Пантелеймон рычал и плевался, но без толку, так как мужчина был намного сильнее, и он всё тянул и тянул до тех пор, пока другая её рука, отчаянно цеплявшаяся за подпорку, не ослабила хватку, и она на половину провалилась в дыру.
До сих пор Лайра не произнесла ни одного звука. Она зацепилась ногой за острый металлический край наверху и сражалась сверху вниз, царапаясь, пихаясь, щепаясь и плюясь в ярости. Мужчины задыхались и хрюкали от боли или напряжения, но всё тянули, тянули.
И внезапно все силы покинули её.
Как будто чья-то чужая рука забралась к ней внутрь, туда, где не имела права находиться, и вырвала до самое сокровенное.
Лайра почувствовала, то ей стало дурно и мерзко, голова закружилась от шока.
Один из мужчин держал Пантелеймона.
Он сжимал демона Лайры в своих человеческих руках, и бедный Пан весь трясся почти безумный от ужаса и отвращения. Он принял форму дикой кошки, его мех сейчас искрился в свете ямтарической сигнализации… Он изогнулся в сторону Лайры, а она протянула к нему обе руки…
Они чувствовали, что не могут пошевелиться. Они были пойманы.
Она ощущала те руки… Это было недозволенно… Не для того, чтобы прикасаться… Неправильно…
– Она была одна?
Мужчина всмотрелся в пространство над потолком.
– Похоже, что одна…
– Кто она такая?
– Новый ребенок.
– Та, которую охотники…
– Точно.
– Не думаешь ли ты, что она… демоны…
– Очень может быть. Но точно не самостоятельно?
– Кто знает.
– Я думаю, это наложит отпечаток на всё происходящее, не так ли?
– Я согласен. Лучше бы она ничего не слышала.
– Но что мы можем сделать?
– Она не может вернуться к другим детям.
– Это невозможно!
– Мне кажется, у нас есть только один выход.
– Сейчас?
– Придется. Мы не можем оставить всё как есть до утра. Она хочет посмотреть.
– Мы справимся сами. Нет необходимости привлекать кого-то ещё.
Один мужчина, который казался главным, тот, который не держали ни Пантелеймона, ни Лайру, теребил в зубах ноготь большого пальца. Его глаза ни на секунду не останавливались, они прыгали и метали стрелы в разные стороны. В конце концов, он кивнул.
– Сейчас. Сделаем это сейчас, – сказал он. – Иначе она заговорит. Шок предотвратит это, в конце концов. Она не вспомнит, кто она такая, что она видела и слышала… Пошли.
Лайра не могла произнести ни звука. Она едва могла дышать. Ей пришлось позволить провести себя по пустым коридорам станции мимо комнат, наполненных легким жужжанием ямтарической энергии, мимо комнат, где спали дети с их демонами рядом на подушке, разделяя их сны; и каждую секунду их пути она смотрела на Пантелеймона, а он тянулся к ней. Ни на миг они не теряли друг друга из виду.
Дверь, открываемая с помощью большого колеса, шипение воздуха и палата, залитая бриллиантовым светом, отражающимся от кафеля и нержавеющей стали. Она почти чувствовала физическую боль от страха; ей действительно стало больно, когда их с Пантелеймоном засунули в большую сетчатую клетку, над которой висело серебристое лезвие, расположенное так, чтобы разделить их навсегда.
Наконец у неё прорезался голос, и она закричала. Крик эхом отражался от блестящих поверхностей, но большая дверь была закрыта, она могла кричать вечно, ни единого звука не проникало наружу.
Но Пантелеймон в ответ высвободился от тех ненавистных рук – он стал львом, затем орлом; он царапал их когтями, огромные крылья бешено стучали, потом он стал волком, медведем, юрким хорьком, рыча, брыкаясь, он менялся так быстро, что невозможно было уследить. Он всё время прыгал, летал, мелькал из одного места в другое, в то время как их грубые руки молотили и хватали пустой воздух.
