Вы не думали о юридическом или дипломатическом поприще, дорогая?
– Нет! – почти в отчаянии вскрикнула Софена.
– Успокойтесь, что вы так надрываетесь? – Даланн окончательно пришла в себя и теперь держалась очень уверенно. – Я же предупреждала вас: у меня крайне нервный квартирант. Его нельзя тревожить.
– Мы договорились? – спросила Софена.
– Да, – ответила Даланн. – Полагаю, мы договорились. До свидания.
Софена встала и нерешительно двинулась к выходу. На пороге она обернулась. Магистр продолжала сидеть в кресле и смотреть на нее. Неподвижная угловатая фигура Даланн вдруг испугала Софену. Девушке почудилось в ней что-то нечеловеческое – как будто каменная статуя урода перестала наконец притворяться живой и снова застыла.
– Вы ведь не ожидаете, что я буду провожать вас? – спросила Даланн, не двигаясь. – Полагаю, дорогу из моего дома вы найдете самостоятельно. Хорошенько захлопните внизу дверь. Прощайте, дорогая.
Глава шестнадцатая
ГЕНУВЕЙФА СО СТАРОГО РЫНКА
Заранее предупредив брата о своем намерении провести день в библиотеке, Эмери ушел из дома рано утром. Перед экзаменами общие лекции почти прекратились; большинство студентов погрузились в книги или одолевали магистров вопросами, которые остались не вполне усвоенными.
Ренье сказал:
– Ну, тогда я пойду бродить по городу...
– Не вздумай! – всполошился Эмери. – Что, если кто-нибудь нас увидит?
– Этому кому-нибудь сперва придется проделать долгий путь. И ты всегда можешь сказать, что пришел в библиотеку недавно.
– Мы рискуем, Ренье, – сказал Эмери. – Пока наши друзья-студенты были заняты исключительно собой, все обстояло нормально, но сейчас кое-что изменилось!
– Например?
– Например, Фейнне целые дни проводит с Эгреем, а Элизахар остался без дела и бесится.
– Какое отношение это имеет к нам?
– Самое непосредственное. Взбешенные телохранители, как правило, приобретают нечеловеческую наблюдательность. Все им кажется подозрительным, все наводит их на мысли. И эти мысли зачастую оказываются совершенно правильными... Лично меня бы это остановило. Лично я принял бы единственно возможное решение и остался дома, позволив бедному хроменькому старшему братцу посидеть в библиотеке за книжками.
– Ох! – в сердцах воскликнул Ренье. – Бедный хроменький братец! Хочешь, я принесу тебе книжки домой? Отпусти погулять...
– Ладно. – Эмери засмеялся. – Все равно ведь сбежишь. Скажи, по крайней мере, где ты намерен шляться.
– В районе Старого рынка, разумеется, – сказал Ренье. – Там видели бесподобного гробовщика. Хочу с ним поторговаться...
– Кто видел? – поинтересовался Эмери.
Ренье замялся.
– У меня свои источники информации. Они просили не разглашать.
Эмери положил руку на плечо брата.
– Я твой самый близкий друг, – тихо проговорил он. – Я – это почти ты. Мне-то ты можешь сказать?
Ренье замотал головой и зажмурился.
– Мне очень трудно отказать тебе, Эмери. Почти невозможно. Но... все равно не скажу!
– Какая-нибудь девица, – сказал Эмери и тряхнул Ренье за плечо. – Да? Какая-нибудь горничная? Она вытряхивала ковер на балконе, а ты любовался ею, стоя на противоположном краю тротуара?
– Не совсем, – сказал Ренье и открыл глаза.
– Уронила тебе на голову цветочный горшок?
– Ну...
– Неужели облила помоями?
– Я вызову вас на дуэль за подобные предположения! – возмутился Ренье. – Что вы себе позволяете, господин мой?
– Э... У меня иссякла фантазия, – сдался Эмери.
– Вот и хорошо, – сказал Ренье безжалостно. – Расстанемся по-хорошему. Ты – в библиотеку, я – к своей девице и гробовщику.
С этими словами младший брат взял плащ, кошелек, нацепил боевую шпагу, которую имел право носить при любых обстоятельствах – в силу высокого происхождения, – и выбрался из дома. Старший помедлил еще некоторое время, после чего захромал в противоположной направлении. Нога у Эмери все еще болела.
Ренье любил район Старого рынка. Здесь все выглядело закопченным и таинственным. Дряхлые дома клонились друг к другу круглыми окошками верхних этажей, желая сообщить соседу какую-нибудь маленькую, пикантную сплетню. У некоторых зданий был откровенно удивленный вид: это те, что имели круглые окна не наверху, а посреди фасада. «О!» – не уставал изумляться этот застекленный «рот».
