Пальцы не наткнулись ни на одну преграду.
Гион замер так, словно его парализовало. Мысль снять повязку и оглядеться не приходила ему в голову. Он понял, что музыка замолчала. Но это не показалось для него удивительным: в пустом мире, где нет дружеских рук, где не горят факелы и никто не взмахивает плащом, не посмеивается, не переговаривается, не играет на струнном инструменте в костяном или деревянном корпусе, – там не может быть ни голосов, ни музыки.
«Что у меня осталось? – подумал Гион смятенно. – Только кровь, что шумит в моих ушах, и еще... небо».
Он знал, что крыши здесь нет, и небо рядом. Осторожно, словно боясь поранить кого-то, кто может оказаться наверху, Гион потянулся и поднял руки над головой. Ему почудилось, будто он нащупал нечто, за что можно ухватиться, и осторожно прикоснулся к этому. Оно упруго тронуло ногти, чуть вдавилось в подушечки пальцев.
От волнения Гион переступал на месте. Его вновь охватило ощущение полной невесомости, легкости всего тела. В тот миг – странное дело! – он не думал о том, что Эльсион Лакар подвергают его испытанию. Подобная мысль даже в голову ему не приходила, и он не беспокоился о том, что может опозориться, поступить неправильно. Не испытывал он и гордости за свое поведение – ведь он, возможно, сейчас демонстрирует свою состоятельность! Показывает свои силы, возможности и выдержку всему народу Ринхвивар!
Ни одно из подобных чувств даже близко не подбиралось к сердцу Гиона. Он вообще перестал думать о самом себе.
Невесомость делалась все более повелительной, и ему все труднее было удерживаться на ногах. Нечто завладевало Гионом, пыталось перевернуть его вниз головой, заставить глупо дрыгать руками и ногами, чтобы вернуть голову в подобающее ей положение и опустить ноги долу.
Он вытянулся еще сильнее. Он понимал, что невесомость – иллюзия, которая была порождена долгой беспомощностью, лишенностью собственной воли, быстрым слепым путешествием через дворец. Но эти соображения остались где-то на окраине сознания. На самом деле все мысли Гиона были совершенно новыми. Прежнему Гиону они никогда не приходили на ум.
Он думал о небе над головой и о той опоре, которую нащупал и с которой ни за что не желал расставаться. Он попробовал повиснуть на ней. Затем отпустил руки, потому что она сама обвила его, коснулась и тихо, плавно приподняла.
Это ощущение было приятным. В последний раз оно посещало Гиона в очень далекие времена, когда тот был еще мальчиком и летал во сне. Проснувшись, до первого движения в бодрствующем состоянии, он сохранял в теле блаженное чувство невесомости, способности подняться и плыть по воздуху, почти не прикладывая усилий.
Затем он услышал голос Ринхвивар:
– Любимый...
Две знакомые руки очутились возле его висков – это оказалось так неожиданно, что представилось Гиону настоящим чудом: только что он был совершенно одинок в необитаемом мире, где не звучала даже музыка, а теперь рядом возникла возлюбленная, как будто только что вышла из-под мудрого резца создателя.
«Да, – подумал Гион, – именно это и происходит. Мир сотворяется заново, и первое, что появилось в нем после меня, – это Ринхвивар».
Она осторожно сняла повязку с его глаз и очутилась прямо перед его ошеломленным взором. Залитое ярким светом двух лун смуглое лицо с точеными чертами казалось двухцветным: фиолетовым с той стороны, где его озаряла голубая луна, и бледно-оранжевым – там, где светила желтая. Тени располагались на этом лице очень аккуратно, как будто их размещали долго и тщательно: одна подчеркивала изогнутые ноздри, другая – изящную и смертоносную линию губ, очертаниями похожих на эльфийский лук, третья углубляла внешние уголки раскосых глаз, делая их длиннее.
Длинные волосы Ринхвивар были заплетены в две косы и истыканы пушистыми перьями и комками звериной шерсти, отчего казались вдвое толще. Они не свисали вдоль спины и не падали на плечи, но, чуть изогнувшись, лежали прямо на воздухе, как тонкие крылья.
Темно-красное длинное облачение Ринхвивар было точной копией одежд Гиона.
Они медленно кружили друг вокруг друга, и шелка их платьев свивались, а косы Ринхвивар оплетали Гиона все туже. Он наконец осмелился оторвать взгляд от возлюбленной и взглянуть на небо. Два широких лунных луча тянулись через глубокую, насыщенную звездами черноту и скрещивались почти над самой головой принца и эльфийской девы.