Но у них тоже были демоны. Это была борьба не двоих против троих, а двоих против шестерых. Барсук, сова и бабуин, все трое пытались удержать Пантелеймона, а Лайра кричала им:
– Зачем? Зачем вы делаете это? Помогите! Вы не должны помогать им!
И она пиналась и дралась так яростно, как никогда в жизни, пока мужчина, державший ее не задохнулся от усилий и не выпустил её на мгновение. Она была свободна! Пантелеймон прыгнул ей навстречу словно молния, и она прижала его к своей груди, а он вонзился своими кошачьими когтями ей в кожу, но каждый укол боли был ей дорог.
– Никогда! Никогда! Никогда! – и повернулась лицом к стене, чтобы защищать его до последнего вздоха.
Но они снова напали, три здоровенных мужика, на неё – маленькую, испуганную до смерти девочку; они отняли Пантелеймона и удерживали на противоположном конце клетки. Между ними была металлическая сетка, но он по прежнему оставался частью её, они по-прежнему были едины. Ещё на несколько мгновений он останется её душой.
Сквозь громкое дыхание мужчин, сквозь свои собственные всхлипывания, сквозь вой её демона, она услышала какой-то гудящий звук и увидела мужчину (у него кровь шла носом), управлявшегося с панелью переключателей. Остальные двое посмотрели наверх, и она последовала за их взглядами. Огромное серебристое лезвие медленно поднималось, ловя бриллиантовый свет. Последний миг её жизни должен был стать самым ужасным.
– Что здесь происходит?
Высокий музыкальный голос: её голос. Все замерло.
– Что вы здесь делаете? И что это за ребенок?
Она не договорила до конца слово «ребенок», потому что в этот момент узнала Лайру. Сквозь застилавшие глаза слезы Лайра увидела, как она задрожала и оперлась о скамейку; её лицо, такое прекрасное и спокойное, на мгновение стало изможденным и охваченным ужасом.
– Лайра – прошептала она.
Золотая обезьянка метнулась, словно молния и вытащила Пантелеймона из клетки, в то время как Лайра вышла из неё сама. Пантелеймон высвободился из заботливых лап обезьяны и бросился Лайре на руки.
– Никогда, никогда, – повторяла она, уткнувшись в его мех, а он прижимал свое бьющееся сердце к её.
Они прилипли друг к другу, словно выжившие после кораблекрушения, дрожащие на необитаемом острове. Она вроде бы слышала, как госпожа Коултер разговаривает с мужчинами, но даже не могла распознать тон её голоса. Затем они покинули эту ужасную комнату, и госпожа КоултерЛайру до спальни, приятно пахнущей, с мягким светом.
Госпожа Коултен осторожно уложила её в постель. Рука Лайры так крепко держала Пантелеймона, что даже дрожала от напряжения. Нежная рука слегка прикоснулась к её голове.
– Моя милая, милая девочка, – сказал её мягкий голос. – Как же ты очутилась здесь?
СЕМНАДЦАТЬ. Ведьмы
Лайра плакала и все время дрожала, как будто её вытащили из холодной воды, в которой она промерзла до самого сердца. Пантелеймон просто лежал у нее под одеждой, прижавшись к её голой спине, но всё время чувствуя госпожу Коултер, суетливо готовящую питье, но еще сильнее ощущая золотую обезьянку, чьи цепкие маленькие пальчики все время, как только Пантелеймон это заметил, бегали по телу Лайры, и которая уже нащупала клеёнчатую сумку с её содержимым вокруг талии девочки.
– Присядь, дорогая, и выпей это, – сказала госпожа Коултер, и её мягкая рука крепко обхватила спину Лайры и приподняла девочку.
Лайра вся сжалась, но сразу же обмякла, как только Пантелеймон мысленно передал ей: «Мы в безопасности только до тех пор, пока мы притворяемся». Она открыла глаза и поняла, что они были полны слёз, и к её удивлению и стыду она всхлипывала и всхлипывала.
