..
– Если не оставил, значит, не счел нужным, – сказал Эмери.
– Даже наемник гнушается нашей дружбой! – с новой силой закричал Ренье. – Даже он! Так что говорить о ней...
– Он делает то, что она приказывает, – сказал Эмери успокоительно. – Смотри не лопни, Ренье.
– А она даже не останавливала их. Пусть себе говорят гадости, чем больше, тем лучше!
– Кто она?
– Магистр Даланн.
– Действительно странно, – согласился Эмери. Обычно Даланн не позволяла студентам вести посторонние разговоры на своих занятиях.
– Я больше не могу, – пожаловался Ренье и повалился на кровать. – Я должен отдохнуть. Поехали к морю. Куда-нибудь в Изиохон. Бабушкин управляющий должен скоро привезти нам денег. Давай все бросим, как Фейнне, и уедем. Будем плавать в море, пить кислое вино и питаться жареными осьминогами. Именно этим занимаются на отдыхе все приличные люди из общества – чтоб ты знал.
– Сдадим экзамены, тогда и уедем, – сказал Эмери.
– Я хочу сейчас... – проныл Ренье совершенно по-детски.
Эмери подошел к своему сундуку, открыл его и начал перебирать ноты. Потом заиграл какую-то незнакомую для брата пьесу. Ренье насторожился: такой музыки он прежде не слышал. Диссонансы резали слух, неожиданные аккорды на самых высоких регистрах пугали. В музыке глухо гудела ненависть и лязгало оружие. К финалу она чуть притихла, попыталась было заструиться – и взорвалась фонтаном отчаяния.
Эмери отдернул пальцы от клавиш. Стало очень тихо. Как в могиле.
– Ты прав, – сказал Эмери, – пора нам с тобой уезжать отсюда.
Сборы в дорогу много времени не заняли – все принадлежащие братьям вещи легко умещались в двух небольших дорожных сундучках. Сложность, как всегда, представляли клавикорды: требовалось найти достаточно вместительный экипаж, и Эмери отправился в Коммарши, чтобы заняться этим.
Ренье написал поручение управляющему, который должен был вскорости доставить деньги: часть суммы предназначалась для уплаты квартирной хозяйке в Коммарши, а остальное пусть привезет в Изиохон, в мэрии будут знать адрес.
Братья решили не объясняться с университетским начальством. Если Фейнне позволяет себе подобные выходки, то чем хуже внуки благородной Ронуэн? Академия начала подгнивать – очень на то похоже.
Закончив письмо, Ренье вздохнул. Вдруг ему стало жаль всего: и учебы, и товарищей, и беспечных вечеров в «Колодце». Пусть лекции бывали скучноваты, диспуты – глуповаты, а товарищи – и того хуже; но все-таки они были значительной частью его жизни. Может быть, лучшей. Кто знает? Будет ли еще такое чудесное время, когда можно только брать? Более того, когда от молодого человека требуют, чтобы он брал: знания, эмоции, ощущения, впечатления.
Ладно, подумал Ренье. Решено – пути назад нет. Стараясь утешить себя, он попытался представить себе завтрашний день. Вот он снова отправляется в сад Академии, там цветут розы, но ни Фейнне, ни Элизахара, ни Софены больше нет, у Аббаны больной вид, половина студентов – кислая, с перекошенными лицами, другая половина – фальшиво бодрится, преподаватели сурово намекают на экзамены: старайтесь, постигайте премудрости удобрения репы, иначе никогда вам не сделать ваши грядки лучшими в мире, и даже Эльсион Лакар – эльфийская кровь, – питающая жизнь нашего Королевства, вам не поможет...
О нет! Куда же запропастился Эмери? Скорей бы уж он вернулся. Ренье перевел взгляд на клавикорды, как будто инструмент мог ему сообщить, где задержался хозяин. Но клавикорды ответили весьма угрюмо: они не любили переездов. Их всякий раз приходилось настраивать заново. Они боялись за свою красивую крышку из розового дерева с узорами, похожими на разводы, какие бывают в гладком озере, когда на него попадают первые капли дождя.
Клавикорды доставляли братьям немало неудобств при переездах. К примеру, нельзя было, повинуясь импульсу, вскочить на коня и умчаться куда глаза глядят. И несмотря на это, Ренье никогда и в голову не приходило роптать на увлечение старшего брата музыкой. Потому что это было, скорее, не увлечением и даже не призванием – музыка была его способом жить.
Эмери не мыслил себя без мелодий. Он, наверное, умер бы, если бы у него отобрали инструмент. Мелодии, накапливаясь в душе, разорвали бы его в клочья.