Внизу Гион увидел колебание огня. Он подумал: «Нет ничего наряднее, чем пламя, к которому прикасается ветер». Стены дворца вились по огромному лесу, и каждая травинка, каждый хвощ и папоротник, каждая ветка выглядели сейчас исполненными особенного смысла: все они стояли в точности на том месте, где им надлежало быть, и от этого в душе рождалось чувство покоя и несравненного уюта.
В той же мере тепло и безопасно бывает в доме, который надежно отгорожен от всех бед, опасностей и невзгод внешнего мира. Так поступают люди, но не Эльсион Лакар. Здесь безопасен и покоен весь мир, и дневной, и ночной. Здесь уютом очага насыщен каждый куст, каждый камень.
На мгновение Гион подумал о своих новых знакомцах, о тех четверых, которым оказалось тесно в этом уюте – настолько тесно, что они сорвались с места и начали искать острых ощущений в сером, опасном тумане. Прочие Эльсион Лакар считают их испорченными. Должно быть, так оно и есть.
Внутри у Гиона снова все сжалось, как и в первый раз, стоило ему представить, как прекрасные существа исчезают в сером, грязноватом тумане – ради того, чтобы чувствовать себя живыми.
Он вновь видел Ринхвнвар. Она с тревогой вглядывалась в него.
– Что? – спросил Гион одними губами, и тотчас ответная улыбка расцвела во всем существе Ринхвивар. Эльфийский лук ее губ растянулся, словно готовясь пустить стрелу, и сделался еще более смертоносным, и сердце Гиона задрожало, готовясь принять стрелу, которая убьет его.
Розы бежали по щекам Ринхвивар, стремительно обвивали ее руки, и Гиону чудилось, будто они срываются с ее острых скул и падают с ладоней, на миг повисая в темном воздухе в виде золотистых иллюзий, а затем растворяются, оставляя после себя дрожание тысячи искр.
– Гион! – сказала Ринхвивар.
Он не отрывал от нее влюбленного взгляда.
– Гион! – повторила она, чуть серьезнее.
– Что ты хочешь, любимая? – прошептал он.
– Гион! Ты летишь, – сказала Ринхвивар.
Тогда он снова посмотрел вниз и понял, что они поднялись высоко над землей, и что вокруг них нет ничего, кроме звезд и двух скрещенных лунных лучей. Гион ахнул, пошатнулся и ухватился за Ринхвивар, как будто мог упасть. Потому что если бы мог – то давно бы лежал уже на земле с переломанными костями.
Она засмеялась, прижимая его к себе. Ее пальцы бегали по его волосам, ее косы каким-то хитрым образом попали к нему под одежду и щекотали его спину и грудь, И неожиданно сладкая судорога пробежала по их телам, а снизу празднично пылали факелы, и струнная музыка гремела теперь так, что ее слышно было на поверхности обеих лун.
Возвращение Гиона обратно, в человечьи владения, оказалось совсем не таким, каким был путь к невесте, в земли ее народа. Простота, с которой совершился обратный переход, утвердила Гиона в его изначальном, до сих пор тайном, мнении, что он побывал в волшебном мире и совершил по-настоящему волшебное путешествие, поскольку известно: сказочные дороги бывают трудны и опасны только по пути туда, а по дороге обратно они просты и веселы.
И еще эта закономерность убедила Гиона в том, что его любовь – истинная, поскольку переживание такой любви всегда обладает сверхъестественной природой, и человек оказывается посреди такой любви внезапно, беспомощный и нагой, точно его только-только забросило в неведомую вселенную.
Брачный обряд, проведенный в воздухе, в скрещении двух лунных лучей, как нельзя лучше объяснял и вскрывал подобную сущность истинной любви; что до возвращения домой с женой и ее приданым, то здесь Гион оказался в иной стихии – полностью земной. Утверждение земного блага, которое сулил Королевству кровный союз с Эльсион Лакар, обрело наглядность и плоскость.
По землям Королевства, от города к городу, от баронства к баронству, двигалась неспешная процессия, во главе которой шли рослые смуглые лучники, длинноволосые, с быстрыми, настороженными, раскосыми глазами. Они не были похожи ни на жителей побережья, ни на обитателей пустынь, и выглядели одновременно и уязвимыми и грозными.