Госпожа Коултер сочувственно вздыхала, отдав напиток в руки обезьянки тогда, когда стала вытирать глаза Лайры благоухающим носовым платком.
– Плачь сколько нужно, дорогая, – мягко приговаривала она, и Лайра решила прекратить плакать как можно скорее. Она пыталась сдержать слёзы, сжав губы, она старалась заглушить всхлипывания, которые всё ещё сотрясали её тело.
Пантелеймон тоже демонстративно каялся: какие они глупые, безрассудные. Он стал мышью и отполз от руки Лайры, чтобы робко понюхать напиток в лапке обезьяны. Он был безвредным: настойка ромашкового чая, ничего более. Он подкрался обратно к плечу Лайры и прошептал: «Выпей это».
Она присела и взяла горячую кружку обеими руками, то делая глоток, то дуя, чтобы остудить питьё. Она опустила глаза, потому что должно была притворяться сильнее, чем когда-либо в своей жизни.
– Лайра, родная, – тихо сказала госпожа Коултер, поглаживая её по волосам. – Я думала, что мы навсегда потеряли тебя! Что же случилось? Как ты потерялась? Тебя украли?
– Да, – прошептала Лайра.
– Кто это был, дорогая?
– Мужчина и женщина.
– Гости на вечеринке?
– Наверное. Они сказали, что Вы просили что-то принести с первого этажа, и я пошла, чтобы взять это, а они схватили меня и повезли куда-то в машине. Но как только они остановили машину, я сразу же выскочила оттуда и удрала. Похитители не смогли меня поймать. Но я не знала, где я...
Новый всхлип коротко потряс её, но они уже становились слабее, и она могла сделать вид, что этот был вызван её рассказом.
– Я хотела вернуться к Вам, но не смогла сразу отыскать дорогу, а потом эти Глакожеры поймали меня... И они посадили меня в фургон с другими детьми и забрали куда-то, в большой дом, я не знаю, где он находился.
С каждым мгновением, каждой сказанной ею фразой Лайра чувствовала, как к ней возвращаются силы. Когда девочка делала что-то сложное и знакомое, непредсказуемое до конца, проще говоря, врала напропалую, то снова чувствовала что-то вроде власти, то же ощущение силы, которое давал ей алетиометр. Ей приходилось осторожничать, чтобы не ляпнуть что-нибудь явно невозможное, то есть быть уклончивой в некоторых местах и изобретать правдоподобные подробности в других; короче, она была очень артистична.
– Сколько же они держали тебя там? – спросила госпожа Коултер.
Путешествие Лайры вдоль каналов и период ее жизни у бродяжников, длились несколько недель: ей пришлось выдумать, где же она была все это время. Она выдумала путешествие с Глакожерами в Троллесанд, а после побег, с подробным описанием этого города; и то время, когда она выполняла-всю-работу в Баре Айнарсона, а потом период работы на семью фермеров внутри страны, и то, как позже как её поймали ненцы и привезли в Болвангар.
– И эти люди собирались пойти и разрезать...
– Тише, родная, тише. Я просто хочу узнать, что же было с тобой.
– Но почему они собирались сделать это? Я не сделала ничего плохого! Все дети боятся того, что происходит там, хотя никто не знает. Но это ужасно. Это хуже всего... Почему они это делают, госпожа Коултер? Почему они такие жестокие?
– Ну, ну... Ты в безопасности, моя дорогая. Они никогда с тобой этого не сделают. Сейчас ты здесь, ты в безопасности и тебе больше никогда ничего не будет угрожать. Никто не собирается причинить тебе вред, милая Лайра; никто никогда не сделает тебе больно...
– Но они делают это другим детям! Почему?
– Ах, родная...
– Это Пыль, не так ли?
– Это они тебе сказали? Тебе сказали врачи?
– Дети это знают. Все дети говорят об этом, хотя точно ничего никто не знает! И врачи почти сделали это со мной – объясните же, зачем! Вы не можете больше скрывать это от меня!
