Аббана вывернулась и быстро протанцевала вдоль стола. Гальен, вяло улыбаясь, прищелкивал для нее пальцами. Прочие, помедлив, начали стучать жестяными кружками. Когда Аббана, чуть задыхаясь, остановилась, кружки загрохотали оглушающе, а молодые люди принялись зазывать Аббану к себе поближе. Она снизошла и уселась рядом с тонким, жеманным юношей с длинными ногтями, выкрашенными черной краской. К каждому ногтю, кроме того, было приклеено серебристое изображение лебедя, изумительная по выразительности миниатюра. Гальена пригласила та первая девушка, что махнула ему рукой. На ней было прозрачное платье, а единственным ее украшением служила золотая цепь, чьи звенья представляли собой крошечные изображения мужчин и женщин, сплетающихся в любовном объятии, причем каждая фигурка обладала индивидуальностью и позы не повторялись.
– Если искусство не «чистое», – тянул слова жеманный юноша, – то оно, очевидно, грязное.
– Что понимать под грязью? – живо отозвался Лебовера. Его громовой голос хорошо был слышен во всем помещении.
– Искажение идеала красоты, разумеется, – сказал сосед Аббаны
И добавил, обращаясь к девушке:
– Меня зовут Софир. А вас?
– Аббана.
– Изысканно, – сказал Софир и с тяжелым вздохом взялся за кружку, на боку которой имелась вмятина.
– Но если искусство должно быть чистым, – осмелев, заговорила Аббана, – то какой смысл в мятых кружках, в старом, разваливающемся здании?
– О, – застонал Софир, – только не произносите слова «ремонт»! Это меня убьет!
Аббана засмеялась, но больше никто не улыбнулся.
– Эстетизм гораздо глубже, чем выкрашенные стены и новая посуда, – заговорила, перегибаясь через стол, женщина в темно-фиолетовом. Ее волосы также были выкрашены в этот цвет, а лицо было очень бледным, хотя никакой пудры Аббана не заметила. Должно быть, у нее от природы такая кожа.
– В каком смысле? – храбро спросила Аббана.
– Красиво то, что обладает стилем, – сказала женщина. – То, чему можно дать название.
– Например, дубина, – сказал Гальен.
Сидевшая рядом с ним девушка удивленно подняла тонкие брови, а Софир через весь стол заметил Лебовере:
– Это то, о чем я тебе говорил.
«О чем? – подумала Аббана. – О чем он говорил Лебовере? Не о дубине же!»
– Дубина, несомненно, обладает стилем, – согласился Лебовера, совершенно явно желая быть справедливым. – Хотя предпочтительнее был бы стиль журавля.
– Чайки! – крикнула женщина в фиолетовом. И очень похоже передразнила эту птицу.
– Ой, ну нет, нет, – сказал Софир. – Невозможно!
– Почему? – спросила Аббана, делая вид, что понимает, о чем идет речь.
– Хотя бы потому, что в этом заключена агрессия, – объяснил Софир.
А женщина в фиолетовом добавила:
– Тревога обладает резко, выраженной красотой. Кроме того, в тревоге всегда есть нечто сексуальное.
– Я знал женщину, которая возбуждалась только в тех случаях, если куда-то торопилась и опаздывала, – сказал зеленоглазый молодой человек в красном тюрбане. – Особенно если ей грозило наказание.
– Это я ее открыл! – закричал Лебовера, грозя ему пальцем. – Сознайся, Рессан!
Рессан покачал тюрбаном.
– Ты велик, Лебовера, – молвил он.
– Расскажите про нее, – попросила Аббана.
Рессан перевел на новую гостью взгляд ярко-зеленых глаз и несколько минут рассматривал ее. Аббана почти пожалела о том, что обратила на себя его внимание. Взгляд был тяжелый, покровительственный. Сперва Аббане захотелось спрятаться от этого человека, несколько мгновений спустя она уже мечтала угодить ему, а под конец ее охватила тревога и вместе с тем – почти непреодолимое влечение.
– Просто служанка в таверне у Лебоверы, – сказал наконец Рессан. – Если ей давали несколько поручений сразу, она принималась краснеть, бледнеть, ронять подносы.
– Я нарочно загружал ее работой, – сказал Лебовера. – А по вечерам, разогнав посетителей, приходил к ней в каморку и срывал с нее одежду. Клянусь вам, она рычала от счастья!
Рессан сделал скромное лицо.
– А, он что-то знает! – закричала соседка Гальена. Она повела плечами, и ее острая грудь под прозрачным платьем шевельнулась. Гальен машинально провел ладонью по ее соскам, и девушка восприняла это как нечто обыденное.