Следом, на черных лошадях, ехали муж и жена, до сих пор не снявшие с себя брачную одежду – ярко-красные, просторные плащи, развевающиеся при малейшем дуновении ветра, и темно-красные длинные туники, очень свободные, без поясов. На берегу моря, особенно по утрам, в такой одежде было довольно холодно, но ни Гион, ни Ринхвивар не жаловались.
Замыкали шествие телеги, где под сероватыми полотняными навесами ехали семена и саженцы, клубни и корешки растений, которым предстояло расцвести на человечьей земле.
Таково было приданое Ринхвивар, но самый главный свой дар мужу она скрывала до поры в собственном теле.
Города открывали ворота, впуская Гиона с женой и свитой, и сам собою начинался праздник, по площадям текли цветы и ленты, выкатывались бочки с вином и пивом, из всех чердаков выбирались непризнанные гении с виолой под мышкой и голодным блеском в глазах, а из подвалов выскакивали, точно их подкололи сзади, немолодые мужчины, до крайности чумазые и изрядно потасканные, – из тех, что прежде, пока не сдались годам бедности и пьянству, зарабатывали во время ярмарок развлекая танцами добрую публику. Любой город всегда содержит целую ораву бездельников, мало задумываясь об их бытии, – подобно тому, как всякая собака неизбежно кормит несколько блошиных поколений, хоть судьба их ей совершенно безразлична. И даже в молодых городах успели уже завестись немолодые нахлебники, которые теперь и являли себя на всех перекрестках.
И горожане начинали усматривать в них пользу, ибо эти бродяги и попрошайки первыми признавали в молодом Гионе Короля Праздника и Короля Урожая; вслед за никчемными этими людьми, ликующими в предвкушении дармовщинки, начинали поддаваться общей радости и более серьезные люди, ремесленники и земледельцы, и их солидные жены, и их честные дочери, и их суровые сыновья, и их домовитые тещи и свекрови, и их свекры и тести – старики, которые одной ногой стоят на пороге кабака и не превращаются в бездельников и выпивох лишь потому, что на второй их ноге гроздьями висят серьезные сыновья и честные внучки, их солидные дочери и суровые внуки...
Толпы валили на улицы и заполняли площади, и темнокожие воины, не таясь, заглядывались на молодых женщин. Они знали, что ни одна из них не найдет в себе сил отказать, и потому держались очень осторожно.
Молодой Гион и его супруга пробирались дальше, их кони бережно выбирали путь по булыжной мостовой и наконец оказывались перед баронским замком, перед укреплением, которое высилось над сумятицей улиц, охраняя их и угрожая им в случае неповиновения.
Навстречу распахивались ворота, и выезжал сам властитель, поначалу еще не зная – как относиться к такому вторжению. Но переходили из рук в руки грамоты, появлялись на свет перстни со знакомой печатью, мешки с семенами отправлялись в кладовые, и разговор смягчался, делался проще, откровеннее. К вечеру внизу, в городе, плескал огнями и кричал на все лады праздник, а в замке зажигали факелы, на широкий каменный стол заплывали запеченные птицы, и катились по нему сладкие морщинистые яблоки с коричневой кожицей. И очередной барон повторял Гиону, что согласен соединить свои земли с землями Мэлгвина, дабы стояло на побережье Королевство со столицей в Изиохоне, а Ринхвивар сидела, утонув в кресле, с видом отсутствующим и сонным, как подобает беременной даме и королеве.
Глава девятая
ПАРИ
Магистр Даланн смотрела на Софену снизу вверх, сердито выставив все свои бородавки.
– Вынуждена сообщить вам, – говорила она, сильно тряся подбородком, – что ваше поведение выходит за всякие границы приличий! Вы не посещаете лекций! Вы позволяете себе пропускать практические занятия! Вас не видно на диспутах! Чем вы заполняете свои дни, глупое создание?
Софена молчала, внутренне закипая все сильнее. «Отвратительная карлица, – думала она, стискивая кулаки, – как ты смеешь! Кто дал тебе право учить нас, что считать прекрасным, а что – безобразным? Я знаю, к каким грязным трюкам вы здесь прибегаете! Я все про тебя знаю!»
– Я задала вопрос! – вскрикнула Даланн и даже подпрыгнула на своих коротеньких толстых ножках, формой напоминающих кувшинчики. – И не слышу ответа!
– О чем? – рассеянно проговорила Софена.
– Чем вы заняты с утра до вечера?
– Ну какая разница... За мое обучение заплатили, не так ли? Вот и потрудитесь сделать процесс интересным! – сказала Софена.