– Лайра... Лайра, Лайра. Милая, это так сложно, Пыль и так далее. Это не детский разговор. Знай, что врачи делают это для блага детей, дорогая. Пыль – это что-то плохое, что-то неправильное, что-то злое и порочное.
Взрослые и их демоны заражены Пылью настолько, что уже слишком поздно. Им не помочь... Но детей спасают сделанные вовремя операции. И пыль не коснется их. Они в безопасности и счастливы, и...
Лайра подумала о маленьком Тони Макарии. Она внезапно наклонилась и её вырвало. Госпожа Коултер попятилась и отпустила.
– С тобой всё в порядке, родная? Иди в ванную...
Лайра тяжело сглотнула и едва коснулась своих глаз.
– Но тогда Вы бы не забрали нас, – сказала она. – Вы могли бы просто оставить нас. Держу пари, что лорд Азраэль не допустил бы этого, если бы только знал. Если у него Пыль и у вас Пыль, и у Мастера Джордана и у каждого взрослого Пыль, это должно быть нормально. Когда я уйду от Вас, то расскажу всем детям в мире об этом. В любом случае, если это было так хорошо, то почему вы остановили то, что они со мной делали? Если это было хорошо, вам следовало бы позволить им сделать это. Вы должны были бы быть рады.
Госпожа Коултер отрицательно покачала головой и улыбнулась печальной мудрой улыбкой.
– Дорогая, – сказала она, – делая добро, можно причинить немного боли, и, естественно, остальные расстраиваются, когда ты расстроена... Но это не значит, что твоего демона у тебя забрали. Он всё ещё здесь! Кстати, многим взрослым сделали здесь операцию. Медсёстры выглядят вполне счастливыми, не так ли?
Лайра закрыла глаза. Она вдруг поняла их странное бессмысленное равнодушие к тому, что их маленькие семенящие демоны казались лунатиками.
Она задумалась и крепко закрыла рот, так ничего и не сказав.
– Милая, никто даже не подумает произвести операцию на ребёнке, не проверив его здоровье. И никто за тысячу лет не забрал бы всего демона у ребёнка! Всё, что происходит, это маленький порез, а потом всё хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
До сих пор Лайра не произнесла ни одного звука. Она зацепилась ногой за острый металлический край наверху и сражалась сверху вниз, царапаясь, пихаясь, щепаясь и плюясь в ярости. Мужчины задыхались и хрюкали от боли или напряжения, но всё тянули, тянули.
И внезапно все силы покинули её.
Как будто чья-то чужая рука забралась к ней внутрь, туда, где не имела права находиться, и вырвала до самое сокровенное.
Лайра почувствовала, то ей стало дурно и мерзко, голова закружилась от шока.
Один из мужчин держал Пантелеймона.
Он сжимал демона Лайры в своих человеческих руках, и бедный Пан весь трясся почти безумный от ужаса и отвращения. Он принял форму дикой кошки, его мех сейчас искрился в свете ямтарической сигнализации… Он изогнулся в сторону Лайры, а она протянула к нему обе руки…
Они чувствовали, что не могут пошевелиться. Они были пойманы.
Она ощущала те руки… Это было недозволенно… Не для того, чтобы прикасаться… Неправильно…
– Она была одна?
Мужчина всмотрелся в пространство над потолком.
– Похоже, что одна…
– Кто она такая?
– Новый ребенок.
– Та, которую охотники…
– Точно.
– Не думаешь ли ты, что она… демоны…
– Очень может быть. Но точно не самостоятельно?
– Кто знает.
– Я думаю, это наложит отпечаток на всё происходящее, не так ли?
– Я согласен. Лучше бы она ничего не слышала.
– Но что мы можем сделать?
– Она не может вернуться к другим детям.
– Это невозможно!
– Мне кажется, у нас есть только один выход.
– Сейчас?
– Придется. Мы не можем оставить всё как есть до утра. Она хочет посмотреть.
– Мы справимся сами. Нет необходимости привлекать кого-то ещё.
