Но так скоро!
Новость произвела впечатление и на Эмери, хотя тот сдерживал чувства куда лучше. Он побледнел и сильно сжал губы.
Дядя Адобекк усмехнулся, наслаждаясь эффектом.
– Да уж, жизнь при дворе – сплошной фейерверк, – повторил он задумчиво и вдруг буквально напал на бабушку: – Дорогая Ронуэн, почему у вас такой кислый вид?
– Ни почему, – отрезала бабушка. – Я думаю о Фекки.
– В такой важный момент, когда решается судьба ваших внуков, думать о Фекки?
– А что? – величественно возмутилась бабушка. – Что в этом дурного? Фекки – весьма важная особа. В конце концов, ей предстоит быть изображенной на моей гробнице, а вы вчера, сразу по прибытии, изволили привязать к ее хвосту медную кружку...
– Это была совсем маленькая кружка, – сказал Адобекк. – Кстати, два года назад Фекки изволила укусить меня за палец.
– Адобекк всегда был злопамятным, – вступил в разговор дед, совершая тем самым большую ошибку, ибо обратил на себя внимание бабушки и был тотчас лишен кувшина с вином.
Фекки, забавная собачка с белой волнистой шерстью, самолюбивая и умная, была бабушкиной фавориткой. Поэтому, заблаговременно заказывая себе красивое надгробие, госпожа Ронуэн распорядилась поместить изображение Фекки у себя в ногах. Если собачка переживет хозяйку, то ей предстоит провести последние годы в почете и ласке, а затем упокоиться рядом, в ногах бабушкиной могилы. Фекки как будто знала о важном месте, которое она занимала в завещании почтенной госпожи, и держалась соответственно.
– Судьба моих внуков, как я понимаю, уже решена, – продолжала бабушка, – и мне остается лишь принять ее. Так почему я должна о ней думать? От лишних мыслей на лице появляются лишние морщины.
– К делу! – вскричал дядя Адобекк, обращаясь к племянникам. – Вы нужны при дворе, вы оба. Вы отправляетесь со мной в столицу, соблюдая величайшую секретность. Ну, не величайшую, – тут он стрельнул глазами в сторону Ронуэн, – но существенную. У ее величества правящей королевы есть для вас важное поручение. Для вас обоих.
Глава двадцать пятая
ТАВЕРНА «СЕРДЦЕ И ГВОЗДЬ»
Эмери сидел у открытого окна и быстро записывал ноты, поспевая за оркестром из арф, костяных рожков и низкого женского голоса, похожего на голос их матери. Эта музыка пока что звучала только в его воображении. Женщина пела приглушенно, как бы издалека, а арфы гремели торжествующе и вдруг утихали, словно отступая, и тогда вступали рожки, пронзительные, тревожные.
Грифели ломались в пальцах Эмери, и он стремительно хватал другие. Ноты скакали по линейкам, быстрые крючки обозначали их длительность и силу звука. Эмери давно следовало обзавестись собственным переписчиком, который разбирал бы его странный, нервный нотный почерк. А пока, в ожидании этого кудесника каллиграфии, в папках копились песни, короткие и длинные пьесы – для голоса, клавесина, арфы и других инструментов.
Сегодняшние события взбудоражили Эмери и вызвали из его души совершенно новую музыку. Младший брат знал, чем занят старший, и потому не решался его беспокоить. Он рассеянно бродил по замку и двору, в беседке встретил Фекки и поиграл с ней немного, бросая ей палочку. Фекки снисходительно приносила палочку и вежливо виляла хвостом. В конце концов она удалилась, оставив молодого наследника в одиночестве.
Ренье задумался об Аббане, о Гальене, которых они оставили так стремительно, даже не попрощавшись. Мысль пронеслась рассеянно, в ней не было ни заботы, ни сожаления, словно он вспоминал о розовом кусте, что когда-то рос у них под окном, или о симпатичной молочнице, которая приносила сливки и сметану и всегда ухитрялась так заглянуть в окно, чтобы ее грудь встопорщилась и возможно более открылась взору.
Все это очень мило, но осталось в прошлом, вот и все. Вот и все...
И, словно набежала морская волна, смывая хрупкие песчаные замки, пришла новая мысль – о предстоящей жизни в столице. Ведь дядя Адобекк, по обыкновению, так ничего толком и не рассказал.
Возле кухни служанка счищала с тела краску, а дядя Адобекк, о котором только что раздумывал Ренье, сидел на низкой ветке старой яблони, как был, в роскошной одежде, и любовался потеками разноцветной воды на теле девушки.