Ренье мог часами разглядывать их физиономии, всякий раз отыскивая что-нибудь новое. То он замечал крохотный барельеф, изображающий гнома, на углу дряхлого строения. Гном выглядел не менее старым, чем само здание, однако по какой-то причине прежде оставался сокрытым от наблюдателей. То вдруг перед глазами Ренье выскакивала какая-нибудь пристройка, такая скособоченная и жалкая, что казалось удивительным, как она не рассыплется; тем не менее там жили какие-то люди, и некоторые из них имели вполне довольный вид.
Посреди площади, которая была сердцем района, имелся крохотный засохший фонтан. Он был окружен статуями: четыре уродливые русалки, сплетаясь хвостами, плыли хороводом вокруг бассейна, который давно заполнился мусором и пылью. У двух русалок были отбиты носы, у одной недоставало руки, еще одна лишилась плавника.
«Они наверняка глубоко трогают сердце Пиндара, – думал Ренье, рассматривая их. – Уродливы и увечны. Самое то. Странно, что он до сих пор не воспел их в какой-нибудь поэме».
Впрочем, следует признаться, что каменные русалки трогали не только Пиндара, но и самого Ренье. Он находил их довольно отважными девчонками, коль скоро они забрались так далеко от родной стихии и рискнули поселиться в квартале с сомнительной репутацией.
«Они украшают этот район, как умеют, и выполняют свою неблагодарную работу старательно и честно, – говорил по поводу русалок Эмери. – В конце концов, не их вина в том, что они такие несимпатичные. Должно быть, всех красавиц разобрали по более фешенебельным местам. Мы должны быть благодарны и за это».
Эмери отрицал самый факт принадлежности данных русалок к области «эстетики безобразного». Поразмыслив, Ренье согласился с братом. «Они, во всяком случае, не гордятся своим безобразием и не делают из него факт первостатейной эстетической значимости, – так, кажется, говорил Эмери. – Они скромны и очень стараются быть хорошенькими».
М-да. Русалки, несомненно, упорно оставались на стороне «эстетики прекрасного». Так что здесь Пиндару делать нечего.
Одной из самых притягательных вещей района был, собственно, Старый рынок – барахолка, которая выплескивалась на площадь по вечерам выходных дней. Здесь можно было отыскать самые неожиданные предметы: от каменных шариков непонятного назначения, которые служили «сокровищами» для детей всех сословий и любого материального достатка, до одежды и рукописных книг. Ломаные пуговицы, фрагменты наборных поясов, штопаные юбки, вязаные шали, подбитая гвоздями «железная» обувь, «омолаживающие мази» сомнительного происхождения, кольца, снятые с покойников, реликварии – ларцы с письмами, засушенными цветами, крыльями бабочек и прядями волос, вышитые и клеенные из лоскутов картины, – словом, все, что угодно, можно было отыскать на этих развалах.
Ренье обожал копаться в них. Он редко покупал, но всегда возвращался из своих экспедиций с таким ощущением, словно каким-то образом обогатился – просто от самого факта созерцания всего этого неслыханного разнообразия. «Иногда мне кажется, – рассказывал он брату, – что вещный мир обладает такой же бесконечностью, как и мир духовный».
«Это, разумеется, ошибочное представление», – улыбался Эмери.
«Знаю... Все равно – сколько там разного барахла! С ума можно сойти. Никогда не знаешь, до каких пределов способна дойти человеческая изобретательность».
Однако сегодня у Ренье была другая цель, более серьезная, нежели бескорыстное созерцание красот блошиного рынка.
С той девушкой, чье существование Ренье решил оставить загадочным для старшего брата, молодой человек познакомился возле русалок. Он сразу заметил тоненькую черную фигурку, что бродила у пересохшего фонтана с кувшином в руке. Ренье осторожно приблизился к ней, боясь спугнуть.
Девушка выглядела странной даже для этого района. Она была очень высокой, выше даже, чем сам Ренье, и исключительно тощей. На ней было узкое черное платье, перетянутое на груди черной вязаной шалью с большими прорехами. Длинные волосы были распущены, в них застряли репьи и солома, и на спине они свалялись в широкую, как лопата, «косу».
Лицо девушки, загорелое, с очень светлыми, почти белыми глазами, было спокойным, расслабленным. Она тихо пела и черпала несуществующую воду из сухого колодца.
– Что ты делаешь? – спросил Ренье.
Она обернулась к нему и улыбнулась так светло и радостно, что у Ренье сжалось сердце.
– Даю пить русалкам, – сказала девушка.