Один мужчина, который казался главным, тот, который не держали ни Пантелеймона, ни Лайру, теребил в зубах ноготь большого пальца. Его глаза ни на секунду не останавливались, они прыгали и метали стрелы в разные стороны. В конце концов, он кивнул.
– Сейчас. Сделаем это сейчас, – сказал он. – Иначе она заговорит. Шок предотвратит это, в конце концов. Она не вспомнит, кто она такая, что она видела и слышала… Пошли.
Лайра не могла произнести ни звука. Она едва могла дышать. Ей пришлось позволить провести себя по пустым коридорам станции мимо комнат, наполненных легким жужжанием ямтарической энергии, мимо комнат, где спали дети с их демонами рядом на подушке, разделяя их сны; и каждую секунду их пути она смотрела на Пантелеймона, а он тянулся к ней. Ни на миг они не теряли друг друга из виду.
Дверь, открываемая с помощью большого колеса, шипение воздуха и палата, залитая бриллиантовым светом, отражающимся от кафеля и нержавеющей стали. Она почти чувствовала физическую боль от страха; ей действительно стало больно, когда их с Пантелеймоном засунули в большую сетчатую клетку, над которой висело серебристое лезвие, расположенное так, чтобы разделить их навсегда.
Наконец у неё прорезался голос, и она закричала. Крик эхом отражался от блестящих поверхностей, но большая дверь была закрыта, она могла кричать вечно, ни единого звука не проникало наружу.
Но Пантелеймон в ответ высвободился от тех ненавистных рук – он стал львом, затем орлом; он царапал их когтями, огромные крылья бешено стучали, потом он стал волком, медведем, юрким хорьком, рыча, брыкаясь, он менялся так быстро, что невозможно было уследить. Он всё время прыгал, летал, мелькал из одного места в другое, в то время как их грубые руки молотили и хватали пустой воздух.
Но у них тоже были демоны. Это была борьба не двоих против троих, а двоих против шестерых. Барсук, сова и бабуин, все трое пытались удержать Пантелеймона, а Лайра кричала им:
– Зачем? Зачем вы делаете это? Помогите! Вы не должны помогать им!
И она пиналась и дралась так яростно, как никогда в жизни, пока мужчина, державший ее не задохнулся от усилий и не выпустил её на мгновение. Она была свободна! Пантелеймон прыгнул ей навстречу словно молния, и она прижала его к своей груди, а он вонзился своими кошачьими когтями ей в кожу, но каждый укол боли был ей дорог.
– Никогда! Никогда! Никогда! – и повернулась лицом к стене, чтобы защищать его до последнего вздоха.
Но они снова напали, три здоровенных мужика, на неё – маленькую, испуганную до смерти девочку; они отняли Пантелеймона и удерживали на противоположном конце клетки. Между ними была металлическая сетка, но он по прежнему оставался частью её, они по-прежнему были едины. Ещё на несколько мгновений он останется её душой.
Сквозь громкое дыхание мужчин, сквозь свои собственные всхлипывания, сквозь вой её демона, она услышала какой-то гудящий звук и увидела мужчину (у него кровь шла носом), управлявшегося с панелью переключателей. Остальные двое посмотрели наверх, и она последовала за их взглядами. Огромное серебристое лезвие медленно поднималось, ловя бриллиантовый свет. Последний миг её жизни должен был стать самым ужасным.
– Что здесь происходит?
Высокий музыкальный голос: её голос. Все замерло.
– Что вы здесь делаете? И что это за ребенок?
Она не договорила до конца слово «ребенок», потому что в этот момент узнала Лайру. Сквозь застилавшие глаза слезы Лайра увидела, как она задрожала и оперлась о скамейку; её лицо, такое прекрасное и спокойное, на мгновение стало изможденным и охваченным ужасом.
– Лайра – прошептала она.
Золотая обезьянка метнулась, словно молния и вытащила Пантелеймона из клетки, в то время как Лайра вышла из неё сама. Пантелеймон высвободился из заботливых лап обезьяны и бросился Лайре на руки.