Служанка всхлипнула.
– Ну, ну, – успокаивающе молвил дядя Адобекк, покачивая ногой. – Не так уж это было и неприятно.
– Приятно, – вздохнула служанка.
– Госпожа Ронуэн все понимает, – заверил Адобекк. – Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.
– Тогда ладно. – Девушка вдруг совершенно успокоилась. – А вы подарите мне жемчуг?
– Ну, может быть, что-то другое... – начал Адобекк.
– Мы так не договаривались! – Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.
– Молчать! – рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. – Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.
– А, – сказала девушка. – Ну тогда ладно.
Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.
– Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, – сказал он. – Это крайне важно. У вас есть одинаковая?
– Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... – начал Ренье.
Дядя перебил его:
– Отлично! Несколько комплектов. Дорожная – в первую очередь. Затем – для приемов, два или три платья. И домашняя.
– Даже домашняя? – удивился Ренье.
– Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, – продолжал, не слушая его, Адобекк. – А где твой брат? Сочиняет?
– Да.
– Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.
И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.
В столице братья были только один раз, давно – в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье – восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.
Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.
– Ого-го! – орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. – Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!
– Это Адобекк, – сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.
– Ронуэн, кроткая голубка! – надрывался Адобекк снизу.
– Вы пьяны, брат? – осведомилась госпожа Ронуэн.
– Естественно! – Адобекк подпрыгнул и захохотал.
– Я открою вам завтра, – объявила Ронуэн, – не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.
И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.
Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.
Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.
– Я за вами, дети! – заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.
Эмери, горбившийся возле клавикордов, прищурился и поглядел на дядю критически, а Ренье с боевым кличем повис у него на ноге.
– Сдавайся! – крикнул он.
Сказочный великан взревел и вместе с малолетним воином повалился на пол.
Вошла бабушка. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в детской, она заговорила со своим братом:
– Я была бы вам очень признательна, дорогой Адобекк, если бы вы сперва нанесли визит мне, своей провинциальной родственнице, и поведали о причине...
– У, у, у! Ну так узнай, провинциальная родственница, что я намерен взять детей на праздник в столицу – вот и вся причина! – сообщил Адобекк, сидя на полу. – Пусть собираются. Пусть прихватят с собой все самое важное.
– Клавикорды можно взять? – тотчас спросил Эмери.
Не успела бабушка и рта раскрыть, как Адобекк закивал.
– Несомненно! А ты, дружок? – обратился он к Ренье. – Что возьмешь с собой ты?
– Самое важное, что у меня есть, – это я сам, – сказал Ренье.
– Великолепный ответ! – вскричал Адобекк и подбросил мальчишку в воздух.
И он увез братьев на праздник в столицу. Это осталось, наверное, самым ярким воспоминанием их детства.
Столичный город открылся перед ними после двух дней неспешного пути, с остановками, пикниками и музицированием. Адобекк худо-бедно справлялся с клавикордами (он действительно потащил с собой в поход тяжелый инструмент, загромоздив им карету). Эмери слушал дядину игру весьма снисходительно. Сам он играл в те годы, правда, гораздо хуже, зато уже тогда знал – как нужно, и всякое попадание мимо, пусть даже мимо правильной силы звука, воспринимал болезненно.
А Ренье просто наслаждался прогулкой, зная, что скоро она завершится чем-то невероятно прекрасным. От этого предвкушения все сжималось в груди и ужасно хотелось есть.
Столица предстала перед ними, когда они поднялись на высокий холм и остановились там перед последним спуском. Внизу лежала долина, ровная и сухая, а сразу за ней, на противоположном холме, вырастал город. Шесть рядов стен обвивали его предместья, и первая бежала прямо над тонкой речкой. Дальше, рассыпанные по земле, стояли домики с огородами и небольшими садиками.
За первым предместьем начиналось второе, третье – и везде стены, которые по мере приближения к цитадели становились все более высокими и толстыми. Над второй стеной уже вздымались башни, третья была густо утыкана ими, а что было дальше – дети не видели. Но и этого им хватило, чтобы не спать всю ночь, гадая, какой на самом деле окажется столица.
Их пропустили беспрепятственно, и они прошли через ворота четырех стен. Прислуга Адобекка, утомленная пьянством, выглядела так, словно дядюшка заставлял несчастных работать на каменоломне и подвергал их там изощренным издевательствам и пыткам. Сам же господин Адобекк, блестящий вельможа, имел возмутительно свежий вид.