Ренье присел рядом и все то время, пока она поила каменных русалок, смотрел на нее. Она действовала уверенно, спокойно, так что Ренье сразу понял: своим делом она занимается далеко не в первый раз.
– Как тебя зовут? – спросил он, когда она вытерла пот со лба и уселась передохнуть рядом с ним.
– Генувейфа, – ответила она. И чуть нахмурилась. – Кажется.
– Очень красивое имя. А я – Эмери.
– Ну да? – Она чуть привстала. – Нет, не Эмери. Как-то иначе. Ты ведь назвал не свое имя, верно? Чье-то. Не твое. – Ее рот растянулся, и слезы градом полились из глаз. – Ты обманул меня! Не хочешь со мной знакомиться!
– Вовсе нет. – Ренье обнял ее за плечи. – Клянусь тебе. Эмери – мое имя.
– Ладно. – Она длинно всхлипнула и улыбнулась, сперва через силу, а затем и искренне.– Как хочешь. Я буду звать тебя Эмери, если тебе это приятно.
– Я студент Академии, – продолжал Ренье. – Тебе интересно?
– Да. Студенты – смешные, – сообщила девушка.
– Ты уже встречала студентов?
Она кивнула.
– Несколько раз. Они все любят меня.
Ренье чуть отодвинулся, чтобы лучше видеть девушку.
– И как они тебя любят?
– Дарят мне денежки и красивые вещички, – сказала она. – Угощают сладостями. Все потому, что мой отец – гробовщик.
Это известие произвело на Ренье такой же волшебный эффект, как и на прочих, кто прежде встречал Генувейфу и находил в себе достаточно чуткости и ума, что6ы подружиться с ней. Ренье начал улыбаться чуть заискивающе.
Она захлопала в ладоши.
– А! И тебе я тоже понравилась!
– Да, – сказал Ренье. – И не только потому, что твой отец гробовщик. Ты хорошая.
– Наверное, – протянула она. – Да, конечно, я хорошая. А что ты мне подаришь?
– У меня есть денежки. Я могу купить тебе браслетик или колечко. Что бы ты хотела? Может быть, новую шаль?
Она дернула шаль у себя на груди.
– Нет, моя шаль – хорошая. Лучше подари мне браслетик.
– Договорились. – Ренье протянул ей руку, и они встали вместе.
До вечера, когда на барахолку выходили торговцы, оставалось еще немного времени, и они побродили по району. Генувейфа показывала своему новому другу разные чудеса. В подвале они нашли кошачью берлогу – там лежала пестрая кошка с десятью белыми котятами.
Затем Генувейфа потащила Ренье в переулок, где стоял наполовину обвалившийся трехэтажный дом, в котором люди живут без одной стены, как пчелы в сотах. Правда, вместо стен теперь висят плетеные циновки, но сверху все равно видны головы, точно в кукольном театре.
Видели они старуху, которая делает корзины из старой пеньки и гибких прутьев, – знатные выходят корзины, и одна богатая госпожа всегда их покупает для перепродажи. «Ее короба видели даже в знатных домах!» – сообщила Генувейфа. Старуха, впрочем, с молодыми людьми разговаривать не захотела.
Девушка выбрала себе тонкий серебряный браслетик с несколькими разноцветными стекляшками. Стоила эта вещица очень дешево, но Генувейфа пришла в неописуемый восторг.
– Теперь я смогу выйти замуж! – сказала она. – У меня ведь есть приданое. Без драгоценностей приданого не бывает, а без приданого не бывает замужества.
– И что ты будешь делать замужем? – спросил Ренье.
– Ну, что все делают... У меня будет дом с кроватью, и несколько десятков юбок, и посуды – сколько захочу. – Она подумала немного, и вдруг ее лицо приняло растерянное выражение. – А что обычно люди делают замужем?
– Не знаю, – признался Ренье. – Моя бабушка, например, помыкает своим мужем.
– Дедушкой? – спросила Генувейфа, явно очень гордая своими познаниями в вопросах семейной жизни.
– Именно. И еще она управляет имением.
– А мама?
– Мама спит в гробнице. Там очень красиво, и мы с братом иногда ходим к ней.
– Я бы тоже хотела спать в богатой гробнице, – вдохнула Генувейфа.
Чуть позднее она привела своего нового друга к себе домой, и Ренье понял, что она имела в виду, когда говорила о том, что хотела бы иметь собственную кровать. Домик гробовщика представлял собой крохотную лачугу, большая часть которой была занята мастерской. Никакой мебели там не водилось, кроме верстака, а спали хозяева на охапке соломы.
Сам гробовщик, низенький, тощенький, сгорбленный старикашка встретил дочь невнятным бормотанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61