– Никогда, никогда, – повторяла она, уткнувшись в его мех, а он прижимал свое бьющееся сердце к её.
Они прилипли друг к другу, словно выжившие после кораблекрушения, дрожащие на необитаемом острове. Она вроде бы слышала, как госпожа Коултер разговаривает с мужчинами, но даже не могла распознать тон её голоса. Затем они покинули эту ужасную комнату, и госпожа КоултерЛайру до спальни, приятно пахнущей, с мягким светом.
Госпожа Коултен осторожно уложила её в постель. Рука Лайры так крепко держала Пантелеймона, что даже дрожала от напряжения. Нежная рука слегка прикоснулась к её голове.
– Моя милая, милая девочка, – сказал её мягкий голос. – Как же ты очутилась здесь?
СЕМНАДЦАТЬ. Ведьмы
Лайра плакала и все время дрожала, как будто её вытащили из холодной воды, в которой она промерзла до самого сердца. Пантелеймон просто лежал у нее под одеждой, прижавшись к её голой спине, но всё время чувствуя госпожу Коултер, суетливо готовящую питье, но еще сильнее ощущая золотую обезьянку, чьи цепкие маленькие пальчики все время, как только Пантелеймон это заметил, бегали по телу Лайры, и которая уже нащупала клеёнчатую сумку с её содержимым вокруг талии девочки.
– Присядь, дорогая, и выпей это, – сказала госпожа Коултер, и её мягкая рука крепко обхватила спину Лайры и приподняла девочку.
Лайра вся сжалась, но сразу же обмякла, как только Пантелеймон мысленно передал ей: «Мы в безопасности только до тех пор, пока мы притворяемся». Она открыла глаза и поняла, что они были полны слёз, и к её удивлению и стыду она всхлипывала и всхлипывала.
Госпожа Коултер сочувственно вздыхала, отдав напиток в руки обезьянки тогда, когда стала вытирать глаза Лайры благоухающим носовым платком.
– Плачь сколько нужно, дорогая, – мягко приговаривала она, и Лайра решила прекратить плакать как можно скорее. Она пыталась сдержать слёзы, сжав губы, она старалась заглушить всхлипывания, которые всё ещё сотрясали её тело.
Пантелеймон тоже демонстративно каялся: какие они глупые, безрассудные. Он стал мышью и отполз от руки Лайры, чтобы робко понюхать напиток в лапке обезьяны. Он был безвредным: настойка ромашкового чая, ничего более. Он подкрался обратно к плечу Лайры и прошептал: «Выпей это».
Она присела и взяла горячую кружку обеими руками, то делая глоток, то дуя, чтобы остудить питьё. Она опустила глаза, потому что должно была притворяться сильнее, чем когда-либо в своей жизни.
– Лайра, родная, – тихо сказала госпожа Коултер, поглаживая её по волосам. – Я думала, что мы навсегда потеряли тебя! Что же случилось? Как ты потерялась? Тебя украли?
– Да, – прошептала Лайра.
– Кто это был, дорогая?
– Мужчина и женщина.
– Гости на вечеринке?
– Наверное. Они сказали, что Вы просили что-то принести с первого этажа, и я пошла, чтобы взять это, а они схватили меня и повезли куда-то в машине. Но как только они остановили машину, я сразу же выскочила оттуда и удрала. Похитители не смогли меня поймать. Но я не знала, где я...
Новый всхлип коротко потряс её, но они уже становились слабее, и она могла сделать вид, что этот был вызван её рассказом.
– Я хотела вернуться к Вам, но не смогла сразу отыскать дорогу, а потом эти Глакожеры поймали меня... И они посадили меня в фургон с другими детьми и забрали куда-то, в большой дом, я не знаю, где он находился.