Эмери возвратился, когда уже темнело. Он нанял возницу с большой телегой, готового тащиться до Изиохона. За три дня пути этот сквалыга запросил пятнадцать золотых – последние деньги, какие оставались у Эмери.
«С Генувейфой проститься не успел, – подумал Ренье. – С ней бы надо расстаться по-хорошему. Впрочем, зачем обязательно расставаться? Что помешает мне приехать и повидать ее?»
Господская затея – тащиться в лес на ночь глядя – ничуть не смущала возницу.
– За пятнадцать золотых хоть на голове ходите, – заявил он, поигрывая кнутом. – Мне так все равно. Я могу и ночью не спать, и днем, а потом зато сразу по два дня сплю.
Это известие, противу всех ожиданий возницы, отнюдь не привело его нанимателей в восторг. По правде говоря, оба они мало обратили на него внимания. «Одно слово, господчики», – подумал возница чуть обиженно.
Втроем они вынесли из комнат клавикорды и бережно водрузили их на телегу. Затем еще провозились, привязывая и укрывая плотными покрывалами. И только после того, как Эмери убедился в том, что с инструментом все в порядке, принесли остальные вещи.
Возница изумленно глядел на сундучки братьев.
– Эдакие фитюлечки, – высказался он. – Что же это вы так небогато живете?
И снова никто не пожелал вступать с ним в рассуждения. «Да, господчики знатные, – подумал он. – Хороших кровей. Задору в них много».
Сделав такой вывод касательно своих нанимателей, он вновь утешился мыслью о пятнадцати золотых. «Малоимущий седок иной раз лучше, – мысленно рассуждал сам с собой возница, – он разговорами доплачивает, любезностью. А эти – кинули деньги и дальше молчком. Как будто я не человек».
Братья между тем в последний раз окинули взглядом свою комнату и переглянулись.
– Вот и все, – сказал Эмери.
– Тебе тоже грустно? – откликнулся Ренье.
– Уезжать всегда грустно.
– Это верно, – встрял возница.
Братья забрались в телегу. Возница сердито чмокнул губами, и лошадь тронулась. Мимо потянулись знакомые улицы, мелькнул на окраине «Колодец», а затем путешественников поглотила ночная тьма.
Луны светили, обе почти в зените, над густым лесом, окружавшим Коммарши. Через лес приблизительно день пути, объяснил возница, дальше начинаются возделанные поля, а затем почти сразу начинается море.
– За хребетчик перевалим – и вот оно, – выразился возница.
Лес выглядел теплым, мощным существом, с замедленным дыханием и очень внимательными затененными глазами. «Странно, – думал Ренье, покачиваясь на телеге, – вот мы – внутри этого существа, движемся по его артерии – так, словно стали его частью... Хорошо быть частью чего-то большого, могучего. Должно быть, солдатам в огромной армии так же уютно, как нам сейчас...»
Телега качалась, деревья, обступая путников, шептали невнятно и таинственно. Братьев начало клонить в сон.
Неожиданно Эмери проснулся, как от толчка: нечто постороннее, отвратительное взрезало целомудренную лесную тишину. Он открыл глаза и увидел впереди мелькание факелов.
– Останови, – велел Эмери вознице.
Тот беспечно натянул вожжи, и конь послушно встал. Равнодушный к людским заботам, конь тотчас потянулся к траве, растущей на обочине.
– Что там, впереди? – спросил Эмери.
Возница обернулся.
– А, не знаю, – ответил он.
– Там есть деревня?
– Нет вроде бы. Да, точно – нет деревни. Какая деревня в лесу? – Он засмеялся, довольный своей догадливостью. – Нет, в лесу, господин хороший, совершенно определенно нет деревни.
Словом «определенно» возница явно очень гордился.
– Откуда свет? – снова спросил Эмери и потряс за плечо брата: – Проснись же!
Ренье открыл глаза, попытался было вновь опустить веки, но безжалостный Эмери не позволил.
– Просыпайся. Неладное там что-то, а у нас полторы шпаги на двоих.
– Зачем же шпагой? – почему-то обиделся возница. – Может, там охотники...
– Ночью? Кого они ловят ночью?
– Может, хищник завелся...
Ренье присмотрелся. Огни двигались, как будто множество людей с зажженными факелами беспорядочно бегало среди деревьев. Затем донесся громкий отчаянный крик.
– Точно, зверь! – обрадовался возница. Он просто ликовал, наслаждаясь собственной опытностью и догадливостью.
– Нет, – покачал головой Эмери, – так кричит человек.