Мальчики ехали на крыше кареты, а в самой карете путешествовали клавикорды. Стены ее были обложены подушечками, чтобы не повредить драгоценный инструмент, – впрочем, куда менее драгоценный, чем тот, которым Эмери владел сегодня.
Когда путешественники проходили сквозь пятые ворота, стражники заглянули было в эту карету, желая выяснить, не скрывается ли там злоумышленник. На самом деле они хорошо знали Адобекка и просто любопытствовали – что тащит с собой на сей раз неугомонный шалун. Увиденное превзошло их ожидания, и уже к вечеру по городу ходили новые россказни о великом чудаке королевском конюшем.
Племянники были далеки от этих сплетен.
Их занимало совсем другое. Центральная часть города представляла собой смешение причудливых башен, витых, многоцветных, с розовыми куполами, которые загорались удивительным золотистым огнем в лучах закатного солнца. Каждый дом простоял достаточно долго, чтобы успеть украситься: здесь – водостоком в виде пьяного господина в затруднительном положении, с удивленно вытаращенными глазами и широко разинутым ртом; там – забавным флюгером с громоотводом; где-то по стенам бежали изогнутые, выполненные в виде сложной плетенки пилястры или обвивал окно причудливый наличник.
Некоторые здания имели форму огромных статуй, так что казалось, будто по городу неподвижно бредут задумчивые исполины. Тонкие металлические и каменные винтовые лестницы обвивали их тела: иногда это были длинные локоны, выбившиеся из прически, иногда – ожерелья, гирлянды цветов, водоросли, распущенный пояс...
Королевский дворец стоял на площади – создавалось впечатление, что дома благоговейно расступились, давая дорогу этой красоте. Тонкие башенки, витые и стройные, галереи с аркадами, в просветах которых мелькали зеленые садики, маленькие павильоны с полупрозрачными крышами, похожими на воздушные пузыри, – все это теснилось за высокой стеной. В этой стене было сделано множество больших арок, которые в обычные дни закрывались тяжелыми металлическими воротами. Однако в день праздника все ворота стояли открытыми и стена выглядела ажурной – она как бы отсутствовала, и всякий любопытствующий мог увидеть почти весь дворец целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Новость произвела впечатление и на Эмери, хотя тот сдерживал чувства куда лучше. Он побледнел и сильно сжал губы.
Дядя Адобекк усмехнулся, наслаждаясь эффектом.
– Да уж, жизнь при дворе – сплошной фейерверк, – повторил он задумчиво и вдруг буквально напал на бабушку: – Дорогая Ронуэн, почему у вас такой кислый вид?
– Ни почему, – отрезала бабушка. – Я думаю о Фекки.
– В такой важный момент, когда решается судьба ваших внуков, думать о Фекки?
– А что? – величественно возмутилась бабушка. – Что в этом дурного? Фекки – весьма важная особа. В конце концов, ей предстоит быть изображенной на моей гробнице, а вы вчера, сразу по прибытии, изволили привязать к ее хвосту медную кружку...
– Это была совсем маленькая кружка, – сказал Адобекк. – Кстати, два года назад Фекки изволила укусить меня за палец.
– Адобекк всегда был злопамятным, – вступил в разговор дед, совершая тем самым большую ошибку, ибо обратил на себя внимание бабушки и был тотчас лишен кувшина с вином.
Фекки, забавная собачка с белой волнистой шерстью, самолюбивая и умная, была бабушкиной фавориткой. Поэтому, заблаговременно заказывая себе красивое надгробие, госпожа Ронуэн распорядилась поместить изображение Фекки у себя в ногах. Если собачка переживет хозяйку, то ей предстоит провести последние годы в почете и ласке, а затем упокоиться рядом, в ногах бабушкиной могилы. Фекки как будто знала о важном месте, которое она занимала в завещании почтенной госпожи, и держалась соответственно.
– Судьба моих внуков, как я понимаю, уже решена, – продолжала бабушка, – и мне остается лишь принять ее. Так почему я должна о ней думать? От лишних мыслей на лице появляются лишние морщины.
– К делу! – вскричал дядя Адобекк, обращаясь к племянникам. – Вы нужны при дворе, вы оба. Вы отправляетесь со мной в столицу, соблюдая величайшую секретность. Ну, не величайшую, – тут он стрельнул глазами в сторону Ронуэн, – но существенную. У ее величества правящей королевы есть для вас важное поручение. Для вас обоих.
