее тебя, они просто не ничему не противоречат… И, Фардер Корам, – они столько знают! Им словно все известно – почти! Миссис Коултер была умной, она очень много знала, но это – другой вид знаний. Я думаю, это что-то вроде понимания…
Он мог задавать особенные вопросы, а она искала на них ответы.
– Чем сейчас занимается миссис Коултер? – спросил он, ее руки тут же начинали двигаться, а он интересовался:
– Расскажи мне, что ты делаешь.
– Ну, Мадонна – это миссис Коултер, и, я думаю, моя мать, когда я кладу руку сюда; а муравей – это “занятость” – все просто, это самое первое значение; а песочные часы – это “время”, то есть “сейчас”, и я просто концентрируюсь на этом.
– А откуда ты знаешь все эти значения?
– Я как будто их вижу. Или, вернее, чувствую, словно спускаясь по лестнице, ночью, вы опускаете ногу, а там еще одна ступенька. Вот и я опускаю разум, а там еще одно значение, и я словно ощущаю его. Потом я складываю их все вместе. В этом есть какой-то фокус, вроде сосредоточения взгляда.
– В таком случае, сделай это и посмотри, что он говорит.
Лайра сделала. Длинная стрелка тут же начала вращаться, остановилась, подвинулась, сова остановилась, проделывая четкую серию взмахов и остановок. Это было чудо такой силы и красоты, что Лайра, участвуя в нем, чувствовала себя юной птичкой, учащейся летать. Фардер Корам, наблюдая с противоположного конца стола, отметил все места, где стрелка останавливалась, и смотрел, как маленькая девочка откидывает назад волосы и слегка закусывает нижнюю губу, как глаза ее сначала следят за стрелкой, но потом, когда её путь устанавливается, глядят куда-то на диск алетиометра. Хотя, не просто куда-то. Фардер Корам был игроком в шахматы, и он-то знал, как игроки смотрят на шахматы во время игры. Опытный игрок, кажется, видит на доске линии силы и влияния, и смотрит на сильные линии, игнорируя слабые; точно так же двигались глаза Лайры, в соответствии с каким-то сходным магнитным полем, которое она могла видеть, а он не мог.
Стрелка остановилась рядом с молнией, ребенком, змеей, слоном, и созданием, которому Лайра не могла подобрать названия: вроде ящерицы с большими глазами и хвостом, обвитым вокруг ветки, на которой оно стоит. Время от времени стрелка повторяла эту комбинацию, пока Лайра на нее смотрела.
– Что означает эта ящерица? – спросил Фардер Корам, нарушая ее сосредоточенность.
– Это не имеет смысла… Я могу увидеть, что она говорит, но, должно быть, неправильно понимаю. Думаю, молния означает гнев, а ребенок… я думаю, это я… Я как раз начинала понимать, что означает эта ящерица, но вы заговорили со мной, Фардер Корам, и я потеряла смысл. Видите, стрелка принялась блуждать по-старому.
– Да, я вижу. Извини, Лайра. Ты уже устала? Хочешь прекратить?
– Нет, не хочу, – отвечала она, но ее щеки горели, а глаза сверкали. У нее были все признаки раздраженного перевозбуждения, обостренного долгим заточением в этой душной каюте.
Он выглянул в окно. Было почти темно, они проплывали последний отрезок внутренних вод, готовясь подойти к побережью. Огромные, покрытые бурой пеной просторы дельты реки ширились под безрадостным небом, достигая отдаленной группы топливных резервуаров, покрытых ржавчиной и паутиной труб, рядом с нефтеперегонным заводом виднелось широкое размытое пятно дыма, медленно поднимающегося вверх, чтобы слиться с облаками.
– Где мы? – спросила Лайра. – Можно мне выйти, Фардер Корам, совсем ненадолго?
– Мы в водах Коулби, – отвечал он. – В дельте реки Коул. Когда доберемся до города, пришвартуемся у Дымного рынка (Smoke-market – из контекста можно назвать его Копченым рынком, что будет лучше – прим. Лагиф) и пешком отправимся в доки. Будем там через пару часов…
Но уже темнело, а кроме их собственной лодки, и направляющейся к заводу топливной баржи на просторах пустынного залива ничто не двигалось; а Лайра была такой возбужденной и усталой и так долго находилась взаперти, что Фардер Корам продолжал:
– Ну, думаю, ничто не случится из-за нескольких минут на свежем воздухе. Не назвал бы его свежим; он вовсе не свеж, разве что когда с моря дует ветер; но, пока мы не подойдем ближе, ты можешь посидеть наверху и оглядеться.
Лайра вскочила, а Пантелеймон сразу превратился в чайку, жаждущую расправить на просторе крылья. Снаружи было холодно, и, хотя она и была тепло укутана, Лайру вскоре начал брать озноб. Пантелеймон с восторженным карканьем вспорхнул с ее руки, описал круг, осмотрелся и стрелой помчался впереди лодки, оставив позади корму. Лайра пришла в восторг, вместе с ним чувствуя, как он летит, и мысленно подталкивая его спровоцировать на состязание демона старика-рулевого в обличье баклана. Но та его проигнорировала и сонно устроилась на ручке руля рядом с человеком.
На этом неприятном хмуром пространстве не угадывалось никакого движения, спокойствие этого простора нарушало лишь устойчивое пыхтение мотора и приглушенный блеск воды за кормой. Низко нависшие тучи не сулили дождя; воздух под ними был темен от дыма. И только стремительное изящество Пантелеймона вносило немного жизни и радости.
Когда он вышел из пике, сверкая на сером фоне своими широкими белыми крыльями, с ним столкнулось и ударило что-то черное. Он завалился набок, трепеща от боли и шока, и Лайра закричала, внезапно почувствовав эту боль. К первой присоединилась еще одна небольшая черная штуковина; они двигались не как птицы, а как тяжелые и целенаправленные кувалды, и издавали при этом гудящие звуки.
Пантелеймон падал, пытаясь уклониться и добраться до лодки и протянутых в отчаянии рук Лайры, а черные громилы продолжали впиваться в него, гудящие, шумящие и кровожадные. Лайра уже была к безумию от ужаса Пантелеймона и своего собственного, но вот что-то мелькнуло мимо нее и поднялось в воздух.
Это была демон рулевого, и пусть она выглядела тяжелой и неповоротливой, но полет ее был сильным и стремительным. Она повертела туда-сюда головой – взмахнула черными крыльями, сверкнула белизна – и черная маленькая штуковина рухнула на просмоленную крышу каюты к ногам Лайры, и в этот же момент на ее вытянутые руки опустился Пантелеймон.
Прежде, чем она смогла его успокоить, он превратился в дикого кота и прыгнул на это создание, оттягивая его от края крыши, куда оно резво отползало в попытке убежать. Пантелеймон крепко прижал его когтистой лапой и посмотрел на темнеющее небо, где, высматривая второго, кругами поднималась ввысь чернокрылая бакланиха.
Затем она спланировала вниз и что-то прокаркала рулевому, который сказал:
– Он ушел. Не дайте сбежать этому, второму. Держите… – он выплеснул осадок из жестяной кружки, из которой пил, и бросил ее Лайре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51