– Я буду ходатайствовать о вашем отчислении, – сказала Даланн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Гион замер так, словно его парализовало. Мысль снять повязку и оглядеться не приходила ему в голову. Он понял, что музыка замолчала. Но это не показалось для него удивительным: в пустом мире, где нет дружеских рук, где не горят факелы и никто не взмахивает плащом, не посмеивается, не переговаривается, не играет на струнном инструменте в костяном или деревянном корпусе, – там не может быть ни голосов, ни музыки.
«Что у меня осталось? – подумал Гион смятенно. – Только кровь, что шумит в моих ушах, и еще... небо».
Он знал, что крыши здесь нет, и небо рядом. Осторожно, словно боясь поранить кого-то, кто может оказаться наверху, Гион потянулся и поднял руки над головой. Ему почудилось, будто он нащупал нечто, за что можно ухватиться, и осторожно прикоснулся к этому. Оно упруго тронуло ногти, чуть вдавилось в подушечки пальцев.
От волнения Гион переступал на месте. Его вновь охватило ощущение полной невесомости, легкости всего тела. В тот миг – странное дело! – он не думал о том, что Эльсион Лакар подвергают его испытанию. Подобная мысль даже в голову ему не приходила, и он не беспокоился о том, что может опозориться, поступить неправильно. Не испытывал он и гордости за свое поведение – ведь он, возможно, сейчас демонстрирует свою состоятельность! Показывает свои силы, возможности и выдержку всему народу Ринхвивар!
Ни одно из подобных чувств даже близко не подбиралось к сердцу Гиона. Он вообще перестал думать о самом себе.
Невесомость делалась все более повелительной, и ему все труднее было удерживаться на ногах. Нечто завладевало Гионом, пыталось перевернуть его вниз головой, заставить глупо дрыгать руками и ногами, чтобы вернуть голову в подобающее ей положение и опустить ноги долу.
Он вытянулся еще сильнее. Он понимал, что невесомость – иллюзия, которая была порождена долгой беспомощностью, лишенностью собственной воли, быстрым слепым путешествием через дворец. Но эти соображения остались где-то на окраине сознания. На самом деле все мысли Гиона были совершенно новыми. Прежнему Гиону они никогда не приходили на ум.
Он думал о небе над головой и о той опоре, которую нащупал и с которой ни за что не желал расставаться. Он попробовал повиснуть на ней. Затем отпустил руки, потому что она сама обвила его, коснулась и тихо, плавно приподняла.
Это ощущение было приятным. В последний раз оно посещало Гиона в очень далекие времена, когда тот был еще мальчиком и летал во сне. Проснувшись, до первого движения в бодрствующем состоянии, он сохранял в теле блаженное чувство невесомости, способности подняться и плыть по воздуху, почти не прикладывая усилий.
Затем он услышал голос Ринхвивар:
– Любимый...
Две знакомые руки очутились возле его висков – это оказалось так неожиданно, что представилось Гиону настоящим чудом: только что он был совершенно одинок в необитаемом мире, где не звучала даже музыка, а теперь рядом возникла возлюбленная, как будто только что вышла из-под мудрого резца создателя.
«Да, – подумал Гион, – именно это и происходит. Мир сотворяется заново, и первое, что появилось в нем после меня, – это Ринхвивар».
Она осторожно сняла повязку с его глаз и очутилась прямо перед его ошеломленным взором. Залитое ярким светом двух лун смуглое лицо с точеными чертами казалось двухцветным: фиолетовым с той стороны, где его озаряла голубая луна, и бледно-оранжевым – там, где светила желтая. Тени располагались на этом лице очень аккуратно, как будто их размещали долго и тщательно: одна подчеркивала изогнутые ноздри, другая – изящную и смертоносную линию губ, очертаниями похожих на эльфийский лук, третья углубляла внешние уголки раскосых глаз, делая их длиннее.
Длинные волосы Ринхвивар были заплетены в две косы и истыканы пушистыми перьями и комками звериной шерсти, отчего казались вдвое толще. Они не свисали вдоль спины и не падали на плечи, но, чуть изогнувшись, лежали прямо на воздухе, как тонкие крылья.
Темно-красное длинное облачение Ринхвивар было точной копией одежд Гиона.
Они медленно кружили друг вокруг друга, и шелка их платьев свивались, а косы Ринхвивар оплетали Гиона все туже. Он наконец осмелился оторвать взгляд от возлюбленной и взглянуть на небо. Два широких лунных луча тянулись через глубокую, насыщенную звездами черноту и скрещивались почти над самой головой принца и эльфийской девы.
