Красноватые отблески скакали в волнах. Купающиеся почти исчезли в этом непрерывном мелькании света.
Гальен и Эмери, сидевшие на берегу, рассеянно наблюдали за ними. Гальен тянул прямо из бутылки местное вино, которое привозили откуда-то с гор и дешево продавали прямо на пляже. Эмери задумчиво подталкивал большим пальцем ноги дохлую медузу.
– А ты почему не пойдешь плавать? – спросил его Гальен.
Эмери медленно улегся на живот, пристроил голову на скрещенные руки и нос к носу столкнулся с крохотной букашкой, которая сидела на обломке раковины, погрузившись в размышления.
– У меня от соленой воды сразу забивает нос, – объяснил Эмери.
Его клонило в сон, и в этом сне он начинал слышать новую музыку.
Аббана и Ренье, держась за руки, выбежали на берег. С них потоками текла вода, как будто море выслало их в качестве своих эмиссаров, уполномочив залить все в круг.
Эмери сердито тряхнул головой, сел и вдруг рассмеялся. Ренье отобрал у Гальена бутылку и в два глотка прикончил вино.
Теплый вечер постепенно набирал силу. Повсюду на берегу загорались огни: открывались ночные кафе; ночные музыканты уже настраивали инструменты, вслушиваясь в мелодию нынешнего заката. Фонарики причудливой формы протянулись разноцветной ниткой до стены рыбного порта.
Музыка, звучавшая в самой глубине естества Эмери, сплеталась с шумом наступавшего вечера: неопасный грохот прибоя, женский смех, бессвязные ноты разлаженных пока оркестриков, вкрадчивое звяканье посуды и первый, веселый треск поленьев – кое-где кухню устраивали прямо на берегу, разложив огонь в специально выкопанных ямах.
Аббана провела ладонями по лицу, освобождая его от влаги, отбросила за спину волосы. Прямо на мокрый купальный костюм она накинула длинный плащ с капюшоном, который тотчас пропитался водой.
Сидя на песке, Эмери смотрел, как ее сильные ноги увязают по щиколотку. Он протянул руку и пощекотал Аббане лодыжку, но она этого даже не заметила. Блестя глазами и зубами, она что-то быстро говорила, обращаясь к Ренье и Гальену.
Эмери не разбирал произносимых слов. В его сознании они были частью общего звука, которому предстояло вот-вот превратиться в неповторимую мелодию наступающей ночи.
Все четверо лениво собирались покинуть насиженное место на пляже и перебраться на другое, ближе к кафе и оркестрам.
Ренье натянул рубашку с пышными рукавами, перехваченными лентой выше локтя, но пренебрег штанами, ограничившись купальным костюмом – короткими обдающими брючками до колена. Эмери, напротив, оделся полностью и даже обулся. Гальен последовал его примеру, только обувь спрятал в сумку, а рубашку не стал застегивать.
Компания побрела по берегу в сторону пляшущих огоньков – туда, где готово было начаться ночное веселье.
Эта жизнь не имела ни цели, ни смысла и оттого представлялась братьям поистине упоительной. В ней не было ничего важного – и в то же время невероятную ценность поминутно приобретала любая мелочь: странный завиток раковины, на которую наступила босой ступней Аббана; причудливые плавники морских рыб, чьи высушенные чучела с разинутой пастью продает закопченный старик у портовой стены; обрывок зеленой рыбачьей сети; фальшивая нота в вечерней песне арфы; толстый нищий, спящий прямо на пляже лицом в плошку для подаяния; мертвый дельфин, погребенный у подножья холма с расточительной пышностью...
В какой-то момент начинало казаться, что ничего, кроме этого, уже не будет, что время остановилось навсегда, и до конца дней своих братья останутся юными, бесполезными, беспечными, погруженными в веселое небытие, вне семьи, обязанностей, общественного положения. Даже лето – и то казалось здесь вечным, а дождливая зима проскакивала незаметно и, в принципе, ни имела значения.
Несколько незнакомых молодых людей танцевали босиком, отражаясь в неподвижной воде, оставленной на берегу ревнивым морем. Свет фонарей скакал по их блестящим ногам, вспыхивал на скулах и трусливо удирал, чтобы расплывшимся пятном вдруг появиться в зелени куста, растущего на краю пляжа, ближе к домам.
Неожиданно в стройную мелодию вкрался диссонанс и поначалу его уловил только болезненно-тонкий слух Эмери. Кто-то, чуждый бесполезности и веселью, появился в темноте и ждал. Эмери тревожно огляделся. Очередная причуда теплого ветра качнула фонарь, и во мгле на несколько секунд проступило лицо – бледное, с узким, сжатым в нитку ртом. Эмери тотчас узнал его и направился к чужаку.