– Может быть, я что-то и знаю, – сказал Рессан, – но не скажу. Я передумал.
– Итак, мы установили, что опасность содержит в себе сильный элемент сексуальности, – сказала женщина в фиолетовом. – Так что вернемся к чайке.
– Я против чаек! – объявил Софир и сунул за щеку сладкую булочку.
– Притягательна перемена ролей, – добавила соседка Гальена. – Мужчина в подчинении у женщины безумно сексуален. Женщина в мужском костюме – тоже.
– Поиск новой сексуальности ни к чему не приведет, – сказал Лебовера. – Это не есть концепция.
– Поиск старой сексуальности – это вообще тупик, – объявил Софир, жуя, и потупился.
– Ой, фу, фу, фу! – воскликнула женщина в фиолетовом. – Ты бываешь отвратителен, Софир!
– Ты тоже, – сказал Софир, глядя ей прямо в глаза.
Она взяла с блюда маслину и запустила ему в голову. Он с легкостью уклонился и укоризненно надул губы.
– Дорогая, как ты можешь! У тебя красивая задница, но все имеет предел.
– Ладно, хватит, – объявил Лебовера спокойным тоном, и спорщики тотчас послушно затихли.
Гальен сказал в наступившем молчании:
– По-моему, нет ничего привлекательнее полуодетой красивой девушки.
Несколько человек немедленно сморщили носы, а Лебовера сказал:
– Если уж на то пошло, то эстетизм присутствует и в безобразном. В жировых складках, например. Если умело их подать.
– На блюде, – сказал Гальен. Он вдруг ощутил, как в нем растет раздражение. Он решительно не понимал, о чем здесь разговаривают. Аббана тоже этого не понимала, однако довольно ловко притворялась и вставляла удачные замечания.
Лебовера рассматривал Гальена, о чем-то размышляя, потом проговорил:
– Полуобнаженная красавица хороша только при условии открытого влечения. Определенного мужчины к определенной женщине. А мы сейчас не говорим о непосредственном влечении. Скорее, об обстановке, где присутствует плотская страсть, где она растворена в воздухе, но не реализована. И, более того, реализована быть не может. А для этого нужны куда более тонкие намеки.
– Кстати, мы – суровые прагматики, – объявил Рессан. – Любую новую идею Лебовера немедленно крошит в суп. Он ведь харчевник!
Все рассмеялись.
Лебовера поднял руку и потянул за разлохмаченную веревку. За стеной зазвучал надтреснувший колокол, и спустя несколько минут в общий зал вбежали мальчик лет четырнадцати и две девушки. На них была простая холстинковая одежда, ноги в плетеных сандалиях, волосы перевязаны множеством пестрых лент. Лебовера крикнул им:
– Вина с водой! С выходом!
Они исчезли и почти тотчас вернулись с кувшинами на подносах. Мальчик поставил поднос себе на голову, а девушки удерживали свою ношу на вытянутых руках. Поднявшись на пальцы ног, они медленно кружились, то расходясь в стороны, то сближаясь. Аббана заметила, что они старательно следили за тем, чтобы ленты в их волосах развевались, но не переплетались.
Наконец Лебовера гулко хлопнул в ладоши. Танец прекратился.
– Сегодня лучше, – объявил он. – Набег на сладости в кладовке разрешен. Только не лютуйте.
– У них слишком усердное выражение лица, – сказал Софир. – Как будто они грузят дрова на телегу.
– Все приходит с опытом, – примирительно заметил Лебовера.
Прислужники поставили кувшины на стол перед пирующими и убежали – несомненно, поедать разрешенные сладости.
Женщина в фиолетовом встретилась глазами с Аббаной, приветливо улыбнулась ей и проговорила:
– Лебовера подбирает на улице подростков и берет себе в услужение. Если они на что-то годятся, учит их.
– А если нет? – поинтересовалась Аббана.
– По-разному, – вмешался Лебовера, который слышал этот разговор. – Самых бездарных отправляю обратно на улицу. Безнадежных, но симпатичных сплавляю замуж.
– И мальчиков тоже? – сладким тоном осведомился Софир.
– Тебе-то грех жаловаться, – язвительно сказала ему женщина в фиолетовом.
Софир хлопнул ресницами и растянул губы в невинной улыбке.
– А кто жалуется? – осведомился он. – Только не я.
– Главное – не бояться сделать ошибку, – продолжал Лебовера невозмутимо. – От человека всегда можно избавиться, если он окажется в твоей жизни лишним.
– Мне это никогда не удавалось, – возразил Рессан.
– А ты их режь, – предложил Софир. – Это же так просто.