С каждым мгновением, каждой сказанной ею фразой Лайра чувствовала, как к ней возвращаются силы. Когда девочка делала что-то сложное и знакомое, непредсказуемое до конца, проще говоря, врала напропалую, то снова чувствовала что-то вроде власти, то же ощущение силы, которое давал ей алетиометр. Ей приходилось осторожничать, чтобы не ляпнуть что-нибудь явно невозможное, то есть быть уклончивой в некоторых местах и изобретать правдоподобные подробности в других; короче, она была очень артистична.
– Сколько же они держали тебя там? – спросила госпожа Коултер.
Путешествие Лайры вдоль каналов и период ее жизни у бродяжников, длились несколько недель: ей пришлось выдумать, где же она была все это время. Она выдумала путешествие с Глакожерами в Троллесанд, а после побег, с подробным описанием этого города; и то время, когда она выполняла-всю-работу в Баре Айнарсона, а потом период работы на семью фермеров внутри страны, и то, как позже как её поймали ненцы и привезли в Болвангар.
– И эти люди собирались пойти и разрезать...
– Тише, родная, тише. Я просто хочу узнать, что же было с тобой.
– Но почему они собирались сделать это? Я не сделала ничего плохого! Все дети боятся того, что происходит там, хотя никто не знает. Но это ужасно. Это хуже всего... Почему они это делают, госпожа Коултер? Почему они такие жестокие?
– Ну, ну... Ты в безопасности, моя дорогая. Они никогда с тобой этого не сделают. Сейчас ты здесь, ты в безопасности и тебе больше никогда ничего не будет угрожать. Никто не собирается причинить тебе вред, милая Лайра; никто никогда не сделает тебе больно...
– Но они делают это другим детям! Почему?
– Ах, родная...
– Это Пыль, не так ли?
– Это они тебе сказали? Тебе сказали врачи?
– Дети это знают. Все дети говорят об этом, хотя точно ничего никто не знает! И врачи почти сделали это со мной – объясните же, зачем! Вы не можете больше скрывать это от меня!
– Лайра... Лайра, Лайра. Милая, это так сложно, Пыль и так далее. Это не детский разговор. Знай, что врачи делают это для блага детей, дорогая. Пыль – это что-то плохое, что-то неправильное, что-то злое и порочное.
Взрослые и их демоны заражены Пылью настолько, что уже слишком поздно. Им не помочь... Но детей спасают сделанные вовремя операции. И пыль не коснется их. Они в безопасности и счастливы, и...
Лайра подумала о маленьком Тони Макарии. Она внезапно наклонилась и её вырвало. Госпожа Коултер попятилась и отпустила.
– С тобой всё в порядке, родная? Иди в ванную...
Лайра тяжело сглотнула и едва коснулась своих глаз.
– Но тогда Вы бы не забрали нас, – сказала она. – Вы могли бы просто оставить нас. Держу пари, что лорд Азраэль не допустил бы этого, если бы только знал. Если у него Пыль и у вас Пыль, и у Мастера Джордана и у каждого взрослого Пыль, это должно быть нормально. Когда я уйду от Вас, то расскажу всем детям в мире об этом. В любом случае, если это было так хорошо, то почему вы остановили то, что они со мной делали? Если это было хорошо, вам следовало бы позволить им сделать это. Вы должны были бы быть рады.
Госпожа Коултер отрицательно покачала головой и улыбнулась печальной мудрой улыбкой.
– Дорогая, – сказала она, – делая добро, можно причинить немного боли, и, естественно, остальные расстраиваются, когда ты расстроена... Но это не значит, что твоего демона у тебя забрали. Он всё ещё здесь! Кстати, многим взрослым сделали здесь операцию. Медсёстры выглядят вполне счастливыми, не так ли?
Лайра закрыла глаза. Она вдруг поняла их странное бессмысленное равнодушие к тому, что их маленькие семенящие демоны казались лунатиками.
Она задумалась и крепко закрыла рот, так ничего и не сказав.
– Милая, никто даже не подумает произвести операцию на ребёнке, не проверив его здоровье. И никто за тысячу лет не забрал бы всего демона у ребёнка! Всё, что происходит, это маленький порез, а потом всё хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51