– Фоллон!
Тот вздрогнул, чуть отступил, а затем глубоко вздохнул от облегчения.
– Господин Эмери! А господин Ренье – он тоже здесь?
– Здесь, – проговорил Ренье, появляясь рядом с братом.
Эмери поморщился, как от боли. Музыка беспечного вечера была безнадежно испорчена, каждый звук ее теперь искажался и дребезжал.
Появление в Изиохоне Фоллона – доверенного слуги их дяди, господина Адобекка, занимавшего высокий пост при дворе, – могло означать только одно: беспечная жизнь двух юных бездельников подходит к неизбежному концу. Господин Адобекк имеет в племянниках какую-то важную надобность. В противном случае он не стал бы утруждать ни своего слугу, ни себя.
– Уйдем, – прошептал Фоллон, озираясь. – Вы здесь одни?
– Не важно, – отозвался Ренье.
Все трое незаметно растворились в темноте. Гальен и Аббана, увлеченные танцами, ничего не заметили.
Дом, где снимали жилье братья, располагался на склоне холма, недалеко от пляжа. Весь второй этаж находился в полном их распоряжении; в первом располагались кухня и две комнаты для управляющего и прислуги.
Соседний домик, чуть поменьше, был снят для Гальена и Аббаны. Он принадлежал тому же хозяину, который сам в Изиохоне не жил, но владел здесь доходной собственностью. Контракт на наем жилья был заключен на имя Эмери и заканчивался через месяц.
Фоллон поднялся следом за братьями в их гостиную. Прислуга, привыкшая к поздним возвращениям господ, вероятно, удивилась, когда братья явились домой еще до полуночи, однако своего присутствия никак не обнаружила – это было здесь запрещено.
Комнаты прибирались в отсутствие хозяев; в леднике под кухней всегда имелось некоторое количество продуктов и вина, так что постояльцы могли, если им хотелось, перекусить дома. В особенных случаях на кухне оставляли записку, где указывали время предстоящего обеда и желательный набор блюд. Впрочем, братья были жильцами нетребовательными и обычно довольствовались содержимым ледника и кладовой – холодной говядиной, фруктами, мягкими круглыми хлебцами, хрустящими печеньями с тмином, маком и фисташками.
Фоллон с некоторой опаской уселся в легкомысленное плетеное кресло, подумал немного и подсунул под локоть маленькую шелковую подушку с кисточками. Подушка выскользнула и упала на пол. Фоллон хмуро посмотрел на нее.
Ренье легко вбежал по ступенькам, зажимая под мышкой початую бутылку сладкого вина.
– Увы, остальное мы выпили, – сообщил он, с размаху плюхаясь на низенькую тахту.
По цветастому покрывалу были разбросаны атласные игральные карты, маленькая арфа, украшенная с роскошной аляповатостью, несколько книжек и с десяток яблок.
Ренье взял яблоко и вонзил в его зубы. Эмери, сидевший в кресле у окна, поморщился.
– Вина? – обратился к неожиданному визитеру Эмери. И, не дожидаясь ответа, забрал у брата бутылку. – Отдай! Где бокалы?
Ренье, жуя, пожал плечами. Эмери пошарил в маленьком буфетике, набитом разной ерундой, вроде ракушек, порванных коралловых бус, мятых открыток с полуодетыми красавицами и «чешуей русалки» в крохотной изящной рамочке.
Бокалы обнаружились и были достаточно пыльными, чтобы сделать вывод: братья имели обыкновение пить прямо из бутылки. Эмери обтер один из них салфеткой, налил вина и протянул Фоллону.
Дядя Адобекк был главным королевским конюшим. Дома, в родовом поместье, его видели редко – по долгу службы он проводил все время в столице, при королевской особе.
Фоллон выпил вина с благодарностью и потянулся за яблоком.
Ренье тем временем устроился поудобнее – то есть развалился и закинул ногу на ногу.
– Ваш дядя отправил меня за вами, – сообщил Фоллон, кисло поглядывая на красивого, беспечного юношу. – Он желает видеть вас дома, поскольку дело, о котором он намерен с вами говорить, абсолютно секретное. О вашем отъезде не следует знать никому. Если вы исчезнете, вас будут искать?
– Да, – сказал Эмери.
– Кто? – спросил Фоллон настойчиво.
– Во-первых, прислуга... – начал Эмери.