Глава двадцать пятая
ТАВЕРНА «СЕРДЦЕ И ГВОЗДЬ»
Эмери сидел у открытого окна и быстро записывал ноты, поспевая за оркестром из арф, костяных рожков и низкого женского голоса, похожего на голос их матери. Эта музыка пока что звучала только в его воображении. Женщина пела приглушенно, как бы издалека, а арфы гремели торжествующе и вдруг утихали, словно отступая, и тогда вступали рожки, пронзительные, тревожные.
Грифели ломались в пальцах Эмери, и он стремительно хватал другие. Ноты скакали по линейкам, быстрые крючки обозначали их длительность и силу звука. Эмери давно следовало обзавестись собственным переписчиком, который разбирал бы его странный, нервный нотный почерк. А пока, в ожидании этого кудесника каллиграфии, в папках копились песни, короткие и длинные пьесы – для голоса, клавесина, арфы и других инструментов.
Сегодняшние события взбудоражили Эмери и вызвали из его души совершенно новую музыку. Младший брат знал, чем занят старший, и потому не решался его беспокоить. Он рассеянно бродил по замку и двору, в беседке встретил Фекки и поиграл с ней немного, бросая ей палочку. Фекки снисходительно приносила палочку и вежливо виляла хвостом. В конце концов она удалилась, оставив молодого наследника в одиночестве.
Ренье задумался об Аббане, о Гальене, которых они оставили так стремительно, даже не попрощавшись. Мысль пронеслась рассеянно, в ней не было ни заботы, ни сожаления, словно он вспоминал о розовом кусте, что когда-то рос у них под окном, или о симпатичной молочнице, которая приносила сливки и сметану и всегда ухитрялась так заглянуть в окно, чтобы ее грудь встопорщилась и возможно более открылась взору.
Все это очень мило, но осталось в прошлом, вот и все. Вот и все...
И, словно набежала морская волна, смывая хрупкие песчаные замки, пришла новая мысль – о предстоящей жизни в столице. Ведь дядя Адобекк, по обыкновению, так ничего толком и не рассказал.
Возле кухни служанка счищала с тела краску, а дядя Адобекк, о котором только что раздумывал Ренье, сидел на низкой ветке старой яблони, как был, в роскошной одежде, и любовался потеками разноцветной воды на теле девушки.
Служанка всхлипнула.
– Ну, ну, – успокаивающе молвил дядя Адобекк, покачивая ногой. – Не так уж это было и неприятно.
– Приятно, – вздохнула служанка.
– Госпожа Ронуэн все понимает, – заверил Адобекк. – Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.
– Тогда ладно. – Девушка вдруг совершенно успокоилась. – А вы подарите мне жемчуг?
– Ну, может быть, что-то другое... – начал Адобекк.
– Мы так не договаривались! – Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.
– Молчать! – рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. – Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.
– А, – сказала девушка. – Ну тогда ладно.
Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.
– Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, – сказал он. – Это крайне важно. У вас есть одинаковая?
– Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... – начал Ренье.
Дядя перебил его:
– Отлично! Несколько комплектов. Дорожная – в первую очередь. Затем – для приемов, два или три платья. И домашняя.
– Даже домашняя? – удивился Ренье.
– Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, – продолжал, не слушая его, Адобекк. – А где твой брат? Сочиняет?
– Да.
– Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.
И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.
В столице братья были только один раз, давно – в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье – восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.
Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.
– Ого-го! – орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. – Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!
– Это Адобекк, – сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.
– Ронуэн, кроткая голубка! – надрывался Адобекк снизу.
– Вы пьяны, брат? – осведомилась госпожа Ронуэн.
– Естественно! – Адобекк подпрыгнул и захохотал.
– Я открою вам завтра, – объявила Ронуэн, – не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.
И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.
Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.
Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.
– Я за вами, дети! – заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.
Эмери, горбившийся возле клавикордов, прищурился и поглядел на дядю критически, а Ренье с боевым кличем повис у него на ноге.
– Сдавайся! – крикнул он.
Сказочный великан взревел и вместе с малолетним воином повалился на пол.
Вошла бабушка. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в детской, она заговорила со своим братом:
– Я была бы вам очень признательна, дорогой Адобекк, если бы вы сперва нанесли визит мне, своей провинциальной родственнице, и поведали о причине...
– У, у, у! Ну так узнай, провинциальная родственница, что я намерен взять детей на праздник в столицу – вот и вся причина! – сообщил Адобекк, сидя на полу. – Пусть собираются. Пусть прихватят с собой все самое важное.