Внизу Гион увидел колебание огня. Он подумал: «Нет ничего наряднее, чем пламя, к которому прикасается ветер». Стены дворца вились по огромному лесу, и каждая травинка, каждый хвощ и папоротник, каждая ветка выглядели сейчас исполненными особенного смысла: все они стояли в точности на том месте, где им надлежало быть, и от этого в душе рождалось чувство покоя и несравненного уюта.
В той же мере тепло и безопасно бывает в доме, который надежно отгорожен от всех бед, опасностей и невзгод внешнего мира. Так поступают люди, но не Эльсион Лакар. Здесь безопасен и покоен весь мир, и дневной, и ночной. Здесь уютом очага насыщен каждый куст, каждый камень.
На мгновение Гион подумал о своих новых знакомцах, о тех четверых, которым оказалось тесно в этом уюте – настолько тесно, что они сорвались с места и начали искать острых ощущений в сером, опасном тумане. Прочие Эльсион Лакар считают их испорченными. Должно быть, так оно и есть.
Внутри у Гиона снова все сжалось, как и в первый раз, стоило ему представить, как прекрасные существа исчезают в сером, грязноватом тумане – ради того, чтобы чувствовать себя живыми.
Он вновь видел Ринхвнвар. Она с тревогой вглядывалась в него.
– Что? – спросил Гион одними губами, и тотчас ответная улыбка расцвела во всем существе Ринхвивар. Эльфийский лук ее губ растянулся, словно готовясь пустить стрелу, и сделался еще более смертоносным, и сердце Гиона задрожало, готовясь принять стрелу, которая убьет его.
Розы бежали по щекам Ринхвивар, стремительно обвивали ее руки, и Гиону чудилось, будто они срываются с ее острых скул и падают с ладоней, на миг повисая в темном воздухе в виде золотистых иллюзий, а затем растворяются, оставляя после себя дрожание тысячи искр.
– Гион! – сказала Ринхвивар.
Он не отрывал от нее влюбленного взгляда.
– Гион! – повторила она, чуть серьезнее.
– Что ты хочешь, любимая? – прошептал он.
– Гион! Ты летишь, – сказала Ринхвивар.
Тогда он снова посмотрел вниз и понял, что они поднялись высоко над землей, и что вокруг них нет ничего, кроме звезд и двух скрещенных лунных лучей. Гион ахнул, пошатнулся и ухватился за Ринхвивар, как будто мог упасть. Потому что если бы мог – то давно бы лежал уже на земле с переломанными костями.
Она засмеялась, прижимая его к себе. Ее пальцы бегали по его волосам, ее косы каким-то хитрым образом попали к нему под одежду и щекотали его спину и грудь, И неожиданно сладкая судорога пробежала по их телам, а снизу празднично пылали факелы, и струнная музыка гремела теперь так, что ее слышно было на поверхности обеих лун.
Возвращение Гиона обратно, в человечьи владения, оказалось совсем не таким, каким был путь к невесте, в земли ее народа. Простота, с которой совершился обратный переход, утвердила Гиона в его изначальном, до сих пор тайном, мнении, что он побывал в волшебном мире и совершил по-настоящему волшебное путешествие, поскольку известно: сказочные дороги бывают трудны и опасны только по пути туда, а по дороге обратно они просты и веселы.
И еще эта закономерность убедила Гиона в том, что его любовь – истинная, поскольку переживание такой любви всегда обладает сверхъестественной природой, и человек оказывается посреди такой любви внезапно, беспомощный и нагой, точно его только-только забросило в неведомую вселенную.
Брачный обряд, проведенный в воздухе, в скрещении двух лунных лучей, как нельзя лучше объяснял и вскрывал подобную сущность истинной любви; что до возвращения домой с женой и ее приданым, то здесь Гион оказался в иной стихии – полностью земной. Утверждение земного блага, которое сулил Королевству кровный союз с Эльсион Лакар, обрело наглядность и плоскость.
По землям Королевства, от города к городу, от баронства к баронству, двигалась неспешная процессия, во главе которой шли рослые смуглые лучники, длинноволосые, с быстрыми, настороженными, раскосыми глазами. Они не были похожи ни на жителей побережья, ни на обитателей пустынь, и выглядели одновременно и уязвимыми и грозными.