Крик повторился. И ему ответил дружный злобный вой.
– Едем туда, – приказал Эмери.
Возница тронул коня.
– Мы и так собирались туда ехать, – сообщил он. – И нечего было останавливаться.
С каждой секундой огни становились все ярче и как будто умножались перед глазами. Дорога все время петляла, она то приближалась к огням, то как будто удалялась от них, а затем, после последнего поворота, перед путешественниками внезапно открылась сенокосная поляна, и на ней – полтора десятка людей и несколько маленьких, распластанных на земле костров. В прыгающем багровом свете огней видны были черные одежды, подпоясанные веревками, сердитые лица, грубые пальцы, сжимающие гладко отесанные дубинки и пылающие факелы.
Эмери поразили глаза одного из них: так смотрит не охотник, готовый гнаться за добычей, но любовник, предвкушающий ласки возлюбленной. И этот взор, мелькнувший перед юношей, испугал его гораздо больше, чем сама ночная встреча в чаще леса.
Эмери быстро пересчитал собравшихся. Да, не больше пятнадцати. Они все время переходили с места на место, и оттого поначалу казалось, будто их – добрых три десятка.
Ренье спрыгнул с телеги, и тотчас к нему приблизился один из «черных». Размахивая факелом, он ступал горделиво, вразвалку, с явным намерением произвести впечатление. Так ходят простолюдины, изображая важных господ, и у Ренье сразу засосало под сердцем от дурного предчувствия.
Бабушка, госпожа Ронуэн, всегда говорила: «Если холопы начинают корчить из себя дворян – жди беды. Пока они свое место помнят – от души уважай их и не забывай благодарить; но смотри, чтобы не начали оценивать в золотой то, чему здравая цена – три полушки».
Ломая язык «на деликатный лад», рослый, заросший бородищей человек произнес:
– Любезнейший нам привет сиею ночною порою, уважаемые господа!
– Доброй ночи, – отозвался Ренье.
– Могу ли со всей любезностью поинтересоваться – для каких важнейших причин путешествуете вы несусветною порою? – продолжал человек в черном.
Ренье ответил – спокойным и вместе с тем назидательным тоном, как будто преподавал собеседнику урок правильной речи:
– В этом нет никакой тайны. Мы направляемся из Коммарши в Изиохон, добрый человек, и припозднились с выездом, а времени терять не хочется.
Как и следовало ожидать, назидание пропало втуне.
– Достохвально, – изрек человечище и перебросил факел из руки в руку. Дубинка висела у него на поясе.
– Теперь и мы хотели бы задать вам пару вопросов, – продолжал Ренье.
– Сие весьма возможно, – важно согласился предводитель.
Прочие начали обступать братьев, однако пока что держались на некотором отдалении. Предводитель их поднял руку, призывая к молчанию и неподвижности, и они застыли, каждый приняв ту позу, которая – по его разумению – соответствовала торжественности и таинственности момента. Иные растопырили руки, другие, напротив, застыли как столбы, один расставил ноги пошире и оперся на дубинку, как на рыцарский меч.
Эмери, внимательно наблюдавший из телеги за странными людьми, отметил эту позу: так любила стоять Софена. Только Софена выглядела при этом трогательно – или так представляется теперь, когда она умерла? – а мужлан, пародирующий знатного воина, смотрелся жутко.
– Предполагаю я, – продолжал предводитель, обращаясь к Ренье, – что любопытствуете вы, уж не разбойников ли встретили. Отвечу сразу: отнюдь нет.
– У разбойников другие лица, – честно сказал Ренье. Он не стал уточнять свою мысль и потому был понят неправильно – в лестном для толпы смысле.
Предводитель обернулся к своим, и те разразились приветственными кликами, размахивая факелами и ухая на разные голоса. Затем предводитель вновь повернулся к Ренье.
– Да, благородный юноша, вы правы. Не разбойники мы, но вершители справедливости.
– Пусть участвуют! – гаркнул один из мужланов.
– А то! – поддержал его другой.
Казалось, они не двигаются с места, но тем не менее – Эмери видел это совершенно ясно, – с каждым мгновением все приближались, готовясь сомкнуть кольцо и навалиться на путников сплошной людской массой. Пока они еще порознь, хотя бы чуть-чуть, пока их плечи не соприкасаются, еще остается вероятность, что их удастся остановить. Но стоит им слиться воедино – и бесформенное, многорукое, разъяренное, тупое существо поглотит и Ренье, и Эмери, и всю музыку мира.
– Молчать! – рявкнул предводитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61