– Клавикорды можно взять? – тотчас спросил Эмери.
Не успела бабушка и рта раскрыть, как Адобекк закивал.
– Несомненно! А ты, дружок? – обратился он к Ренье. – Что возьмешь с собой ты?
– Самое важное, что у меня есть, – это я сам, – сказал Ренье.
– Великолепный ответ! – вскричал Адобекк и подбросил мальчишку в воздух.
И он увез братьев на праздник в столицу. Это осталось, наверное, самым ярким воспоминанием их детства.
Столичный город открылся перед ними после двух дней неспешного пути, с остановками, пикниками и музицированием. Адобекк худо-бедно справлялся с клавикордами (он действительно потащил с собой в поход тяжелый инструмент, загромоздив им карету). Эмери слушал дядину игру весьма снисходительно. Сам он играл в те годы, правда, гораздо хуже, зато уже тогда знал – как нужно, и всякое попадание мимо, пусть даже мимо правильной силы звука, воспринимал болезненно.
А Ренье просто наслаждался прогулкой, зная, что скоро она завершится чем-то невероятно прекрасным. От этого предвкушения все сжималось в груди и ужасно хотелось есть.
Столица предстала перед ними, когда они поднялись на высокий холм и остановились там перед последним спуском. Внизу лежала долина, ровная и сухая, а сразу за ней, на противоположном холме, вырастал город. Шесть рядов стен обвивали его предместья, и первая бежала прямо над тонкой речкой. Дальше, рассыпанные по земле, стояли домики с огородами и небольшими садиками.
За первым предместьем начиналось второе, третье – и везде стены, которые по мере приближения к цитадели становились все более высокими и толстыми. Над второй стеной уже вздымались башни, третья была густо утыкана ими, а что было дальше – дети не видели. Но и этого им хватило, чтобы не спать всю ночь, гадая, какой на самом деле окажется столица.
Их пропустили беспрепятственно, и они прошли через ворота четырех стен. Прислуга Адобекка, утомленная пьянством, выглядела так, словно дядюшка заставлял несчастных работать на каменоломне и подвергал их там изощренным издевательствам и пыткам. Сам же господин Адобекк, блестящий вельможа, имел возмутительно свежий вид.
Мальчики ехали на крыше кареты, а в самой карете путешествовали клавикорды. Стены ее были обложены подушечками, чтобы не повредить драгоценный инструмент, – впрочем, куда менее драгоценный, чем тот, которым Эмери владел сегодня.
Когда путешественники проходили сквозь пятые ворота, стражники заглянули было в эту карету, желая выяснить, не скрывается ли там злоумышленник. На самом деле они хорошо знали Адобекка и просто любопытствовали – что тащит с собой на сей раз неугомонный шалун. Увиденное превзошло их ожидания, и уже к вечеру по городу ходили новые россказни о великом чудаке королевском конюшем.
Племянники были далеки от этих сплетен.
Их занимало совсем другое. Центральная часть города представляла собой смешение причудливых башен, витых, многоцветных, с розовыми куполами, которые загорались удивительным золотистым огнем в лучах закатного солнца. Каждый дом простоял достаточно долго, чтобы успеть украситься: здесь – водостоком в виде пьяного господина в затруднительном положении, с удивленно вытаращенными глазами и широко разинутым ртом; там – забавным флюгером с громоотводом; где-то по стенам бежали изогнутые, выполненные в виде сложной плетенки пилястры или обвивал окно причудливый наличник.
Некоторые здания имели форму огромных статуй, так что казалось, будто по городу неподвижно бредут задумчивые исполины. Тонкие металлические и каменные винтовые лестницы обвивали их тела: иногда это были длинные локоны, выбившиеся из прически, иногда – ожерелья, гирлянды цветов, водоросли, распущенный пояс...
Королевский дворец стоял на площади – создавалось впечатление, что дома благоговейно расступились, давая дорогу этой красоте. Тонкие башенки, витые и стройные, галереи с аркадами, в просветах которых мелькали зеленые садики, маленькие павильоны с полупрозрачными крышами, похожими на воздушные пузыри, – все это теснилось за высокой стеной. В этой стене было сделано множество больших арок, которые в обычные дни закрывались тяжелыми металлическими воротами. Однако в день праздника все ворота стояли открытыми и стена выглядела ажурной – она как бы отсутствовала, и всякий любопытствующий мог увидеть почти весь дворец целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61