Следом, на черных лошадях, ехали муж и жена, до сих пор не снявшие с себя брачную одежду – ярко-красные, просторные плащи, развевающиеся при малейшем дуновении ветра, и темно-красные длинные туники, очень свободные, без поясов. На берегу моря, особенно по утрам, в такой одежде было довольно холодно, но ни Гион, ни Ринхвивар не жаловались.
Замыкали шествие телеги, где под сероватыми полотняными навесами ехали семена и саженцы, клубни и корешки растений, которым предстояло расцвести на человечьей земле.
Таково было приданое Ринхвивар, но самый главный свой дар мужу она скрывала до поры в собственном теле.
Города открывали ворота, впуская Гиона с женой и свитой, и сам собою начинался праздник, по площадям текли цветы и ленты, выкатывались бочки с вином и пивом, из всех чердаков выбирались непризнанные гении с виолой под мышкой и голодным блеском в глазах, а из подвалов выскакивали, точно их подкололи сзади, немолодые мужчины, до крайности чумазые и изрядно потасканные, – из тех, что прежде, пока не сдались годам бедности и пьянству, зарабатывали во время ярмарок развлекая танцами добрую публику. Любой город всегда содержит целую ораву бездельников, мало задумываясь об их бытии, – подобно тому, как всякая собака неизбежно кормит несколько блошиных поколений, хоть судьба их ей совершенно безразлична. И даже в молодых городах успели уже завестись немолодые нахлебники, которые теперь и являли себя на всех перекрестках.
И горожане начинали усматривать в них пользу, ибо эти бродяги и попрошайки первыми признавали в молодом Гионе Короля Праздника и Короля Урожая; вслед за никчемными этими людьми, ликующими в предвкушении дармовщинки, начинали поддаваться общей радости и более серьезные люди, ремесленники и земледельцы, и их солидные жены, и их честные дочери, и их суровые сыновья, и их домовитые тещи и свекрови, и их свекры и тести – старики, которые одной ногой стоят на пороге кабака и не превращаются в бездельников и выпивох лишь потому, что на второй их ноге гроздьями висят серьезные сыновья и честные внучки, их солидные дочери и суровые внуки...
Толпы валили на улицы и заполняли площади, и темнокожие воины, не таясь, заглядывались на молодых женщин. Они знали, что ни одна из них не найдет в себе сил отказать, и потому держались очень осторожно.
Молодой Гион и его супруга пробирались дальше, их кони бережно выбирали путь по булыжной мостовой и наконец оказывались перед баронским замком, перед укреплением, которое высилось над сумятицей улиц, охраняя их и угрожая им в случае неповиновения.
Навстречу распахивались ворота, и выезжал сам властитель, поначалу еще не зная – как относиться к такому вторжению. Но переходили из рук в руки грамоты, появлялись на свет перстни со знакомой печатью, мешки с семенами отправлялись в кладовые, и разговор смягчался, делался проще, откровеннее. К вечеру внизу, в городе, плескал огнями и кричал на все лады праздник, а в замке зажигали факелы, на широкий каменный стол заплывали запеченные птицы, и катились по нему сладкие морщинистые яблоки с коричневой кожицей. И очередной барон повторял Гиону, что согласен соединить свои земли с землями Мэлгвина, дабы стояло на побережье Королевство со столицей в Изиохоне, а Ринхвивар сидела, утонув в кресле, с видом отсутствующим и сонным, как подобает беременной даме и королеве.
Глава девятая
ПАРИ
Магистр Даланн смотрела на Софену снизу вверх, сердито выставив все свои бородавки.
– Вынуждена сообщить вам, – говорила она, сильно тряся подбородком, – что ваше поведение выходит за всякие границы приличий! Вы не посещаете лекций! Вы позволяете себе пропускать практические занятия! Вас не видно на диспутах! Чем вы заполняете свои дни, глупое создание?
Софена молчала, внутренне закипая все сильнее. «Отвратительная карлица, – думала она, стискивая кулаки, – как ты смеешь! Кто дал тебе право учить нас, что считать прекрасным, а что – безобразным? Я знаю, к каким грязным трюкам вы здесь прибегаете! Я все про тебя знаю!»
– Я задала вопрос! – вскрикнула Даланн и даже подпрыгнула на своих коротеньких толстых ножках, формой напоминающих кувшинчики. – И не слышу ответа!
– О чем? – рассеянно проговорила Софена.
– Чем вы заняты с утра до вечера?
– Ну какая разница... За мое обучение заплатили, не так ли? Вот и потрудитесь сделать процесс интересным! – сказала Софена.
– Я буду ходатайствовать о вашем отчислении, – сказала Даланн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61