– Кому как, – сказал Рессан. – У меня слишком доброе сердце. Иначе половина моих знакомых уже лежала бы на кладбище и смотрела бы в чистое небо мирными глазницами.
– Я поняла, – сказала Аббана. – А что происходит с теми, у кого все-таки обнаруживаются нужные вам таланты?
– Эти становятся моими друзьями, – ответил Лебовера просто. – На долгие годы. Я вам еще не рассказывал, дорогая?
– О чем? – спросила Аббана. – Вы мне о многом рассказывали...
– «Девичью» версию? – осведомился Софир себе под нос. И засмеялся чему-то.
– О контракте, – сказал Лебовера и возвысил голос. – Я забыл рассказать им главное! О контракте!
Все зашумели, принялись наливать себе вино, грохоча посудой. Один из гостей снял со стены старенькую костяную арфу, провел пальцами по расстроенным струнам и заиграл тихую мелодию. И от того, что инструмент чуть фальшивил, музыка получалась невероятно трогательной. Она как будто долетала из далеких, навсегда ушедших лет, и щекотала душу болезненной печалью по местам, людям и событиям, которым не суждено свершиться.
Гальен понял, что хочет плакать. Во всем происходящем крылось нечто для него недоступное. И заключалось оно вовсе не в теме разговора, все время ускользающей и странной, но в этих скачущих отношениях между людьми, куда более прочных, чем могло бы показаться на первый взгляд. Нечто связывало их крепче кровного родства. Лебовера? Его влияние, его покровительство, некие выгоды, из этого извлекаемые? Возможно, в подобном предположении скрывалась незначительная доля истины. Но и сам Лебовера, несмотря на очевидно главенствующую роль, был лишь воплощением того неуловимого, что так тревожило Гальена и заставляло его тосковать.
– Контракт, – сказал Лебовера, – я получил от ее величества королевы много лет назад. Если быть точным, восемнадцать. Как раз в это время скончался мой отец, и скобяная лавка осталась в полной моей собственности.
Беспокойный отпрыск беглого крепостного не любил скобяную торговлю, хотя сами вещи ему нравились. Он обладал своеобразным чувством стиля и догадывался, что в состоянии изменить свою жизнь, уйдя от участи земледельца еще дальше, чем его отец. Лебовера не стал продавать лавку, хотя желающих приобрести процветающее дело нашлось немало. Все они были изгнаны. Дом остался за наследником, который не захотел ничего в нем менять, хотя торговлю прекратил.
Вместо этого Лебовера подобрал в порту нескольких голодных девчонок, предварительно заставив их постоять на голове или пройтись колесом, привел к себе, несколько дней кормил, двух – которые изъявили желание – приласкал, а затем устроил свой первый водный балет: полубогиня среди лилий. Представление показывали в Изиохоне, на берегу моря, и видели его все, кто был в тот час на пляже: рыбаки, отдыхавшие со стаканом вина, молодые бездельники, пришедшие потанцевать на песке, продавцы воды с иссохшими морщинистыми лицами и надутыми бурдюками на плече, креветочницы с плоскими подносами на головах, бродяги с неряшливой скаткой одеяла под мышкой...
Купальщица танцевала в полосе прибоя, окруженная верными лилиями. Все девушки были обнажены, только у «лилий» на волосах были венки из белых цветов. Танец был поставлен таким образом, что море выступало в качестве настойчивого и сладострастного партнера танцовщицы: оно то наступало на нее, то временно отходило в сторону, чтобы собраться с силами, а она тянула к нему руки, уворачивалась, вскакивала на гребень и падала, позволяя языкам волны пробегать по ее маленькой груди. «Лилии» отталкивали от подруги назойливые волны и одна за другой погибали в белой пене, так что под конец представления все шесть лилий бессильно качались на волнах, позволяя морю то выносить себя на песок, то утаскивать прочь от берега. Танцовщица, изнуренная набегами любовника, отдалась ему: повернувшись к зрителям красивой напряженной спиной, она раскинула руки и приняла на себя гигантскую волну. Ее окатило с головой. Море, точно понимая смысл представления, взревело торжествующе и мощно, а девушка закричала и выгнулась, открыв публике свое запрокинутое лицо с распахнутыми яркими глазами.
Музыка, сопровождавшая этот танец, пронзительная флейта, слилась с криком танцовщицы и смолкла. «Лилии» ожили и выбежали на берег. Загремели аплодисменты.
Чуть позднее Лебовера со своими девушками праздновал успех в маленьком кафе на пляже. Им приносили пахнущие йодом морские деликатесы и кислое, сильно разбавленное ледяной водой вино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61