– Можно оставить им записку, – вмешался Ренье. – Сообщить, что мы уехали в горы, например. Здешнюю прислугу обычно не интересует личная жизнь постояльцев. А через месяц договор на наем жилья истечет, и нас вообще выбросят из головы... О слугах можно не беспокоиться. Гораздо хуже другое.
Фоллон насторожился, отставил бокал.
– Женщина? Та, которая была с вами? Есть еще вторая или вы довольствуетесь одной?
Ренье покачал головой:
– Хорошо же вы о нас думаете! Нет, ситуация гораздо хуже. У нас появились друзья.
– «Друзья»! – фыркнул Эмери. – Просто мы вместе проводили время.
– Подробнее, – сказал Фоллон.
– Парень с девушкой, – пояснил Ренье. – Они живут поблизости. Собственно, сегодня вечером мы как раз были с ними, когда вы появились. Они сейчас веселятся на пляже, гадая, куда это мы подевались.
– Плохо, – сказал Фоллон и глубоко задумался.
Он даже прикрыл глаза. Сейчас, в полутьме, он казался очень старым и устрашающе мудрым. Отблеск сияния могущественного господина явственно лежал и на слуге.
Глядя на этого пожилого, утомленного множеством забот человека, Эмери особенно остро ощущал свою молодость. Нерастраченные силы, которые копились братьями неполных двадцать лет, потребовались ее величеству королеве, потому что мощь ее прежних советников и помощников истощилась. Эта мысль сладко льстила самолюбию.
Ренье чуть переместился на тахте. Арфа вздохнула. Музыка вечера наконец-то обрела стройность – это была тихая, грустная песня незаметного прощания, мелодичная и незатейливая, такая простая, что скоро ее начнут напевать почтарки и швеи.
– Вы должны выехать немедленно, – сказал наконец Фоллон. – Лучше, если ваши приятели не узнают, куда и почему вы скрылись. Кажется, им и без того известно о вас слишком многое.
Аббана выбивала пятками глухую дробь на утоптанном песке и хохотала, а Гальен лениво бродил вокруг, похлопывая в ритм.
Они танцевали уже час или более того, сменив несколько кафе. Братьев нигде не было видно, и друзья решили, что те потеряли их в темноте.
Вечер был в разгаре. Море неустанно следило за веселящимися людьми, из темноты то и дело поднимались белые валы и тянулись к берегу.
Унылый тощий человек подходил к гуляющим и спрашивал:
– Вы любите поэзию?..
Ему отвечали «да» или «нет», но независимо от ответа он задавал следующий, безнадежный вопрос:
– А вот представьте себе, если бы какой-нибудь неизвестный вам поэт предложил вам сборник своих стихов – вас бы это тронуло? Вы никогда не увидели бы этого поэта, вы никогда его не узнаете... Только стихи. Вас бы это тронуло?
Аббана попросту отмахнулась от поэта, и он ушел в темноту, пожелав ей всего самого доброго самым глубоким и искренним голосом, на какой только способны фальшивые люди. Спустя несколько часов этот же поэт уже бродил по пляжу, совершенно пьяный. Аббана заметила его и покатилась со смеху.
– Продал! – крикнула она ликующе.
Гальен тоже засмеялся. Попрошайка-стихотворец казался обоим очень забавным.
Они то и дело вспоминали его, пока брели домой, спотыкаясь в темноте о камни и налетая на деревья.
– Интересно, где же братья? – вдруг удивилась Аббана.
Они уже подходили к своему домику на склоне холма. Окна в доме напротив были темны.
– Спят, – фыркнул Гальен. – Зря мы их ждали.
– А мы их не ждали, – возразила Аббана.
Оба нашли ключ и кое-как забрались вверх по лестнице.
Утро застигло их в постели. Широкие потоки солнечного света врывались в комнату, нагревали пол, выедали краски с натюрморта, где были изображены плоды тропических деревьев и мясистые цветы в плоской вазе.
Гальен проснулся первым. Наступал еще один день в долгой череде праздности и веселья. Еще один день чудесной, нескончаемой молодости.
Аббана спала, разметав волосы и раскинув руки. Чистые очертания девического лица, загорелая тонкая кисть на белоснежном белье на миг пленили взор Гальена, а затем он отвернулся и босиком подошел к окну.
Вдали сверкало утреннее море. Оно, казалось, полностью утихомирило свою ночную ревность и теперь кротко полизывало берег. Белые точки парусов рыбачьих лодок плясали в солнечном свете далеко от гавани. Чуть ближе красовались разноцветные паруса богатых яхт. На одном Гальен разглядел улыбающееся солнце, на другом – русалку, ухватившуюся обеими руками за собственный изогнутый хвост, третий был желто-черным, полосатым.
– Привет.
Гальен обернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61